Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
Отправляясь в Рим на поклон к папе Клименту VII и проезжая через Флоренцию, мантуанский герцог Федериго II увидел в доме Медичи висящий над дверью тот самый портрет папы Льва в окружении кардинала Джулио деи Медичи и кардинала деи Росси, который в свое время был написан Рафаэлем Урбинским. А так как портрет этот понравился ему превыше всякой меры, он решил им завладеть, так как был большим любителем выдающихся произведений живописи. И вот, находясь уже в Риме и улучив подходящее время, он попросил его в подарок у папы Климента, который милостиво на это согласился и отдал распоряжение Оттавиано Медичи, опекуну Ипполито и Алессандро, упаковать портрет и отправить его в Мантую. Великолепному Оттавиано, которому не хотелось лишать Флоренцию такой картины, все это очень не понравилось, и он подивился тому, что папа столь опрометчиво на это решился. Однако он ответил, что не преминет оказать герцогу одолжение, но что вместо плохой рамы он заказал сделать новую, золоченую, после чего всенепременно и отошлет картину в Мантую. Поступив таким образом, чтобы, как говорится, и овцы были целы и волки сыты, он тайком вызвал к себе Андреа и сказал ему, как обстоит дело, и что нет другого выхода, как написать с этого портрета тщательнейшую копию и послать ее герцогу, удержав, но под строгой тайной, оригинал, написанный рукой Рафаэля.
И вот после того, как Андреа обещал это сделать как сумеет и как сможет, и после того, как был заготовлен холст на подрамнике, по величине и во всем остальном подобный подлинному, Андреа принялся за работу, скрываясь в доме мессера Оттавиано. Постарался же он так, что сам мессер Оттавиано, величайший знаток искусства, не мог отличить одной картины от другой, настоящей и подлинной от ее копии, так как Андреа воспроизвел в точности все, вплоть до сальных пятен. Итак, спрятав оригинал Рафаэля, они послали в Мантую копию, сделанную Андреа и помещенную в схожую раму. Герцог остался в высшей степени удовлетворенным присланной ему картиной, тем более что и Джулио Романо, живописец и ученик Рафаэля, ничего не заметив, всячески ее расхваливал. Джулио так и оставался бы при своем мнении и продолжал бы принимать это за подлинного Рафаэля, не попади в Мантую Джорджо Вазари, который, сызмальства воспитывавшийся в доме мессера Оттавиано, сам видел, как Андреа писал эту картину, и все дело это раскрыл. А именно, когда Джулио, всячески обласкав Вазари, показал ему после множества всяких древностей и картин эту картину Рафаэля, как лучшее из всего собрания, Джорджо сказал ему: «Вещь, конечно, великолепная, но уж никак не Рафаэль». «Как же так, — отвечал Джулио, — мне ли этого не знать, когда я узнаю все мазки, которые были положены мною». «Вы запамятовали, — продолжал Джорджо, — это написал Андреа дель Сарто, в доказательство вот вам пометка, подтверждающая, что это написано во Флоренции (и он ее показал), так как один портрет был подменен другим, когда они там были вместе». Услыхав это, Джулио перевернул картину и, обнаружив пометку, пожал плечами со словами: «Я ценю эту копию не ниже подлинника, даже значительно выше, ибо это выходит за пределы природы, когда исключительно одаренный человек так хорошо подражает манере другого и добивается такого сходства». Впрочем, и так ясно, что ценность таланта Андреа остается неизменной, независимо от того, проявляется ли он самостоятельно или сопутствуя чужому.
Так, благодаря рассудительности и мудрому решению мессера Оттавиано и герцог остался удовлетворенным, и Флоренция не лишилась столь достойного ее произведения, которое впоследствии было подарено герцогом Алессандро мессеру Оттавиано и которое он долгие годы хранил у себя, но в конце концов подарил его герцогу Козимо, поместившему его в свою гардеробную вместе со многими другими знаменитыми картинами.
