Зимние солдаты
Шрифт:
Когда «Харрикейны» и «Ураганы» проходят над заливом, они представляют большую опасность для сотен находящихся не только в воздухе, но и на земле самолетов. Поэтому обычно, при их приближении, самолеты эвакуировались в менее опасные места. Тем летом вместе с десятками других пилотов мы перегоняли самолеты в Нэшвилл. К моему никогда не забываемому сожалению, я скажу, что с радостью взялся перегонять эти самолеты, чтобы испытать это приключение, хотя мог бы и не делать этого. Но сделал, бросив Норму одну в затопляемом наводнением доме, заставив ее не только заботиться о малыше, но и перетаскивать мебель, чтобы уменьшить ущерб от высокой воды. Это была серьезная моя ошибка. И хотя, я думаю, она забыла и простила меня, но я-то никогда не
Когда Джеффу исполнился год, я узнал, что в связи с финансовыми трудностями в стране, Нэви планирует демобилизовать большинство принятых из резерва летчиков обратно в резерв. Особенно летчиков, в связи с их более высокими из-за доплаты «за опасность» окладами. Моей единственной возможностью остаться на службе в Нэви был перевод из летного состава (с потерей денег «за опасность») во вновь организуемые подразделения Военно-морской разведки.
Расшифровка русских кодов
У меня был сын. И я согласился с потерей в окладе и выбрал Военно-морскую школу иностранных языков со специализацией в расшифровке русских кодов. По крайней мере, я буду учиться.
Норма и Джефф полетели в Калифорнию повидаться с ее родителями. А я двумя машинами поехал в Вашингтон, в столицу страны, вместе с другими офицерами, получившими назначение туда же. Выезжая на скоростную дорогу по кленовому листу развязки, наша вторая машина вместе со всеми моими форменными одеждами соскочила с шоссе и разбилась, выбросив содержимое в грязь. Прошло двадцать четыре часа, прежде чем я смог воспользоваться ими. А это был февраль, и в столице было очень холодно. Поэтому я должен был отрапортовать о прибытии, во-первых, одетым не совсем по форме, и во-вторых, дрожащим от холода, потому что то, что было на мне – было летним. Это было не совсем правильно – первый раз предстать перед начальством в таком виде, и не так я представлял себе мое первое знакомство с востоком страны.
Я был провинциалом и был, конечно, потрясен подсвеченным со всех сторон памятником Вашингтону, когда вышел из ресторана. Со временем я привык, и воспринимал этот город как свой дом, и ставил его на второе место после Сан-Франциско, который был моим любимым американским городом.
Шел 1950 год, время, когда мой русский друг окончил Московский авиационный институт и начал работать на советском авиационном заводе.
Через некоторое время я нашел квартиру в Арлингтоне, вызвал Норму и Джеффа и начал курс «полного погружения» в русский. Сначала мы выучили, точнее вызубрили, примерно сто предложений типа: «Говорите медленнее, пожалуйста», «Не можете ли вы повторить это». после трех дней занятий нам было запрещено говорить о чем-либо по-английски. В комнате для занятий разрешалось иметь только русские книги и журналы. Все уроки велись только по-русски, включая уроки грамматики и истории. Это был неожиданно трудный для меня период. Я никогда не работал так тяжело.
Иностранный язык не был легким для меня, но знание латинского каким-то образом вернулось ко мне. Все эти похожести в спряжениях, склонениях, общей конструкции фраз этих двух иностранных для меня языков сделали мой переход от родного языка к русскому более имеющим смысл. И удивительно, изучая русскую грамматику, я начал понимать и английскую грамматику лучше. Все наши учителя и инструкторы были русскими по происхождению – Петров, Работников, Ушаков. Русский язык был для них родным.
Наши дни занятий были длинными, заканчивали мы поздно, и каждый день нам задавали на дом примерно на шесть часов работы минимум. К счастью, один из тех, кто занимался со мной в одном классе, и жил со мной в одном доме. Поэтому мы часто сидели и работали вместе далеко за полночь, чтобы наутро, в шесть тридцать вскочить, успеть пересечь реку Потомак и быть на занятиях, которые начинались в семь тридцать.
