Жизнь Шарлотты Бронте
Шрифт:
Господам Смиту, Элдеру и К.
30 ноября 1847 года
Джентльмены,
я получил «Экономист», однако не «Экземинер»: по какой-то причине он до меня не дошел, как в прошлый раз «Спектейтор». Тем не менее я рад узнать из вашего письма, что рецензия на «Джейн Эйр» в нем была положительной, а также о том, что перспективы продаж книги улучшаются. Благодарю вас также за сведения относительно «Грозового перевала».
Остаюсь ваш, джентльмены, покорный слуга,
Господам Смиту, Элдеру и К.
1 декабря 1847 года
Джентльмены,
«Экземинер» дошел до меня сегодня; он заплутал из-за адреса: «Карреру Беллу, через посредничество мисс Бронте». Позвольте заметить, что в будущем лучше не писать имени
Остаюсь ваш, джентльмены, покорный слуга,
Я получил также семь других рецензий из провинциальных газет, которые были вложены в конверт. Искренне благодарю вас за то, что вы столь пунктуально присылаете мне разнообразные критические отзывы о «Джейн Эйр».
Господам Смиту, Элдеру и К.
10 декабря 1847 года
Джентльмены,
я подтверждаю получение вашего письма с вложением банковского чека – большое спасибо. Я уже имел случай выразить свою благодарность за вашу доброту и благородство и могу теперь только добавить: надеюсь, вы будете всегда так же довольны сотрудничеством со мной, как я с вами. Если результат тех усилий, которые мне удастся предпринять в дальнейшем, покажется вам удовлетворительным, я буду весьма рад. Если же у вас возникнут сожаления о том, что вы согласились стать моими издателями, это меня сильно огорчит.
Вам не нужно извиняться, джентльмены, за то, что вы редко мне пишете. Разумеется, я всегда рад весточке от вас, но я буду столь же искренне рад известиям от мистера Уильямса. Это мой любимый критик с давних пор: он был первым, кто внушил мне желание попробовать свои силы в писательстве, – неудивительно, что я испытываю к нему чувства уважения и благодарности.
Прошу простить некоторую вольность этого письма и остаюсь ваш, джентльмены, искренний слуга,
До нас дошло немного свидетельств того, каким образом первые известия о поразительном успехе достигли трех сестер и как эти новости были восприняты. Однажды мы с Шарлоттой беседовали об описании ловудской школы, и она сказала, что если бы могла предугадать, насколько быстро в этой главе распознают Кован-Бридж, то, вероятно, не стала бы писать это. Тогда я спросила, была ли для нее неожиданностью та популярность, которую завоевал роман. Немного помедлив, она ответила: «Мне кажется, те вещи, которые сильно волновали меня, когда я писала эту книгу, должны столь же сильно взволновать любого ее читателя. Меня не удивило, что роман „Джейн Эйр“ вызвал интерес, но я не могла и надеяться, что книга никому не известного автора найдет читателей».
Сестры скрывали свои литературные предприятия от мистера Бронте: их опасения и разочарования могли лишь усилиться, если бы отец начал волноваться, ибо он живо интересовался всем, что касалось его детей, а кроме того, и сам тяготел к литературе в дни юности. Правда, мистер Бронте не слишком часто выражал свои чувства в словах, полагая, что готов к любым разочарованиям, которые только могут выпасть на долю смертного, и способен выдержать их стоически, в то время как слова – это всего лишь слабые и вечно запаздывающие переводчики чувств любящих друг друга людей. Сестры Бронте знали, что их отец всегда будет переживать их неудачи сильнее своих собственных. Поэтому они не рассказывали ему ни о чем из того, что предпринимали. Теперь мистер Бронте утверждает, что с самого начала обо всем догадывался, но не показывал виду: он был уверен в том, что его дети постоянно пишут, и пишут не письма. Как мы уже знаем, ответы издателей приходили в конвертах, адресованных мисс Бронте. Шарлотта рассказывала мне, что однажды сестры слышали разговор мистера Бронте с почтальоном: почтальон спрашивал у пастора, где живет некий Каррер Белл, и мистер Бронте сказал, что у него в приходе такого человека нет. Возможно, именно на этот малоприятный случай и намекает мисс Бронте в начале своего письма к мистеру Эйлотту.
Однако теперь, когда высокий спрос на ее произведение обеспечил успех «Джейн Эйр», сестры убедили Шарлотту рассказать отцу об этой публикации. Она зашла
Шарлотта передала мне разговор, который состоялся у нее с отцом, и я записала ее слова в тот же день, когда их услышала, поэтому ручаюсь за их точность.
