Зима в раю
Шрифт:
– Что ж, за здоровье! – воскликнул я, чтобы поскорее сменить тему разговора: глаза Элли снова грозно сузились, и надо было во что бы то ни стало остановить бестактного официанта.
– Salud, se~nores [165] , и muchos bambinos, eh! [166] Я оставлю вас наслаждаться «Hierbas», наливайте себе еще.
– Вы слишком любезны, – сказала Элли с каменным лицом.
– Нет, нет, se~nora. Таков местный обычай. Salud!
165
За
166
Побольше детей! (исп.)
– Salud! – пропела хором семья, поедающая paella за соседним столиком, и побитая половником бабушка в том числе.
– MUCHOS BAMBINOS! – крикнула нам мать жениха.
– Слава богу, что он оставил нам выпивку, – выдохнул я и попробовал пахнущую анисом жидкость. – После такого испытания мне потребуется немало успокоительного. Какого черта ты устроила такую глупую выходку? Господи, ты меня так сконфузила перед всеми. Смотри, я до сих пор весь трясусь, как осенний лист на ветру!
Элли давилась от смеха. Она не могла даже слова вымолвить.
Пока жена приходила в себя, я залпом выпил еще две copitas [167] со смесью обоих «Hierbas», после чего негромко заметил, что сейчас нам самое время удалиться незаметно, поскольку все остальные клиенты ресторана вновь вернулись к непринужденной послеобеденной болтовне.
Приглушенным голосом я попросил официанта принести счет, заплатил ему как можно скорее, после чего мы тихо поблагодарили его за гостеприимство и щедрость.
167
Рюмки (исп.).
Моментально догадавшись о наших мотивах, он принял заговорщицкий вид и зашептал мне на ухо:
– De nada [168] . Мне было очень приятно вас обслуживать, se~nor.
Я пожал ему руку и крадучись, на цыпочках, повел Элли к выходу. У двери я осторожно потянул на себя ручку и, боясь оглядываться, отступил в сторону, чтобы пропустить вперед жену.
– OL'E! [169] – грохнуло у нас за спиной.
168
Не за что (исп.).
169
Браво! (исп.)
Я подскочил и обернулся. Наш якобы сочувствующий официант стоял посреди ресторана и дирижировал прощальным хором:
– ADI'OS, DON JUAN… ADI'OS!.. VIVA EL AMOR!.. VIVA CASANOVA-A-A-A! [170]
– Знаешь, Элли, может, ты была права насчет большой испанской семьи, – сказал я, когда мы проделали уже полпути домой. – Официант заставил меня задуматься об этой их теории о множестве сыновей, которые будут заботиться о стариках-родителях. Хм… Определенно в этом что-то есть. Идея мне нравится.
170
Прощай, Дон Хуан… Прощай!.. Да здравствует любовь!.. Да здравствует Казанова! (исп.)
Элли хранила многозначительное молчание.
– Слушай, а почему бы нам и дальше не придерживаться формулы «Когда ты в Риме, поступай как римлянин»? – настаивал я. – Я уже получил все необходимое в виде улиток, all-i-oli и «Hierbas», так почему бы не воспользоваться этим? – Я одарил жену сладострастной ухмылкой. – Что скажешь, если сегодня мы отправимся в постельку пораньше, а перед этим я выпью того червячно-апельсинового сока, что ты сделала утром, так, на всякий случай?
Элли иронично фыркнула, но когда и впрямь наступило время отходить ко сну, она стала поддаваться первобытному зову природы – очарованная, должно быть, неотразимым ароматом чеснока, аниса и апельсинов, исходящим от меня.
– Ладно, донжуан, – протянула она лукаво, – давай посмотрим, на что способны местные улитки.
– Я знал, что ты в конце концов выйдешь из своей ракушки, дорогая, – прошептал я хрипло и подкатился к ней настолько сексуально, насколько позволял комковатый матрас. – B'esame mucho [171] .
171
Целуй меня крепко (исп.).
Да, волшебные ингредиенты действительно работали! Я даже стал нашептывать супруге по-испански сладкие пустячки… и какая разница, что это была лишь строчка из старой песни? Я превратился в настоящего страстного любовника, а ведь я еще даже не начал стараться.
Но – о, жестокая судьба… Роковым образом мистический подъем моего либидо совпал с еще более агрессивным ростом природных аппетитов поголовья древесного жучка в непосредственной близости от нас. И когда мы с Элли приготовились провести глубокое исследование местных фольклорных верований, старая кровать не выдержала неравной борьбы и рухнула в пароксизме треска и содроганий, оставив нас беспомощно барахтаться в облаке опилок и перьев посреди груды обломков на полу спальни.
– Вот это да! – донесся из пыли голос Элли. – Это было нечто!
Я кивнул в немом согласии, в то время как легион микроубийц страсти победным маршем перемещался на следующий съедобный театр военных действий.
– Но предупреждаю тебя, – добавила Элли, отдышавшись, – я уйду из дома, если еще хоть раз застукаю тебя за поеданием улиток!
Глава 4
Тревоги в апельсиновой роще
У нас на ферме было четыре маленьких поля: они сбегали по мягкому, почти неощутимому склону от высокой старой стены, огораживающей дорогу, el camino, вниз к torrente – потоку, который являлся западной границей наших владений. Судя по глубоким отвесным краям, в былые времена torrente был полон паводковыми водами, попадающими в него с окрестных гор, но даже старейшие из наших vecinos [172] по долине помнили его лишь таким, каким он представился мне этим тихим зимним утром: сонный узкий каньон, где в лучшем случае тек тоненький ручеек, невидимый под густым ковром ежевичных кустов, переплетенных с виноградными лозами, которые наползали со своих старых шпалер по краям близлежащих полей.
172
Соседей (исп.).
Древний колодец, единственный источник воды, от которой зависели все фруктовые деревья на ферме, стоял в углу нашего нижнего, примыкающего к torrente поля. Колодец почти целиком скрывало одно особенно пышное мандариновое дерево, ветви которого были увешаны спелыми сочными плодами. По неизвестной мне причине это было самое здоровое на вид дерево во всем саду.
Я облокотился о край каменного колодца, отполированный до блеска веревками и ведрами бессчетных поколений водоносов, и посмотрел на поблескивающую далеко внизу поверхность воды. Шахта колодца достигла четырех футов, и к вящей славе давно забытых каменщиков, некогда построивших его, тщательно подогнанная кладка и сегодня была столь же безупречна, как и в день окончания строительства. Увы, о надстройке этого сказать было нельзя. От изначально установленного здесь механизма подъема воды остались только ржавая железная балка, оседлавшая колодец на дубовых опорах, а также гнилые останки двух тяжелых деревянных колес и сломанный шест.