Во время работы над этим портретом Андреа написал для того же мессера Оттавиано отдельно на особом холсте голову кардинала Джулио деи Медичи, будущего папы Климента, наподобие портрета папы Льва, написанного Рафаэлем. Голова эта, прекрасно написанная, была впоследствии подарена мессером Оттавиано старому епископу деи Марци.
Когда же спустя некоторое время мессер Бальдо Маджини из Прато пожелал для церкви Мадонна делле Карчери в том же Прато заказать великолепный живописный образ, для которого он в этой церкви уже заранее поставил достойнейшее мраморное обрамление, ему в числе многих других живописцев был рекомендован Андреа. И вот мессер Бальдо, который хотя не очень-то в этом разбирался, но все же склонялся скорее к нему, чем к кому-либо другому, дал ему вроде как понять, что заказ будет дан ему и никому больше. Как вдруг некий Никколо Соджи из Сансовино, имевший кое-какие связи в Прато, был представлен мессеру Бальдо для выполнения этой работы и получил такую поддержку от людей, утверждавших, что лучшего мастера не найти, что он и получил заказ на картину. В это время сторонники Андреа послали за ним, и он отправился в Прато вместе с Доменико Пулиго и другими живописцами, его друзьями, в твердой уверенности, что заказ принадлежит ему. Однако по прибытии туда он обнаружил, что Никколо не только переубедил мессера Бальдо, но оказался к тому же настолько наглым и дерзким, что в присутствии мессера Бальдо предложил Андреа побиться с ним об заклад на любую сумму денег, которую получит тот, кто напишет лучше. Андреа, который знал ему цену, не растерялся и, несмотря на обычную свою скромность, ответил: «У меня здесь с собой подмастерье, правда, совсем еще новичок, и если ты хочешь с ним в этой игре потягаться, я за него поставлю деньги, ибо ни за что не соглашусь иметь дело с тобою, ведь если выиграю я, то мне от этого чести не прибудет, а если я проиграю, то позор мне будет величайший». Мессеру Бальдо он сказал, чтобы тот отдал работу Никколо, который, мол, выполнит ее так, что она на базаре наверняка понравится любому. Сам же он вернулся во Флоренцию.
Там ему поручили написать алтарный образ для Пизы, состоявший из пяти частей; он впоследствии был установлен в церкви Мадонны ди Санта Аньезе, что у стен города между старой крепостью и собором. В каждой части он поместил по фигуре, написав по обе стороны чудотворной Мадонны св. Иоанна Крестителя и св. Петра, на других же частях св. великомученицу Екатерину, св. Агнессу и св. Маргариту, фигуры которых каждая своей красотой повергает в удивление любого, кто на них посмотрит, и которые почитаются самыми прелестными и самыми красивыми женщинами, когда-либо им написанными.
Монах-сервит мессер Якомо приказал одной женщине, во исполнение и в замену данного ею обета, чтобы она заказала над дверью бокового, обращенного к дворику фасада Нунциаты фигуру Богоматери. И вот самолично отправившись к Андреа, он сказал, что ему необходимо истратить эти, правда небольшие, деньги, что, по его мнению, это не так уж плохо для Андреа, который так прославился другими своими работами в этом монастыре, и что лучше, если он, Андреа, а не кто другой, выполнит и эту работу. Андреа был человеком скорее мягким и, слушая уговоры отца Якомо, думая о пользе и о славе, ответил, что сделает это охотно; и вскоре же приступив к работе, он написал фреской прекраснейшую Мадонну, сидящую с младенцем на руках в присутствии св. Иосифа, облокотившегося на мешок и углубившегося в чтение раскрытой перед ним книги. Вещь эта такова, что ему удалось показать в ней, насколько он по рисунку, по естественности и высокому качеству колорита и, наконец, по живости и объемности изображения далеко превзошел и опередил всех своих предшественников. И действительно, произведение это и без чужих похвал само говорит за себя, как нечто поразительное и из ряда вон выходящее.
