Жребий Кузьмы Минина
Шрифт:
Однако скоро купание прервалось. Набежавшие с берега мальчишки наперебой завопили:
— Смоляне возле города! Смолян встречайте!..
Мигом опустела река.
Поджидая смоленскую рать, мининские дозорщики загодя встали на въезде перед старым острогом. Сам Кузьма с Афанасием были там же. И туда побежал отовсюду народ, обгоняемый ребятнёй.
— Берегись! — свирепо взмахивали кнутами верховые стрельцы Колзакова, расчищая путь для возка воеводы Звенигородского.
За острожными воротами стрельцам пришлось сдержать скакунов. Народ уже скопился тут непробиваемым затором. Стрельцы стали напирать на толпу, но сами увязли в ней. Озлившийся Колзаков
Тот не снёс обиды, замахал кулаками:
— Ну ты, боярский охвосток, полегче! А не то скину в сувой!
Сотника аж подбросило в седле от негодования. Однако угрозливые взгляды мужиков охладили пыл Колзакова, принудили отступиться. Похабная брань слетела с его уст.
— Грех лаяться, Лексей, в Божий праздник, — засмеялись посадские. — Подь-ка остудися.
Смоляне надвигались плотным конным строем. Из-под распашных тяжёлых одежд поблескивали панцири, в руках — круглые щиты и поднятые торчмя копья. По слаженности было видно: справные вой, такие не оплошали бы и на государевом смотру.
Во всю силу грянули в городе колокола. Выступили вперёд иноки с хоругвями да иконами. И, крестясь, замахал рукавами вместе с прибывшими ратниками весь православный люд.
В нарушение чинности один из смолян кинулся к Минину, обхватил его:
— Заждался, поди, староста, грешил на нас, что не впрок твои посадские алтыны поистратили? Гляди теперь, где они, да принимай нашу тыщу сполна.
— Спаси вас Бог, Кондратий Алексеевич, не подвели, — растрогался Кузьма и, спохватившись, обратился к стоявшему рядом Пожарскому: — Вот, Дмитрий Михайлович, Кондратий Недовесков. До конечного дни Смоленск оборонял, в Арзамасе же многим его усердием рать собрана.
— Ныне тебе, княже, рады послужить, — с достоинством поклонился ревностный смолянин.
Пожарский ответил на поклон поклоном:
— И я рад вам. Не было у меня краше праздника.
Оставив коней, к Пожарскому уже подходили другие смоленские ратники, окружали.
— Молви нам слово, Дмитрий Михайлович, — попросил Недовесков.
— Нет, не мне за Нижний Новгород речь держать, — отказался Пожарский. — Минин вас подвигнул, ему и честь. Так ли, Василий Андреевич? — спросил он у насупившегося Звенигородского, которому, как первому воеводе, было несносно видеть себя оттёртым.
Но Звенигородский ещё и рта не раскрыл, как из толпы закричали:
— Пущай Минин молвит!
— У Кузьмы слово верное!
— Реки, Минич!
Заволновавшись от небывалого почёта, Кузьма сдёрнул рукавицу, голой пятерней обтёр заиндевелые усы и бороду. Собрался с мыслями. Что ж, раз выпало сказать за всех, он скажет. Исстари заведено: в добрый час молвить, в худой промолчать.
— Братья! — грудью подался Минин к смолянам. — В радость и в утешение приход ваш. Всем ведома доблесть воинства смоленского. На неё обопрёмся. И тем укрепим ополчение, тем привлечём к нему новых добрых ратных людей. Твёрже с вами вера, братья, что воистину Московское государство от лютой напасти избавлено будет. Наши домы отворены для вас. Добро пожаловать!
— Слава смолянам! — выметнул саблю из ножен пронятый речью Кузьмы Ждан Болтин.
— Слава! Слава! Слава! — подхватили все от мала до велика.
Густо облепленная народом входила в город смоленская рать. И не унимались ликующие горластые колокола.