Я подсчитал, что минимальное время на сон у меня должно было быть пять с половиной часов. Если я спал меньше, я не мог удовлетворительно работать в классе на следующий день. Поэтому я почти не видел Норму и Джеффа в обычные дни, оставляя общение на субботу и воскресенье. Если бы я работал меньше, мой русский был бы менее свободным. Казалось сначала, что то, чего я достиг, было хоть и с натяжкой, только-только, но достаточно, чтобы удовлетворить моих экзаменаторов.
Но после завершающего экзамена, в котором «американский дипломат» и «русский дипломат» обсуждают в течение часа широкий круг проблем от вопросов разоружения до приготовления борща и деталей футбольных матчей, я наконец узнал, что не сдал экзамен на переводчика. Это не удивило меня. Я не мастер говорить.
А ведь нам сказали, что за девять месяцев, что мы занимались, мы прошли то, на что обычно тратится четыре года. И мне кажется, что это так.
Место работы, на которое меня направили, ничем не отличалось от других домов, за исключением того, что оно было обнесено высоким забором из металлической сетки, почти незаметным за высокими деревьями, окружающими дом, принадлежавший когда-то школе для девочек. Дом постоянно охранялся секретной службой, но сотрудников ее было трудно увидеть. Проверка моего прошлого, связанная с получением допуска к особо секретной работе, была проведена за время, пока я учился русскому языку. Я помню, что беспокоился о том, что откроется то, что мой отец был дезертиром во время Первой мировой войны: откроется – и что тогда будет? Я считал, что не должен ограничивать себя в движении вперед, несмотря на то что мой отец когда-то совершил ошибку. Да и была ли это ошибка?
Вероятно, он старался сделать как можно лучше в сложившейся ситуации. Насколько я знаю, расследование моего прошлого закончилось благополучно. Мое беспокойство было напрасным, и я получил высшую степень допуска к секретной работе: «Высшая секретность – Крипто». На несколько лет Норма отдохнула от этих бесконечных «самолетных разговоров».
Сейчас она уже ничего не знала о том, что я делаю. Я просто не упоминал о работе. Только в последние годы я начал чувствовать, что могу сказать ей, что я работал над расшифровкой русских кодов, – интересная и, возможно, важная работа. Но в связи с тем, что я не знал, зачем она, работа не приносила мне морального удовлетворения. Я бы предпочел быть в воздухе, или в море, или и там и там, как большинство моих старых товарищей, которым удалось остаться на службе. Мы ведь были авиаторами до мозга костей. Ведь я и захотел остаться военным только из-за желания продолжать летать.
Но то, что я сейчас делал, давало мне возможность жить и содержать семью. Мы купили новый, теперь уже настоящий автомобиль. Через некоторое время мы оказались в состоянии собрать со всех концов шестьсот долларов для того, чтобы сделать первый взнос за дом, который стоил десять тысяч долларов. Да, с помощью моего военного пособия как ветерана мы купили свой маленький домик в местечке «Церковь у Водопада» в штате Вирджиния. Дом стоял на только что насыпанной бульдозерами, выровненной, без травинки, казалось, не способной жить земле. Но этот кусочек земли был на берегу небольшой речушки.
И эта земля звала нас – и я, и мой сосед объединили усилия, и у меня появился первый в моей жизни огородик на, казалось бы, безжизненной земле. Кроме того, мы вдвоем переделали терраски наших домов так, что появились еще две спальни, превратив наши домики в дома с четырьмя спальными комнатами. Итак, мы стали «жителями пригорода», поставили вокруг дома заборчик из штакетника, покрашенного в белый цвет и посадили перед домом цветы. Мы даже взяли однажды Джеффа, которому было уже два года, в небольшое путешествие для осмотра достопримечательностей. Но я очень переживал из-за того, что не могу летать.