Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
После этого Джованн'Антонио, понимавший, что для того, чтобы добиться больших успехов в искусстве, следовало из Ареццо уехать, а в Риме чума прекратилась совершенно, порешил отправиться туда, куда, как ему уже было известно, возвратились Перино, Россо и многие другие его друзья, которые выполняли там многочисленные и большие работы. Когда он пребывал в подобных мыслях, ему представился случай отправиться туда с удобствами, так как в Ареццо прибыл мессер Паоло Вальдамбрини, секретарь папы Климента VII, который, возвращаясь из Франции на почтовых, заехал в Ареццо, чтобы повидать братьев и племянников. И когда Джованн'Антонио к нему явился, мессер Паоло, которому хотелось, чтобы уроженцы его родного города, обладающие всяческими способностями, могли проявить свои таланты, даруемые тамошним воздухом и небом тем, кто там родится, приободрил Джованн'Антонио, хотя особенно в нем и не нуждался, обещанием взять его с собой в Рим и предоставить ему там всякие возможности для занятий искусством.
Итак, прибыв вместе с мессером Паоло в Рим, он разыскал там Перино, Россо и других своих друзей. И более того, через посредство мессера Паоло познакомился он и с Джулио Романо, Бастьяно Венециано и Франческо Маццуоли из Пармы, находившимися в то время в Риме. Франческо этот
А после этого началась в Ареццо чума такая, что ежедневно умирало по четыреста человек, и пришлось Джованн'Антонио поневоле и в полном отчаянии снова бежать на несколько месяцев. Однако в конце концов прекратилась и эта напасть, так что можно было друг с другом встречаться, и тогда некий фра Гуаспарри, конвентуал св. Франциска, который был тогда настоятелем городского монастыря, заказал Джованн'Антонио за сто скудо образ на дереве для главного алтаря монастырской церкви с Поклонением волхвов. А так как Лапполи прослышал, что Россо находился в Борго Сан Сеполькро (он тоже бежал из Рима) и работал над образом на дереве для сообщества св. Креста, он отправился его навестить. И, осыпав его любезностями, а так же прихватив из Ареццо кое-какие вещи, в которых, как ему было известно, тот нуждался, так как при разгроме Рима лишился всего, он выпросил у него прекраснейший рисунок для названного образа, который ему заказал фра Гуаспарри. По возвращении в Ареццо он принялся за работу и выполнил ее согласно договору в течение года со дня получения заказа, и так удачно, что заслужил высшей похвалы. Рисунок этот Россо принадлежал позднее Джорджо Вазари, от него же перешел к достойнейшему дону Винченцио Боргини, начальнику флорентийского Воспитательного дома, и находится в одной из его книг с рисунками разных живописцев.
Вскоре после этого Джованн'Антонио, поручившийся в трехстах скудо на живописные работы, которые упоминавшийся Россо обязался выполнять в Мадонне делле Лакриме, имел из-за этого большую докуку. Ибо Россо уехал, как рассказано в его жизнеописании, не закончив работу, и пришлось бы Джованн'Антонио возместить деньги, и если бы не помогли друзья и в особенности Джордже Вазари, оценивший в триста скудо сделанное Россо, был бы Джованн'Антонио ради чести и пользы родины почти что разорен.
Когда же мучения эти кончились, Лапполи написал для аббата Камайани из Бибиены в Санта Мариа дель Сассо, обители братьев-проповедников в Казентино, для одной из капелл нижней церкви маслом на дереве образ Богоматери со св. Варфоломеем и св. Матфеем; и показал он себя в этом виде с лучшей стороны, так как он подражал в ней манере Россо. По этой причине получил он заказ от одного из братства в Бибиене, для которого выполнил после этого одну из лучших своих вещей — хоругвь для крестного хода с обнаженным Христом, несущим крест на плечах и источающим кровь, которая льется в потир, и с Благовещением с другой стороны.
