Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

Перед своим отъездом из Флоренции он же написал портрет вышеупомянутого мессера Лелио Торелли и несколько других малозначительных вещей, о которых я подробнее ничего не знаю. Однако в числе прочего он закончил лист с Обращением св. Павла, который был нарисован им гораздо раньше, еще в Риме, который очень красив и который он отдал гравировать на меди во Флоренцию Энею Вико из Пармы, герцог же соблаговолил выплачивать ему во Флоренции обычное содержание и жалованье вплоть до окончания этой работы. А так как в это время, а это было в 1548 году, Джорджо Вазари находился в Римини, работая фреской и маслом над теми вещами, о которых говорилось в другом месте, Франческо написал ему длинное письмо, в точности сообщая ему обо всем, и о том, как идут его дела во Флоренции, в частности же, что он сделал рисунок для главной капеллы церкви Сан Лоренцо, которую по приказу герцога предстояло расписать, но что в связи с этим ему перед Его Превосходительством оказали весьма дурную услугу и что, помимо всего прочего, он почти наверняка уверен в том, что герцогский домоуправитель мессер Пьерфранческо его рисунка и не показывал, почему работа эта уже заказана Понтормо, и что, наконец, он по этой причине возвращается в Рим с самым дурным мнением о людях и художниках своего отечества.

Итак, вернувшись в Рим, где он купил себе дом около дворца кардинала Фарнезе и пробавлялся мелкими заказами, он вдруг через посредство мессера Аннибале Каро и дона Джулио Кловио получил от названного кардинала предложение расписать капеллу во дворце Сан Джорджо, в которой он сделал прекраснейшие лепные членения и написал прелестную фреску на ее своде, изобразив в ней множество фигур и истории из жития св. Лаврентия, а на каменной плите написал маслом Рождество Христово, включив в эту прекраснейшую картину портрет названного кардинала. Засим, когда ему была заказана другая работа в упоминавшемся выше сообществе Милосердия, где Якопо дель Конте написал Проповедь и Крещение св. Иоанна, в которых он если и не превзошел Франческо, то проявил себя с лучшей стороны и где несколько других вещей были сделаны Франко-венецианцем и Пирро Лигорио, Франческо изобразил как раз рядом с другой написанной им же историей Посещения, Рождество того же св. Иоанна, историю, которая, хотя и отлично им написанная, все же несравнима с первой. Равным образом и на торцовой стене здания этого сообщества он для мессера Бартоломео Буссотти написал фреской две фигуры, а именно св. апостолов Андрея и Варфоломея, которые очень хороши и между которыми находится алтарный образ с изображением Снятия со креста работы названного Якопо дель Конте, превосходнейшая живопись и лучшее из всего, что было им до того написано.

В 1550 году, когда первосвященником был избран Юлий III, Франческо, участвуя в убранстве по случаю коронации, написал для арки, воздвигнутой на лестнице перед собором Св. Петра, несколько прекраснейших историй светотенью. После этого, но в том же году, когда сообщество Св. Даров соорудило в церкви Минервы усыпальницу со многими ступенями и колонными ордерами, Франческо сделал на ней несколько одноцветных историй и фигур, которые были признаны очень красивыми. В одной из капелл церкви Сан Лоренцо ин Дамазо он написал фреской двух ангелов, поддерживающих полог, рисунок к одному из которых находится в нашей Книге. Фреской же он написал на главном фасаде трапезной монастыря Сан Сальваторе дель Лауро а Монте Джордано свадьбу в Кане Галилейской, когда Иисус Христос превратил воду в вино, со множеством фигур, а по бокам нескольких святых, папу Евгения IV, принадлежавшего к этому ордену, и других его основателей, внутри же над дверью этой трапезной, на картине, написанной маслом, изобразил св. Георгия, убивающего змия, произведение, завершенное им с большим знанием дела, тонкостью и прелестью колорита. Почти что в это же самое время он послал мессеру Аламанно Сальвиати во Флоренцию большую картину, на которой написаны Адам и Ева, вкушающие от запретного плода, стоя около дерева жизни, и это — прекраснейшая вещь.