– Папа, я написала книгу.
– Неужели, моя дорогая?
– Да, и я хотела бы, чтобы ты ее прочел.
– Боюсь, это окажется слишком трудным для моих глаз.
– Но это не рукопись, книга напечатана.
– Моя милая, но это же, должно быть, страшно дорого! И это, несомненно, потерянные деньги, потому что как же ты сможешь продать книгу? Никто про тебя никогда раньше не слышал.
– Но, папа, это вовсе не потерянные деньги. Ты сам убедишься, если позволишь мне прочесть тебе пару рецензий и рассказать побольше об этой книге.
Она присела и прочла отцу несколько рецензий, а затем, вручив предназначавшийся ему экземпляр «Джейн Эйр», оставила его в одиночестве за чтением. Когда мистер Бронте вышел к чаю, он объявил:
– Девочки, знаете ли вы, что Шарлотта написала книгу и что эта книга куда лучше, чем я мог подумать?
Для тихих обитателей хауортского пастората, чья жизнь текла без особенных событий (если не считать забот о брате), существование автора по имени Каррер Белл было чем-то вроде сна. Однако для всей английской читающей публики это имя было закваской, вызывавшей постоянное брожение: всем хотелось узнать что-либо о таинственном писателе. Даже издатели романа не могли ответить, является ли Каррер Белл реальным человеком или всего лишь псевдонимом, мужчина он или женщина. В каждом городе читатели искали его среди своих друзей и знакомых и ничего не находили: никто из тех, кого они знали, не обладал талантом, достойным этого романа. Каждый эпизод книги обсуждался с точки зрения того, может ли он пролить свет на самый животрепещущий вопрос – об авторе. Однако результата не было. Люди с готовностью оставляли попытки удовлетворить собственное любопытство и просто садились за чтение романа, который неизменно приводил всех в восхищение.
Я не стану анализировать эту книгу, которую все читатели данной биографии, разумеется, хорошо знают. Тем более я не стану разбирать критические высказывания о романе: огромный поток читательских суждений вырвал его из безвестности сразу после появления на свет и вознес к вершинам заслуженной и вечной славы.
Передо мной лежит подборка вырезок из газет и журналов, которую прислал мне мистер Бронте. Весьма трогательно листать их и убеждаться, что не было такой заметки, пусть краткой и невнятной, в малоизвестной провинциальной газетке, которую этот несчастный, потерявший своих детей отец не вырезал и не подклеил бы к другим. Он был так горд, когда впервые читал их, и так несчастен теперь. Все эти рецензии полны похвал великому и неизвестному гению, который вдруг появился среди нас. Догадки о том, кто он, распространялись как лесной пожар. Лондонцы, рафинированные, как древние афиняне, и, подобно древним, не знавшие другого времяпрепровождения, кроме как рассказывая или слушая новости, были удивлены теми новыми ощущениями, новыми удовольствиями, открытыми им автором, сумевшим с небывалой силой описать столь волевых, уверенных в себе, энергичных и ярких персонажей, которые вовсе не были исчезающим видом, но прекрасно сохранились на севере страны. Некоторые полагали, что в романе есть доля преувеличения в сочетании с определенной долей схематичности. Те, кто жил ближе к местам действия романа, были уверены, что автор не может быть южанином. Ибо хотя и «темен, холоден и груб север», древняя сила скандинавских народов все еще обитает там и проявления ее видны в каждом характере, описанном в «Джейн Эйр». А кроме того, людям свойственны и благородная любознательность, и праздное любопытство.
Когда в январе следующего года вышло второе издание с посвящением мистеру Теккерею, читатели снова переглянулись с удивлением. Однако Каррер Белл знал об Уильяме Мейкписе Теккерее – о его возрасте, состоянии, жизненных обстоятельствах – не больше, чем о мистере Микеланджело Титмарше210: один из них поместил свое имя на обложке «Ярмарки тщеславия», другой – нет. Шарлотта была рада возможности выразить свое высочайшее восхищение писателем, которого, по ее словам, считала «общественным восстановителем нашего времени – тем мастером, чьи произведения способны возродить искаженные нравственные основы существования. <…> Его остроумие блестяще, его юмор чрезвычайно привлекателен, но оба они исходят из серьезной природы его гения, как сверкание зарниц вырывается из-за покрова летних облаков, вызванное электрическим зарядом, таящимся в их толще».