В 1534 году, когда в Ареццо ожидался герцог Алессандро деи Медичи, аретинцы вместе с комиссаром этого города Луиджи Гвиччардини поставили в честь герцога две комедии. Распорядителями и постановщиками одной из них было сообщество самых благородных юношей города, именовавших себя Влажными, а обстановку и сцену для комедии, называвшейся «Ветреные сиенцы», сделал получивший за это большое одобрение Никколо Соджи. Комедия была разыграна прекрасно, к величайшему удовольствию зрителей. В другой комедии устроителями было другое сообщество, соревновавшееся с первым и состоявшее также из благородных молодых людей, именовавших себя сообществом Воспламененных. И вот, чтобы успех их не уступил успеху Влажных, они представили комедию мессера Джованни Поластра, аретинского поэта, поставленную им самим, а перспективу заказали Джованн'Антонио, которому она удалась в высшей степени, и комедия, таким образом, была разыграна с великой честью и для сообщества этого, и для всего города.
Не умолчу и о прекрасной выдумке названного поэта, который был поистине человеком остроумнейшим. Во время приготовлений к этому или иному торжеству среди молодых людей того и другого сообщества по разным причинам и из-за соперничества не раз начинались споры, и дело доходило и до рукопашной. И вот, когда был в сборе народ, а также дворяне и дворянки и должно было начаться представление, Поластра, проводивший все дело в полной тайне, выпустил четырех молодых людей, из тех, которые не раз уже устраивали в городе драки, с обнаженными шпагами и накинутыми на руку плащами, и они начали на сцене кричать и делать вид, что друг друга режут, тот же, который из них появился первым, вышел с будто окровавленным виском, крича: «Выходите, предатели!» При таком шуме люди вскочили на ноги и начали хвататься за оружие, родные же молодых людей, среди которых, как казалось, началась ужасная резня, тут же побежали к сцене. И тогда тот, кто был первым, обратился к остальным юношам с такими словами: «Стойте, синьоры, вложите шпаги в ножны, со мной ничего не случилось, и хотя мы и повздорили, а вы думаете, что представление не состоится, оно состоится, и хотя я и ранен, начну с пролога». И вот после этой шутки, которой были одурачены все зрители, да и сами актеры, за исключением четырех упомянутых выше, и началась комедия, и была она разыграна так отменно, что позднее, в 1540 году, когда синьор герцог Козимо и синьора герцогиня Леонора пребывали в Ареццо, ее представили их превосходительствам, и Джованн'Антонио пришлось снова ее поставить, устроив новую перспективу на Пьяцца дель Весковадо; и как понравились ее исполнители в первый раз, так и теперь они понравились синьору герцогу в такой степени, что на следующий карнавал были приглашены для представления во Флоренцию. Таким образом, в обеих этих перспективах Лапполи проявил себя отменно и удостоился наивысших похвал. После этого он украсил алтарь Мадонны делла Кьяве чем-то вроде триумфальной арки, расписанной историями бронзового цвета. Так, обосновавшись в Ареццо, Джованн'Антонио, который завел жену и детей, решил больше не странствовать и, живя на доходы и должности, как живут граждане этого города, работой себя уже не утруждал. По прошествии недолгого времени он попытался получить заказ на два образа на дереве, понадобившиеся в Ареццо: один для церкви и сообщества Сан Рокко, другой для главного алтаря в Сан Доменико. Но ничего из этого не вышло, так как и тот и другой были заказаны Джорджо Вазари, чей набросок, из многих представленных, понравился больше всех.
Очень хорошо и тщательно написал Джованн'Антонио для местного сообщества Вознесения на хоругви для крестного хода воскресшего Христа со многими воинами у гробницы и с Вознесением его на небо с Богоматерью среди двенадцати апостолов. В Кастелло делла Пьеве он написал маслом на дереве Посещение Богоматери с несколькими святыми кругом, на другой же доске, предназначавшейся для приходской церкви в Санто Стефано, — Богоматерь и других святых. Обе эти работы Лапполи выполнил гораздо лучше, чем те, которые делал раньше, так как изучил на досуге многочисленные рельефы и гипсы со статуй Микеланджело и всякие древние произведения, собранные Джорджо Вазари в своих домах в Ареццо. Написал он и несколько Мадонн для Ареццо и других мест, а также Юдифь, бросающую голову Олоферна в корзину, которую держит служанка, что принадлежит ныне монсеньору мессеру Бернардетто Минербетти, аретинскому епископу, который очень любил Джованн'Антонио, как и всех талантливых людей, и получил от него помимо других вещей св. Иоанна Крестителя в пустыне, который изображен мальчиком, почти совершенно обнаженным, и которого епископ очень ценил, так как фигура эта уж очень хороша.