Для синьора Рануччо, кардинала Сант Аньоло из дома Фарнезе, в гостиной против главного зала дворца Фарнезе, Франческо расписал две стены с великолепнейшей выдумкой. На одной из них он изобразил синьора Рануччо Фарнезе-старшего, получающего от Евгения IV жезл военачальника св. церкви в присутствии нескольких фигур, олицетворяющих Добродетели, а на другой — папу Павла III Фарнезе, вручающего этот жезл синьору Пьер Луиджи, а вдали — императора Карла V, приближающегося к зрителю в сопровождении Алессандро, кардинала Фарнезе, и других синьоров, написанных им с натуры. И на этой фреске помимо названных и многих других подробностей он написал Славу и другие фигуры, которые очень хорошо сделаны. Правда, работа эта была закончена им не целиком, но дописана Таддео Дзуккеро из Сант Аньоло, как о том будет сказано в своем месте. Он придал должную соразмерность и законченность той капелле в церкви дель Пополо, которая была в свое время начата венецианцем братом Себастиано для Агостино Киджи, но так как она была не закончена, Франческо ее закончил, как уже говорилось в связи с братом Бастиано в его жизнеописании.

Для кардинала Риччо из Монтепульчано он в его дворце на улице Джулиа расписал великолепнейшую залу, изобразив в ней фреской много историй про Давида, в том числе Вирсавию, моющуюся в купальне вместе со многими другими женщинами в то время, как Давид ее разглядывает. История эта отлично скомпонована, изящна и настолько богата выдумкой, что другой такой и не увидишь. На другой фреске — смерть Урии, а еще на одной — ковчег, перед которым шествуют много музыкантов, минуя же еще несколько, мы увидим отлично скомпонованное сражение Давида с его врагами. Коротко говоря, роспись этой залы вся полна изящества, прекраснейших фантазий и многих смелых и затейливых вымыслов. Членения ее сделаны весьма обдуманно, а колорит в высшей степени привлекательный. Да и, говоря по правде, Франческо, чувствуя себя в полной силе и богатым на выдумку и имея руку, послушную таланту, всегда охотно взялся бы за большую и отнюдь не рядовую работу, не будь его странное отношение к друзьям, выразившееся не в чем ином, как в том, что ему, как человеку переменчивому и кое в чем непостоянному, сегодня нравилось то, что назавтра готов был возненавидеть, да и мало было у него значительных заказов, из-за которых он в конце концов не вступил бы в пререкания из-за цены. Вот почему многие его и избегали.

После этих работ, когда Андреа Тассини должен был послать какого-нибудь живописца королю Франции и он в 1554 году безуспешно уговаривал Вазари, ответившего, что он ни за какие деньги, обещания и надежды, как бы велики они ни были, не собирается покинуть службу у герцога Козимо, своего господина, Тассини в конце концов договорился с Франческо и увез его во Францию, обязуясь, если он не расплатится с ним во Франции, расплатиться с ним в Риме. Однако, перед тем как уехать из Рима, Франческо, думая, что ему никогда уже больше не придется вернуться, продал дом, имущество и все прочее, кроме должностей, которые он занимал. Но дело обернулось не так, как он это предполагал, ибо, когда он приехал в Париж, где он был ласково и с большим почетом принят королевским живописцем и архитектором аббатом Сан Мартино мессером Франческо Приматиччо, его, судя по тому, что говорят, сразу же раскусили и поняли, что это был за человек. Действительно, не было произведения ни Россо, ни каких-либо других мастеров, которые он с первого же взгляда не осудил бы совершенно открыто и уж очень развязно. Поэтому, так как каждый ожидал от него нечто по меньшей мере великое, кардинал Лотарингии, его пригласивший, поручил ему заняться росписями в его дворце в Дампьери. Сделав множество рисунков, Франческо наконец приступил к работе и написал фреской несколько историй на карнизах каминов и сплошь расписал историями один кабинет, что, как говорят, получилось у него на диво. Однако по той или иной причине, но работы эти большой похвалы ему не заслужили. К тому же его там невзлюбили, так как природа его в корне противоречила природе жителей этой страны. В самом деле, насколько там ценят и любят людей веселых, общительных, живущих на широкую ногу, охотно проводящих время в компаниях на пирах, настолько там, я не скажу чтоб избегают, но недолюбливают и не жалуют тех, кто, подобно Франческо, от природы угрюмы, трезвы, хворы и неуживчивы. Правда, кое-что и можно было бы ему простить, однако, хотя здоровье его и не позволяло ему засиживаться за трапезами и злоупотреблять едой и питьем, все же он мог бы быть более мягким в обращении, но, что хуже всего, в то время как он обязан был, согласно обычаям этой страны и тамошних дворов, быть на виду и обхаживать других, ему хотелось и он считал заслуженным, чтобы все как один обхаживали его. В конце концов, так как король, а равным образом и кардинал, были заняты всякими войнами и так как ни жалованья, ни прочих обещанных ему благ и в помине не было, Франческо, пробыв там целых двенадцать месяцев, решил возвратиться в Италию.

