Зимние солдаты
Шрифт:
Мама была бестужевкой. Окончив Казанский институт, она сейчас же поехала в Петербург на курсы. Словом, это был довольно либеральный институт, где девушки уже по окончании мечтали ехать на курсы. Тогда стать курсисткой было очень трудное дело: на них смотрели в высшей степени косо.
Когда мама приехала в Петербург на эти курсы, то родителям моего отца поручили за ней присматривать, очевидно, потому что ее отец, Дмитрий Иванович, мой дедушка, был очень странный человек. Я его совсем не знала. Он умер, когда я была маленькой. Но, как мне рассказывали, это был суровый чиновник с очень трудным характером.
За старшей дочерью он особенно не смотрел и, вероятно, даже не очень одобрял, что она поступила на эти курсы. Когда мама была на курсах, она познакомилась с моим отцом, в это время молодым морским офицером. Он с родителями жил в Петербурге. Это была очень скромная семья. Дедушка был очень интересный, очень своеобразный человек, но далеко не с легким характером. Бабушка была Ляпунова, отсюда наши связи: с одной стороны – Филатовы, с другой стороны – Ляпуновы, такие старинные русские семьи.
Мама была очень привлекательна. Она была симпатичной, доброй и внимательной к людям, по-настоящему хороший человек. Очевидно, моему отцу она очень быстро приглянулась.
Тысяча девятьсот четырнадцатый
– Мы всегда жили в Петербурге, в Петрограде. В четырнадцатом году, весной, оба мои брата окончили школу. Это был первый выпуск нашей необыкновенной школы – школы Кузьминой. Там существовало совместное обучение, что тоже было оригинально в то время. Тогда педагоги предложили родителям своих учеников устроить поездку по Европе, чтобы показать ребятам, что такое заграница. Мы все изучали языки – немецкий и французский и что-то говорить могли.
– Сколько лет им было?
– Моим братьям было тогда семнадцать лет, они были погодками, поэтому учились в одном классе и младший подтягивался к старшему.
Когда решили поехать, мама не захотела оставлять меня одну, и я поехала вместе с ними. В четырнадцатом году большая группа, человек пятнадцать – двадцать, с учителями, с некоторыми родителями (в том числе моя мать) закупили очень большой тур по Франции и Швейцарии – эти две страны мы хотели посетить. Сначала мы поехали, по-моему, в Швейцарию, потом во Францию, долго были в Париже, смотрели музеи, памятники. И там нас застала война четырнадцатого года. А у нас были парни, которым исполнилось по семнадцать лет. И все обратные билеты были через Германию. Все сразу сообразили, что через Германию мы ехать не можем. А денег-то у нас ни у кого не было…
Россия объявила войну. Это был конец августа. Тогда наши учительницы, наша директриса и родители сговорились, что поедут через Италию, Грецию, Сербию, на юг, этим путем, потому что другими путями ехать они не могут. Тут требовалось получить деньги. Все женщины были очень энергичные, и довольно много, вероятно, консульских работников дали им деньги с тем, что, когда они вернутся на родину, все будет возвращено.
И мы поехали. В конце концов мы попали в Афины. Там мы остановились на два дня. В Афинах все преподаватели вместе с нами сразу бросились в Акрополь. Акрополь! – это тоже осталось у меня в глазах. Стояла жара, все было выжжено кругом, этот желтый мрамор (он же не белый, а такой желтоватый), все выглядело необыкновенно красиво, высокие ступени. Там очень высокие ступени, я это запомнила, потому что была еще девчонкой, и мне они казались высокими. Все было страшно интересно. Тут мы сели в поезд и поехали через Сербию. Сербия в это время уже воевала, но к нам относились как к своим детям. Всячески о нас заботились, нас кормили, нас поили, нас возили, по-моему, чуть ли не даром. В конце концов мы добрались до Ниша. Из Ниша через Болгарию и Румынию поехали к себе. Приехали в Петербург и продолжали учебу. Мои братья оба поступили сначала на кораблестроительное отделение Петербургского политехникума, а потом очень быстро им пришлось поступать в юнкерское училище. Я продолжала учиться, пока мы с мамой не уехали в Анапу.
– Ваши братья окончили училище году в шестнадцатом?
– Да.
Академик А.Н. Крылов
– А как все это пережил Алексей Николаевич?
– Алексей Николаевич о смерти сыновей узнал, только когда мы встретились в Париже. Но папа и мама уже разошлись. Они разошлись во время войны. Официально они не развелись, но разошлись, потому что мама совершенно не переносила никаких измен. Одно время мама даже была на фронте сестрой милосердия, и тогда моя тетя Ольга смотрела за нами… Потом мы уехали с мамой на юг, а папа остался на севере.
