Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Ах, вот как, господина д'Эгийона, того самого, кто дал ход делу Ла Шалоте [7] ? Воистину, это милый молодой человек, да, да в самом деле. То дельце было не из легких. Послушайте, графиня, право слово, для умной женщины имело бы смысл подружиться с этим человеком, ей-богу.
— Известно ли вам, герцог, — возразила графиня, — что я незнакома с вашим племянником?
— В самом деле, сударыня, вы с ним незнакомы?
— Нет. И никогда его не видела.
7
Ла
— Бедный юноша! И впрямь, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Что-то с ним станется, когда он вас увидит? Он отвык от солнца.
— Каково ему там приходится среди всех этих черных мантий [8] ? Ведь он человек умный и высокородный!
— Он сеет среди них возмущение — больше ему ничего не остается. Видите ли, графиня, всякий развлекается как может, а в Бретани с развлечениями не густо. Да, вот уж энергичный человек — о, проклятье, какого слугу обрел бы в нем государь, если бы только пожелал! Уж при нем-то парламенты позабыли бы свою дерзость. О, это настоящий Ришелье, графиня, а посему позвольте мне…
8
Одежда членов парламента и вообще судейская.
— Что же?
— Позвольте представить его вам тотчас по приезде.
— Он в скором времени должен приехать в Париж?
— Ах, сударыня, кто его знает? Может быть, он еще пять лет проторчит у себя в Бретани, как выражается плут Вольтер; может быть, он уже в пути; может быть, он в двухстах лье, а то и у заставы.
И маршал всмотрелся в лицо молодой женщины, желая понять, какое впечатление произвели на нее последние слова.
Но она, призадумавшись на мгновение, сказала:
— Вернемся к нашему разговору.
— Как вам угодно, графиня.
— На чем мы остановились?
— На том, что его величеству очень нравится в Трианоне, в обществе господина де Шуазеля.
— И мы говорили о том, как бы удалить Шуазеля, герцог.
— Это вы говорили о том, что его надобно удалить, графиня.
— Что это значит? — удивилась фаворитка. — Я до того желаю, чтобы он уехал, что, кажется, умру, если он останется здесь, а вы ничем не хотите мне помочь, любезный герцог?
— Ого! — приосанившись, заметил Ришелье. — В политике это называется внести предложение.
— Понимайте, как хотите, называйте, как вам удобно, только дайте определенный ответ.
— Какие ужасные, грубые слова произносят ваши прелестные нежные губки!
— По-вашему, герцог, это ответ?
— Нет, не совсем, скорее, подготовка к нему.
— А она закончена?
— Еще минутку.
— Вы колеблетесь, герцог?
— Ничуть не бывало.
— В таком случае я вас слушаю.
— Как вы относитесь к притчам, графиня?
— Это старо.
— Помилуйте, солнце тоже старо, однако до сих пор не придумано ничего лучшего, чтобы разгонять мрак.
— Ладно, согласна на притчу, лишь бы она была прозрачной.
— Как хрусталь.
— Идет.
— Вы слушаете, прекрасная дама?
— Слушаю.
— Итак, предположим, графиня… Знаете, притчи всегда начинаются с предположений.
— Боже! Как вы скучны, герцог!
— Вы, графиня, не верите ни слову из того, что говорите: никогда еще вы не слушали внимательнее.
— Ладно, признаю, что я не права.
— Итак, предположим, что вы прогуливаетесь по вашему прекрасному саду в Люсьенне и вдруг замечаете великолепную сливу, одну из тех слив сорта ренклод, которые вы так любите за их алый, яркий цвет, схожий с цветом ваших щечек.
— Продолжайте же, льстец.
— Итак, на самом конце ветки, на самой верхушке дерева вы замечаете одну из этих слив; что вы предпримете, графиня?
— Потрясу дерево, черт побери!
— Да, но безуспешно: дерево толстое, неискоренимое, как вы давеча изволили выразиться; вскоре вы заметите, что оно и не шелохнулось, а вы только исцарапали свои прелестные белые ручки об его кору. И тут вы, встряхнув головкой тем пленительным движением, какое присуще только вам и цветам, начинаете причитать: «Боже мой! Боже мой! Как бы я хотела, чтобы эта слива упала на землю!» И даете волю досаде.
— Это вполне естественно, герцог!
— Ни в коем случае не стану уверять вас в противном.
— Продолжайте, любезный герцог; ваша притча бесконечно меня интересует.
— Внезапно, обернувшись, вот как сейчас, вы замечаете вашего друга герцога де Ришелье, который гуляет, предаваясь размышлениям.
— О чем?
— Что за вопрос, Господи? Разумеется, о вас. И вы говорите ему вашим дивным мелодичным голоском: «Ах, герцог, герцог!»
— Изумительно!
— «Вот вы мужчина, вы такой сильный, вы покоритель Маона; потрясите это проклятое дерево, чтобы с него свалилась мне в руки вон та чертова слива». Ну, каково, графиня?
— Превосходно, герцог: вы вслух произнесли то, что я сказала шепотом; но что же вы в таком случае ответите?
— Что я отвечу…
— Да, что?
— Что я отвечу… Как вы настойчивы, графиня! «С огромным удовольствием достал бы, но поглядите, какой толстый ствол у этого дерева, какие шершавые у него ветви; а я ведь тоже дорожу своими руками, черт возьми, хоть они у меня и постарше лет на пятьдесят, чем ваши».
— А! — внезапно вырвалось у графини. — Так-так, я начинаю понимать.