5
Свадьба Фотинки с Настёной пришлась на самый
В ту пору Кузьма не отлучался от литейных ям на пустыре за Благовещенской слободой, где уже задымили наскоро выложенные печи. Под доглядом старосты впрок были заготовлены дрова, коих посадские возчики навалили целую гору, завезены медь и олово, пригнана вся оснастка, однако к самой важной работе тут ещё только подступались. И Кузьма взялся помогать мастеровым, скреплявшим железными обручами прокалённые опоковые льяки для отливки малых пушек. С тёмным от копоти лицом, в засаленной шубейке и смятом войлочном колпаке он ничем не разнился с литцами, так что Сергей, посланный из дома за братом, не сразу углядел его среди работного люда.
— Поди, Минич, — по-свойски мягко ткнул чёрной ручищей в грудь Кузьмы Важен Дмитриев. — Ты своё сполнил, дале сами, чай, управимся — я пригляжу. А у тебя завтрева пущая морока...
По обычаю, после венчания новобрачные должны были справлять свадьбу в доме родителей жениха. Выручая сирот, Кузьма с Татьяной Семёновной приняли на себя родительскую обузу.
Уже были накрыты столы и собрались гости. Вот-вот должны подъехать молодые из церкви. Мининская чета вышла на крыльцо: в руках у Кузьмы — хлеб-соль на расшитом убрусе, у Татьяны Семёновны — снятая с тябла икона Николая-угодника. Дорожка, что тянулась от самого крыльца к распахнутым настежь воротам, была загодя устлана соломой, и, видя, как споро засыпает золотистую расстилку мельтешивый снежок, Татьяна Семёновна забеспокоилась:
— Эва мешкают!
— Мигом объявятся, — покосился на её заалевшую щёку Кузьма и, усмехнувшись в бороду, спросил: — Али запамятовала, Танюша, про наше-то венчанье? Лишнего в церкви не стояли...
— Кому бы запамятовать! — оживилась, но сразу же и понурилась жена. — Небось век миновал с того дни, а помню. Да не привелося вдосталь нарадоваться. Недоброе нам время выпало, разлучное. Не дай Бог такого сиротам нашим. Когда в дорогу-то тебя с Фотином сряжать?
— Погоди ещё. До весны бы со сборами не протянуть.
— Ну слава Богу. Где весна, там и лето, — с облегчением вздохнула Татьяна Семёновна.
Кузьма жалостливо поглядел на неё, но утешать не стал:
— Нет, Танюша, медлить нам не с руки. Часу не задержимся, коль сберём силы...
Раздавшись в отдалении, немолчный трезвон колокольцев стал быстро приближаться, и в мгновение ока в открытые ворота бойко влетели и сразу же встали разгорячённые, в облаке пара и взметённого снега лошади. Увитый лентами, увешанный цветными тряпицами, погремками и бляхами свадебный поезд сгрудился, смешался, и треск столкнувшихся саней, озорные выкрики и смех праздничным шумом заполнили двор. Скидывая тулупы, на снег высыпала молодая гурьба, вытолкнула вперёд сияющих Фотинку с Настёной.
С первого возка скакнул дружка Огарий в малиновой шапке и нарядной, в блестках перевязи через плечо, подбоченился и начальственным взором окинул свадебную ватагу.
— Во имя Отца и Сына Святого Духа, аминь! Добралися во здравии. Да все ли поезжанушки туточки стоят? Все ли поезжанушки на венчанных глядят?
— Все! — хором отозвалась ему молодь.
Огарий взял за руки новобрачных, повёл по дорожке к крыльцу. Суетливо забегая сбоку, торжествующий Гаврюха смазывал рукавом благостные слёзы с лица. Сыпалось золотое жито на молодых. А они, построжавшие, с потупленными головами, опустились у крыльца на колени, низко поклонились хлебу-соли да иконе, коей были благословлены.