Итак, заехав в Милан (где кавалер Леоне, аретинец, его приветливо принял в своем доме, который он себе построил с большой роскошью, наполнив его античными и современными статуями и гипсовыми слепками с редких произведений, как об этом будет сказано в другом месте), пробыв там пятнадцать дней и отдохнув, он прибыл во Флоренцию. Посетив там Джорджо Вазари и сказав ему, насколько тот хорошо сделал, что не поехал во Францию, он рассказал ему такое, что у кого бы то ни было пропало бы всякое, даже самое сильное желание там побывать. Перебравшись из Флоренции в Рим, он затеял дело против тех, кто якобы по его доверенности присвоил себе его жалованье, поступавшее ему от кардинала Лотарингии, и заставил их выплатить ему все сполна. Получив эти деньги, он купил себе, помимо тех, что у него были раньше, еще несколько должностей, твердо решив обеспечить себе существование, памятуя о своих недугах и о полной расшатанности своего здоровья. Однако, несмотря на это, ему все же хотелось быть связанным крупными заказами, но, поскольку ему не так-то скоро удавалось их получить, он некоторое время пробавлялся писанием картин и портретов.

После смерти Павла IV и избрания Пия, также четвертого, который, сильно увлекаясь строительством, пользовался в архитектуре услугами Пирро Лигорио, Его Святейшество приказал кардиналам Фарнезе и Эмулио поручить завершение большой залы, под названием Королевской, Даниелло из Вольтерры, которым эта зала в свое время была начата. Названный досточтимейший Фарнезе приложил все свои усилия к тому, чтобы Франческо получил половину этого заказа, однако, так как по поводу этого возникло длительное препирательство между Даниелло и Франческо и так как Микеланджело Буонарроти особенно старался в пользу Даниелло, долгое время так и не могли договориться.

