Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Но г-жа Арну не дремала. У нее не было как у Аргуса ста глаз, из которых спали только пятьдесят; у нее было только два, но эти два были постоянно настороже. В кулисах или в ее ложе вздыхатели не имели средств приблизиться к Софи. Не возможно было передать ей записочки, или прошептать ей слово любви! А когда на минуту удавалось обмануть бдительность г-жи Арну, она вдруг обертывалась к поклонникам!..
– Перестаньте! Не угодно ли вам граф, вам герцог оставить малютку в покое!.. Граф, ступайте в залу!..
– Это не
Но как бы пародируя слова Бонапарта, г-жа Арну отвечала тому, кто ей передал слова Фронсака:
– Клецка, которая усыпит меня, еще не сделана.
Но однажды, утром, в октябре 1758 года, плохой фиакр запряженный двумя тощими клячами, остановился у дверей бывшего отеля Шатильон, в котором г-н и г-жа Арну держали меблированные комнаты, – и молодой человек двадцати четырех или пяти лет, одетый самым скромным образом, спросил смиренно, можно ли иметь комнату за плату.
Г-жа Арну была дома. И она то подвергла новоприезжего допросным пунктам, к которым обыкновенно обращалась к нанимателям с тех пор как Софи жила дома.
– Как вас зовут?
– Этьен Годар, сударыня.
– Вы откуда?
– Из Нижней Нормандии.
– Кто вы?
– Сын хлебного торговца с площади св. Петра в Кайене.
– Что вы хотите делать в Париже?
– Следить за процессом моего батюшки с двоюродным братом, торговцем фуражом в предместье Сент-Антуан.
– Как зовут вашего двоюродного брата?
– Винцен Кенель.
– Кто рекомендовал вам наш дом?
– Извозчик, который меня привез.
– Где ваш багаж?
– В фиакре.
– Сколько времени вы намерены пробыть в столице?
– Это будет зависеть от хода нашего процесса, сударыня.
– Но… приблизительно?
– Недели три или месяц. Наш прокурор, мэтр Гези, в улице ла Гарп, уверяет, что решение суда долее не замедлится.
– Хорошо. Вам будет дана комната. Три пистоля в месяц. А если начнется другой, плата за целый месяц.
– Хорошо, сударыня. А у вас кормят?
– Кормят? Нет. Я пускаю жильцов, но не кормлю их. Прежде я и кормила… но теперь – нет, потому что…
– Почему?
– Это мое дело, а не ваше.
– Извините, сударыня, я не думал быть нескромным, но…
– Что?
– Меня очень смущает, что я должен обедать не у вас, потому что я никого не знаю в Париже, а папаша советовал мне избегать опасных встреч… А меня уверяли, что общество в парижских трактирах очень смешанное… Прошу вас, сударыня, кормите меня. Я не много ем и заплачу вам хорошо… Конечно, не сверх меры; папенька мой имеет достаток, но он не богат, и я не хочу его разорить.
Провинциал выражался таким честным тоном… Он имел такой нежный, такой искренний вид… и притом он немного ел…
Ну, я согласна, – сказала г-жа Арну; вас будут кормить, молодой человек… Это будет стоить двенадцать пистолей в месяц за стол и за квартиру.
– О! все, что вам будет угодно, сударыня!..
– Гм!..
– Мне кажется это вовсе не особенно дорого!..
Все, что вам будет угодно! несколько поразило слух матери Софи. Но действия и жесты ее жильца, по окончании этого разговора рассеяли эти важные предубеждения. За обедом, за завтраком, сидя против Софи, Этьен Годар, хотя и говорил, что у него не особенно сильный аппетит, меньше заботился о том, чтобы смотреть на молодую девушку, чем заниматься кушаньями… Ужинал также.
– Э! а!.. шутливо заметила ему г-жа Арну, – Вы г-н Годар говорили, что мало кушаете. Нет, вы упражняетесь хорошо!
– Я быть может, сударыня, уж слишком?..
– Нет! нет! кушайте! Ваши такие лета! Только, между нами, если вы останетесь у нас месяц, полагаю, мне немного останется барыша от ваших двенадцати пистолей; тем более, что с некоторого времени все дорого: и дичь и рыба. Здесь не так, как у вас в провинции, где все дается почти задаром.
– Если бы я осмелился, сударыня.
– Что бы вы сделали?
– Мой отец, вследствие своих связен с фермерами, имеет столько дичи, сколько пожелает… Написав ему одно слово, объяснив ему как я ласково принят в вашем уважаемом доме, я не сомневаюсь, что он сочтет за честь прислать несколько зайцев, несколько куропаток, дикую козу…
– Еще бы! вскричал г-н Арну, для которого обжорство было любимым грехом, – не стесняйтесь, молодой человек! пишите…. хоть сейчас же пишите вашему батюшке! Неправда ли жена, неправда ли Софи, что нет ничего неприличного, если творец дней г. Годара пришлет нам несколько штук дичи, в которой он катается как сыр в масле?..
– Конечно, ответила г-жа Арну.
Софи не отвечала; она только утвердительно склонила голову.
Обед кончился; встали из-за стола.
Баста! сказал сын торговца хлебом. – Теперь я прилягу: путешествие ужасно утомляет. А завтра утром я отправляюсь в улицу Лагарн, к мэтру Гизе, поговорить о нашем процессе.
– Но, сказала Софи, – если вы останетесь недели на три, или на месяц в Париже, вы не все время употребите на разговоры о процессе с вашим прокурором.
– О нет!.. Я надеюсь также осмотреть столицу…
– Вы в Париже в первый раз?
– В первый. Я посещу бульвары, замечательные памятники, церкви…
– Театр, сказал г. Арну.
Этьен Годар опустил глаза.
– Папенька запретил мне бывать в театрах, пробормотал он.
– Досадно! возразила Софи… У меня есть одна приятельница, – певица в королевской музыкальной Академии; если бы вам было приятно, я могла бы достать билет в ложу третьего яруса.
– Два ливра экономит, заметил г-н Арну.
Выражение лица Этьена Годара делалась все тревожнее