В конце концов поняв, что совершенство в этом искусстве достигается лишь тем, чтобы вовремя постараться обогащать себя замыслами, прилежно изучать обнаженное тело и сводить все трудности ремесла к самому легкому, Джованн'Антонио начал раскаиваться, что время, потраченное на удовольствия, он не употребил на изучение искусства и что не так-то просто сделать в старости то, что можно было сделать в юности. И хотя он всегда сознавал свою ошибку, все же полностью понял он ее лишь тогда, когда, начав учиться, будучи уже стариком, он увидел, как Джорджо Вазари в сорок два дня написал маслом на доске длиной в четырнадцать локтей и высотой в шесть с половиной для трапезной монахов аббатства Санта Фьоре в Ареццо Бракосочетание Эсфири с царем Ассуром, с более чем шестьюдесятью фигурами выше человеческого роста. И вот, когда Джованн'Антонио от времени до времени ходил смотреть, как работает Джорджо, он, рассуждая сам с собой, говорил: «Вот теперь я понимаю, что постоянное учение и работа делают человеческий труд легким и что искусство не святым духом дается».
Фреской Джованн'Антонио работал немного, ибо краски у него слишком сильно менялись, тем не менее на наружной стене церкви в Мурелло можно еще видеть написанное им Положение во гроб с двумя обнаженными ангелочками отличной работы.
Был он человек здравомыслящий и в житейских делах весьма опытный, дожил, наконец, до шестидесяти лет и скончался в 1352 году, заболев острейшей горячкой.
Его учеником был Бартоломео Торри, происходивший из весьма благородного аретинского семейства. Переехав в Рим, он под руководством дона Джулио Кловио, поистине превосходнейшего миниатюриста, изучил настолько рисунок и обнаженное тело и главным образом анатомию, что достиг больших успехов и почитался лучшим рисовальщиком Рима. А недавно мне рассказывал дон Сильвано Рацци, что в Риме дон Джулио Кловио, всячески расхваливая ему этого юношу, сказал о нем то же, что говорил и мне неоднократно, а именно, что и из дома-то он уехал ни из-за чего другого, как только из-за анатомического свинства, ибо и в комнате и под постелью он держал столько кусков и членов человеческого тела, что заразил весь дом. К тому же, будучи в жизни таким неряхой и воображая, что быть горе-философом, грязнухой, не признающим правил общежития и избегающим общения с другими людьми, и есть путь к величию и бессмертию, он в конце концов плохо кончил, ибо природа не выносит чрезмерных обид, которые некоторые иной раз ей наносят, А именно двадцати пяти лет от роду Бартоломео заболел и воротился в Ареццо, чтобы вылечиться и прийти в себя; но ничего из этого не вышло, ибо, продолжая обычные занятия и живя по-прежнему беспорядочно, он через четыре месяца умер, вскоре последовав за Джованн'Антонио. Потеря этого молодого человека бесконечно опечалила весь его родной город, ибо, судя по великому началу своей деятельности, он мог бы, если бы прожил дольше, принести величайшую славу своей родине и всей Тоскане, и всякий, кто видит его рисунки, которые он сделал, когда был еще совсем юным, останавливается изумленный, глубоко сожалея о столь преждевременной утрате.
Жизнеописание Никколо Соджи, живописца
Среди многочисленных учеников Пьетро Перуджино не было после Рафаэля Урбинского никого более рачительного и прилежного, нежели Никколо Соджи, чью жизнь мы теперь описываем. Родился он во Флоренции от Якопо Соджи, человека порядочного, но не очень богатого, состоявшего в свое время в Риме на службе у мессера Антонио ди Монте, ибо у Якопо была земля в Марчано, что в Вальдикьяне, где он почти всегда и проживал и по соседству работал у названного мессера Антонио ди Монте. Обнаружив же большую склонность упомянутого своего сына к живописи, Якопо и устроил его к Пьетро Перуджино, и в короткое время тот приобрел столько, что не прошло много времени, как Пьетро начал пользоваться в своих работах его услугами к великой пользе для Никколо, который так научился строить перспективу и рисовать с натуры, что вскоре и в том и в другом обнаружил весьма превосходные успехи. А кроме того, Никколо приобрел сноровку делать модели из глины и воска, наряжая их в ткани и намоченный пергамент, вследствие чего он так засушил манеру, что всю жизнь только одной и держался, как ни старался от нее отделаться.