Между тем вместе с кардиналом деи Медичи, сыном герцога Козимо, в Рим приехал и Вазари, и когда Франческо рассказал ему о всех своих злоключениях, и в частности о тех, которые по вышеназванным причинам постигли его именно сейчас, Джорджо, сильно полюбивший талант этого человека, доказал ему, что он до сих пор очень плохо управлялся со своими делами, и посоветовал впредь предоставить это ему, так как он, мол, во всяком случае добьется того, что именно ему, Франческо, достанется роспись половины названной Королевской залы, с которой Даниелло сам справиться никак не сможет, будучи человеком медлительным и нерешительным и, пожалуй, не настолько большим мастером своего дела и не столь же разносторонним, как Франческо. Так обстояли дела, и пока что ничего не предпринималось, как вдруг через несколько дней папа попросил Вазари расписать часть названной залы. На что Вазари не побоялся ответить, что ему во дворце своего синьора, герцога Козимо, предстояло расписать залу втрое больших размеров, а к тому же и то, что, мол, дурно с ним обошелся папа Юлий III, для которого он столько потрудился над его виллой в Монте, и что он, с другой стороны, больше уж и не знает, на что надеяться от некоторых людей, добавив, что не угодно ли будет Его Святейшеству распорядиться, чтобы ему был возвращен или оплачен тот алтарный образ, который был им безвозмездно написан в его дворце и на котором был изображен Христос, призывающий от сетей Петра и Андрея у Тивериадского моря (образ этот был изъят Павлом IV из капеллы, построенной Юлием III над коридором Бельведера, и должен был быть послан в Милан). Отвечая на все это, папа сказал, что он об этом образе (неважно, правда это была или неправда) ничего не знает и хочет на него взглянуть. И вот, приказав его принести и посмотрев на него при плохом свете, Его Святейшество соблаговолило возвратить его Вазари. После чего, возобновив разговор о зале, Джорджо без всяких обиняков заявил папе, что Франческо — первый и лучший живописец Рима, что он должен на него положиться, так как никто другой лучше, чем Франческо, обслужить его не сможет и что хотя Буонарроти и кардинал Карпи и поддерживают Даниелло, они делают это скорее из дружеского расположения и, быть может, из пристрастия, чем из-за чего-либо другого. Возвратимся, однако, к самому образу; не успел Джорджо уйти от папы, как тот сейчас же послал образ на дом к Франческо, который после этого перевез его для Джорджо из Рима в Ареццо, где, как мы об этом уже говорили в другом месте, Вазари поместил его в приходскую церковь этого города, не поскупившись для этого на щедрые и достойные расходы.

Вопрос о росписи Королевской залы находился в том положении, о каком говорилось выше, когда Вазари, сопровождавший герцога Козимо до Сиены, откуда Его Превосходительство собиралось направиться в Рим, перед его отъездом горячо рекомендовал ему Сальвиати с просьбой замолвить о нем слово перед папой, Франческо же он написал о том, как себя вести по приезде герцога в Рим. И в этом Франческо ни на йоту не отступил от совета, преподанного ему Джорджо: действительно, когда он явился на поклон к герцогу, последний при виде его выразил на лице своем величайшее благоволение и вскоре столь успешно хлопотал за него перед Его Святейшеством, что половина названного зала была ему заказана. Приступая к этой работе, Франческо первым долгом сбил одну из историй, начатую Даниелло, что впоследствии и вызвало между ними немало столкновений. Как уже говорилось, этот первосвященник пользовался в архитектуре услугами Пирро Лигорио, который поначалу всячески благоволил Франческо и так бы и продолжал, если бы только Франческо, однажды приступив к работе, не перестал считаться ни с Пирро, ни с кем-либо другим, вследствие чего он для него из друга превратился вроде как в противника, что вскоре и обнаружилось по многим весьма очевидным признакам. В самом деле, Пирро стал говорить папе, что в Риме много молодых и дельных живописцев и что хорошо было бы, чтобы отделаться от этой залы, заказать каждому из них по истории и посмотреть, что из этого в конце концов получится. Такое поведение Пирро, с которым папа, видимо, соглашался, настолько не понравилось Франческо, что он, глубоко возмущенный, бросил и работу и борьбу, считая, что его не сумели оценить. И вот, сев на коня и никому не сказав ни слова, он появился во Флоренции, где в том же состоянии, не считаясь с друзьями, остановился в гостинице, словно он не у себя на родине и нет у него там ни знакомого, ни человека, который так или иначе мог бы ему помочь. Засим, приложившись к руке герцога, он был так им обласкан, что можно было на многое надеяться, будь Франческо от природы иным и последуй он совету Джорджо, уговаривавшего его продать все должности, которые у него были в Риме, и вернуться во Флоренцию, дабы спокойно наслаждаться родиной и друзьями и избежать опасности потерять вместе с жизнью все плоды, добытые им в поте лица и ценой невыносимых страданий. Вместо этого Франческо, которым руководили алчность, гнев и жажда мести, решил во что бы то ни стало и в ближайшие же дни вернуться в Рим.