Зимний Фонарь
Шрифт:
— А у меня есть выбор? — парирует Кемром и смотрит на разрывающийся помехами радиоприёмник. Давится горьким смешком. — Кажется, у них начались проблемы и без нас.
Эпизод третий
Балтийская Республика: Линейная
больница Святой Адеолы
12-30/994
Чужие воспоминания гремят стагетскими выстрелами в барабанных перепонках. Фосфенами мелькают пылающий замок и летящие «Снегири». Бомбардировщики вспарывают небеса, выпуская элегию. Токсин накрывает Стагет и весь Синекамский дол. Обжигающий холод выкалывает глаза. Закрыть бы лицо руками, но поздно —
Элиот с глухим хрипом подрывается с кушетки. Со сбившимся дыханием и колотящимся в агонии страха сердцем. Мокрый от холодного пота, он смотрит по сторонам. Когда глаза по-настоящему открыты, тьма кажется слепотой. Только спустя несколько мгновений пелена рассеивается, и процедурная перестаёт походить на размытое пятно. Снаружи до непривычного тихо: ни мигалок с рёвом карет, ни коридорных разговоров…
Переборов слабость, Элиот припадает к подоконнику. Ничего, кроме заставленной стоянки, невидно. Снаружи уже светает — на часах около семи. Несмотря на то, что реминисценография давно закончилась, трубка капельницы всё ещё тянется к руке. Парень самостоятельно вытаскивает иглу из «бабочки» и закрывает последнюю бинтом.
Закутавшись в кофту, он покидает процедурную. Больница встречает его тишиной. Такой, какой прежде здесь не было. Соседне палаты пусты; лишь на некоторых койках видны неподвижные фигуры. Эхо собственных шагов бьёт по ушам.
Из столовой слышатся бой посуды и звон стекла. Падает поднос со столовыми приборами. Гремят кастрюли. Одна из них опрокидывается. Элиот, тая надежду встретить хоть кого-нибудь, тянется к дверной ручке — из-под двери течёт красная субстанция. Парень отшатывается. Наклоняется, смотрит под ноги.
— Суп? — предполагает он и морщится. — Да ну на…
Впереди мелькает чей-то силуэт. Брюнет оборачивается. Захлопывается дверь общего санузла. Откуда-то доносится звук, похожий одновременно на смех и плач.
— Да чтоб меня… Эй, здесь есть кто-нибудь? — злится парень, взывая к окружающим. Нехотя движется к уборной. — Меня кто-нибудь слышит?
Дверь со скрипом поддаётся. Почитатель прокрадывается — протофонный фонарик начинает мигать. Когда парень пытается перезапустить приложение, устройство неожиданно выключается. Только Элиот включает его повторно, как в нескольких метрах от него слышится всхлип. Лайн поднимает голову — перед окном стоит Даналия. Форма её помята, а волосы растрёпаны.
— Посмотри, как красиво, — зачарованно глядя в окно, шепчет Анера. — Говорят, из-за Воздействия повышается уровень естественного освещения, и наступает вечная белая ночь. Разве это не чудесно?
— Да такое… Слушай, а Анастази ещё не приезжала? — обеспокоивается Элиот, несмело приближаясь к подруге. — И вообще, где все? Я-я был на реминисценографии, и, походу, вырубился… Здесь… что-то произошло? В смысле, опять, ну. Да-нет?
— Никто не выбрался отсюда, Эли, — сообщает фельдшерица, и её рот растягивается в измученной улыбке. — Координатор распорядился закрыть больницу на карантин, когда в течение часа умерло двадцать пациентов.
— Чего? Если ты так прикалываешься, то… — не верит своим ушам парень и оступается. — Нет. Ты не прикалываешься. В смысле… как же эта ваша вакцинация? «Миротворец» и вся [ерунда]?
— А ты сам как думаешь?
— Никак, — пытается сохранить спокойствие Элиот. — Я же сказал, что спал и… что бы здесь ни произошло, я спал. Я-я понимаю, что хорошего мало, но, может, прямо скажешь? Я плохо понимаю намёки.
— Вакцина, которую они привезли… — на мгновение нездоровое веселье покидает девушку. Однако стоит оконной раме пожелтеть теплом, как та же ужасающая улыбка изламывает её рот. — Слышишь огонь? Они оставили нас здесь умирать.
— Что? Что ты несёшь? — Только Элиот думает подорваться к окну, как исходящий от собеседницы холод останавливает его. В голове что-то щёлкает. Парень хмурится. — Дана, если все умерли, то из-за чего?
— А ты сам как думаешь? — чуть истеричней повторяет та вопрос.
Подруга снимает с головы берет. Сбрасывает с ног чешки. В тот же момент Лайн замечает, что перед дверью одной из кабинок стоят такие же.
— Нужно выбираться отсюда.
— Конечно, — радостно подхватывает девушка, пока парень не в силах отвести взгляд от головного убора с выстиранным красным крестом. — Я тоже не собираюсь здесь оставаться… Эли! Пошли со мной!
Едва уловимым движением Анера наклоняется к Элиоту и хватает его. По её щекам растекается чёрная вода. Губы дёргаются — руки, которыми она вцепилась в воротник толстовки, дрожат. Парню становится страшно, когда женское тело клонится к распахнутому окну. Хлипкий подоконник крошится.
— Дана, стой! Я же не это имел ввиду!
— Пойдём со мной, — пытается переубедить она его, ласково касаясь его щеки. От её прикосновения кожа раздражённо нагревается, — пожалуйста.
— Это не выход, — противится Элиот и, вырываясь, пятится — хватка оказывается крепче, чем он предполагал, — это, [блин], в прямом смысле невыход. Я не знаю, как тебе ещё сказать, что ты сдохнешь, если сделаешь это.
— Ты ошибаешься, — возражает синяя и, отталкиваясь от пола, выпускает его. Элиот падает, пока медсестра сбивает защитную сетку с оконной рамы. — Оставайся, если хочешь. Скоро сам об этом пожалеешь.
— Да остановись ты уже! — уговаривает девушку Лайн и хватает за руки. Прикосновения ошпаривают его. Парень, испуганно глядя на свои ладони, пятится. Продолжая всё также зачарованно улыбаться, Анера бросает на него насмешливый взгляд. — Ты не умрёшь здесь.
— Конечно, не умру, — уверенно соглашается она. Сетка падает. Даналия птицей взмахивает руками и делает шаг назад. — Смерти нет.
Скрипит оконная рама. Иней накипью узоров расползается по стеклу. На мгновение небо окрашивается синевой.
Пейзаж не меняется: всё та же больница с заброшенным паллиативом. По территории и окрестностям снуют надоедливые тени. Санитары — частично сломанные, но всё ещё функционирующие — стаскивают к моргу трупы.
Даналии внизу нет.
На ватных ногах Лайн отшатывается от окна и оседает на пол. Кафельная плитка холодеет за спиной. Ужас застилает глаза.
— Проклятье… — с трудом выдавливает Элиот и жмурится, пытаясь сдержать накатившие слёзы. — Прости меня…