В дворике сообщества Скальцо не хватало для полного его завершения только одной истории. И вот Андреа, который, повидав начатые, но не законченные Микеланджело фигуры для ризницы Сан Лоренцо, за это время укрупнил свою манеру, приступил к этой последней истории и, дав в ней лучший образец своих новых достижений, изобразил Рождество св. Иоанна Крестителя в великолепнейших фигурах, значительно лучших и более объемных, чем те, которые были им раньше написаны в этом же месте. В числе прочих особенно хороша женщина, подносящая новорожденного к ложу, на котором возлежит св. Елизавета, в свою очередь — фигура исключительной красоты. Захария же, который, положив на одно колено лист бумаги и придерживая его одной рукой, другой пишет на нем имя сына, делает это так живо, что ему ничего не хватает, кроме дыхания. Подобным же образом великолепна сидящая на скамейке старуха, которая подсмеивается над родами той другой старухи и проявляет в движениях тела и лица полное подобие тому, что мы видим в природе.
Закончив это произведение, безусловно достойное наивысших похвал, он для генерала монашеского ордена в Валломброзе написал на дереве четыре превосходнейшие фигуры св. Иоанна Крестителя, св. Иоанна Гвальберта, основателя этого ордена, св. архангела Михаила и св. Бернарда, кардинала и инока того же ордена, и среди них — нескольких путтов, живее и прекраснее которых и быть не может. Образ этот находится в Валломброзе в пустыни, которая расположена на высоком утесе и в которой некоторые монахи, отделенные от остальных, ведут как бы отшельнический образ жизни в особых помещениях, именуемых келиями.
Засим Джулиано Скала заказал ему для отправки в Сарцану образ на дереве с изображением сидящей Богоматери с младенцем на руках и двух поколенных фигур — св. Цельса и св. Юлии, с предстоящими им св. Онуфрием, св. Екатериной, св. Бенедиктом, св. Антонием Падуанским, св. Петром и св. Марком. Считалось, что образ этот не уступал другим произведениям Андреа. А у означенного Джулиано Скала осталось в счет переплаченных им по заказу денег полутондо, на котором изображено Благовещение и которое должно было служить увенчанием всего образа в целом. Полутондо это находится в большой абсиде церкви сервитов в одной из капелл, окружающих хор.
Монахи Сан Сальви в течение многих лет так и не удосужились напомнить о выполнении той Тайной вечери, которую они заказали Андреа еще тогда, когда он расписывал для них арку с четырьмя фигурами. Наконец настоятель, человек рассудительный и почтенный, решил с этим делом покончить. Андреа же, признавший свои обязательства, нисколько не противился, а, взявшись за работу, закончил ее в несколько месяцев, дописывая, когда захочется, всякий раз понемногу. И выполнил он ее как нельзя лучше, и по справедливости признали ее самой непринужденной и живой и по колориту, и по рисунку из всех его работ, ибо помимо многого прочего он всем фигурам придал и торжественное величие, и грацию бесконечную, так что я прямо и не знаю, что и сказать об этой Тайной вечере, чтобы как-нибудь не преуменьшить ее достоинств, ибо она ошеломляет всякого, кто на нее взглянет. Не удивительно, что качество спасло ее от гибели во время осады Флоренции в 1529 году, когда солдаты и грабители по распоряжению своего начальства уничтожали все городские предместья, все монастыри, больницы и прочие постройки. Именно они, разрушив церковь и колокольню Сан Сальви и уже приступив к слому части монастыря и дойдя до трапезной, где находится эта Тайная вечеря, остановились, так как тот, кто ими руководил, увидав столь удивительную живопись, о которой он, быть может, и слыхал какие-нибудь разговоры, отказался от дальнейшего разрушения, отложив это дело до того случая, если они потерпят неудачу в другом месте.