Когда меня спрашивают: он что, был большевиком? – я отвечаю, что он меньше всего занимался политикой. Для него это все существовало как… Вы дышите тем воздухом, который кругом вас? Дышите. Вы можете его переменить? Нет. Так же и правительство. Он всегда смотрел на это как на неизбежную неприятность, так он воспринимал советское и царское правительство. У него к этому было несколько циничное отношение. Может быть, нехорошо так говорить про собственного отца. Но просто он никогда не мог серьезно к этому относиться. Он твердо знал, что он специалист по флоту. Какое правительство у нас – это ему, что называется, было «до лампочки». Но у него есть флот, за который он отвечает, и этот флот он будет всячески опекать до своей смерти. Что он и делал. Очень быстро, уже в восемнадцатом году, он стал начальником Военно-морской академии. Он читал лекции. Мне всегда было очень интересно то, что он читал лекции в первый или второй год советской власти младшему командному составу, то есть людям, которые служили во флоте, но не знали не только высшей математики, а едва-едва знали алгебру и геометрию, а он читал им дифференциальное исчисление – то, что и нужно знать человеку во флоте. И самое удивительное: он читал так, что они это все понимали и знали. Он был совершенно блистательным лектором.
В какой-то момент Академия наук послала его, Иоффе и других за границу, о чем мы с вами уже говорили. И он оставался там довольно долго, так как очень быстро советское правительство поняло, что раз он там, то может очень во многом помочь. Он помогал в том, какие пароходы следует покупать. Когда мы покупали паровозы, он показал с цифрами в руках, как нужно перевозить паровозы, – что нужно не нанимать для этого суда, а покупать их. Показал он и как их надо грузить. И в то же время он занимался своей математикой. Он приблизительно с двадцать первого до двадцать седьмого года жил за границей. Когда мы уже были в Париже, то встретились с ним, и тут он узнал о всех наших несчастьях. Тут они с матерью, конечно, помирились. Для их совместной жизни это уже было не нужно, но встречи и дружба сохранились. Их помирило горе и общий ребенок, который остался, – это я. Мы жили у своих родственников. У папы был незаконный брат, очень известный профессор химии, блистательный ученый Виктор Анри. Это был сын моего дедушки. Он всегда жил за границей, потому что, как незаконный ребенок, в нашей империи очень плохо себя чувствовал.
Надо сказать, что Сашенька, его мать (ее абсолютно все звали Сашенькой), – это родная сестра моей бабушки, Софьи Викторовны Ляпуновой, – Сашенька с Виктором всегда жили в Париже, а мой отец являлся крестным отцом Виктора, будучи старше его лет на десять. А бабушкина сестра была гораздо моложе. Мы Виктора все очень любили, очень хорошо знали, он постоянно приезжал в Россию. Но я как-то нашла его старое письмо, где он пишет, как ему тяжело, что он незаконный сын…
Он был химиком, и во время войны, когда немцы применили газы, – а он был специалистом в этом деле, – его из Франции направили в Россию, чтобы он наладил производство газа, а главным образом защиту от него. Анри уже был женат, его жена была очаровательная румынка, талантливый человек, биолог, которая работала в институте Пастера. Они приехали в Москву (он отличался тем же, чем и мой дедушка: не пропускал ни одной женщины), и Виктор сразу совершенно безнадежно влюбился в одну из своих двоюродных сестер – Веру Васильевну Ляпунову. А моя мама была очень дружна с Полин (Полин – это жена Виктора, румынка). Когда это все случилось, они с мамой особенно подружились, так как мама рассталась с папой, а Полин переживала эту страшную драму, что ее Виктор влюбился в Веру. Верочка была очень интересная маленькая женщина, настоящая Ляпунова, очень яркая, да еще и художница.
Она тоже совершенно безнадежно влюбилась в него. Наконец, когда началась революция, Полин (первая жена Виктора) вернулась в Париж.
Вера и Виктор – их всегда звали по-французски – родили четверых детей: двух девочек и двух мальчиков. Жили во Франции, в Бельгии одно время он был профессором. Мы с Петром Леонидовичем ездили их навещать. Затем, уже в конце тридцатых годов, он наконец получил то, о чем мечтал всегда, – профессорство в Париже.
Потом разразилась Вторая мировая война. Немцы уже подходили к Парижу. Они бежали. Но по дороге, по-моему в Бордо, Виктор подхватил воспаление легких и умер. Вера осталась с четырьмя детьми одна во время войны. Тут старшая дочь получила американскую стипендию в один из больших университетов (она была математиком), переехала в Америку и очень быстро сумела перевезти туда всю семью. И они жили в США. Но младшая дочка Верочка всегда оставалась француженкой, в Америке она жить не любила, предпочитала жить во Франции. Да. Так что очень большая семья – они мне двоюродные братья и сестры – в Америке. Когда мы были в Америке, то виделись с ними.