Зимопись. Путь домой. Аз
Шрифт:
– Пешими догнать их и перехватить не получится, – буркнул Малик.
Его глаза превратились в щелки, изнутри полыхнуло темным огнем.
– И не надо. – Дядя Люсик проводил Шурика нежным взглядом, и когда вдали осталась лишь клубившаяся пыль, тихо вздохнул. – Пойдемте в башню. Сейчас нам нужна информация, а за Шуриком мы еще вернемся.
Нас заметили издалека. Из темноты окон в домах за нами наблюдало множество глаз, а в бойницах башни произошло движение – копейщики заняли боевые позиции.
Остановившись как раз на расстоянии прицельного броска, дядя Люсик громко объявил:
– Я – школьный распорядитель папринций Люсик, со мной двое спутников, которых я не могу оставить в поселке, поскольку обязан сопровождать лично. Прошу гостеприимства.
Прошло несколько томительных секунд. Затем тишина сменились скрежетом, окованные створки ворот закряхтели, решетка за ними с металлическим лязгом поползла вверх. Изнутри донесся знакомый тонкий голос:
– Приветствую. Предлагаю ночлег и стол уважаемым папринцию и его спутникам, с одним из которых я хорошо знакома, а о втором наслышана. В другое время вам пришлось бы остановиться снаружи, но царисса Анисья находится в отъезде, и хозяйка башни сейчас я – царевна Ефросинья. Свободного места много, всех разместим с удобствами. Добро пожаловать.
«Хозяйка башни» прозвучало хвастливо и как бы с неким намеком. Я тихо сказал:
– Мне немного не по себе. Боюсь провокаций. Пока я вел царевен из плена, Ефросинья показала себя с такой стороны, что лучше не вспоминать.
– Да, она девочка своеобразная, – признал дядя Люсик. – Постараюсь не дать тебя в обиду.
– Я не о себе!
– И себя не дам.
– А я, если что, – так же тихо, практически не двигая губами, проговорил Малик, – сам так дам, что мало не покажется.
– Покажется, – прошептал я.
Дядя Люсик сжал мою руку:
– Не полируй себе кровь и выпусти пар из ушей – я все понял и приму меры.
И мы шагнули вперед.
Глава 2
Для визита в башню я выглядел вполне прилично: бронзовый меч, доспехи, шлем, сапоги, юбка. Дядя Люсик по-другому и не одевался: титул обязывал и давала о себе знать усвоенная в новом мире привычка. В юбке он чувствовал себя комфортно, как истинный шотландец. Малик же отказу от штанов воспротивился.
– Пусть лучше живьем зажарят, – сказал он в лесу перед выходом. – До сих пор принимали таким как есть, что мешает делать это дальше?
Дядя Люсик поморщился, но кивнул:
– Для амнистированного разбойника это нормально – выглядеть не так, как добропорядочные граждане. Пусть для кого-то это станет поводом посмеяться, а большинство примет за милое чудачество. К тому же, грозный воин в женском платье – уже как бы и не воин. Что смешно, то не опасно.
На входе в башню дядя Люсик прошептал нам инструкцию поведения на ближайшее время:
– Говорить буду я. Без повода рот не открывать, если спросят – отвечать кратко, если вопрос спорный, то предельно туманно и дальнейшее отфутболивать мне. Мы выдаем себя за честных прохожих, и если бы, как обычные уважаемые люди, шли по дороге, то обязаны быть в курсе событий, а мы, как вы понимаете, совсем не, и это печально. Забаву, как мне думается, не объявляли – туда отправляются полной семьей, а здесь осталась царевна. Причина общегосударственной суеты остается непонятной. Прямым текстом об этом спрашивать нельзя, будем выкручиваться на месте.
Солнце садилось, в башне горели факелы. С внутренних стен – из специальных выемок и с уступов над закрывавшимися воротами – за нами из прорезей масок наблюдали несколько бойников-копьеносцев. Наконечники копий смотрели в нашу сторону: мы еще не доказали благонадежность, и хозяйской команды сменить подозрительность на доброжелательность, как стало понятно, на этот момент не прозвучало.
Даже мне, человеку другого мира, было видно, что эти «воины» (именно так, в кавычках) – не профессионалы, они оставлены по принципу «кого не жалко», из неумех и даже, возможно, инвалидов. Настоящих бойцов Анисья увела с собой. Значит, где-то появилась настолько большая общая угроза, что собственные вотчины в середине страны оставлены почти без охраны. С такими «умельцами», которые грозили нам здесь оружием, не справится разве что дядя Люсик из-за возраста, да и то неизвестно, моложе ли спрятавшиеся за масками и балахонами оставленные цариссой защитники.
Если это заметил я, то Малик и подавно. Его глаза вспыхнули, широкие плечи слегка сдвинулись, словно принимая боксерскую стойку, ноги напружинились. Дайте повод, и «в порядке самозащиты» власть в башне быстро поменяется.
Все это увидел и дядя Люсик. Он успокаивающе коснулся нас руками:
– Не забудьте поблагодарить хозяйку, – донесся его шепот, – она сделала нам великое одолжение.
– О чем не преминула сообщить, – буркнул Малик.
Слышимость была уже достаточной, чтобы упомянутая хозяйка могла что-то понять, поэтому дядя Люсик говорил предельно дипломатично, а слова Малика могли показаться грубостью. Впрочем, он – рыкцарь, дикий разбойник из крепостных, какой же витиеватой куртуазности ждать от такой личности?
Даже если Ефросинья что-то расслышала, это осталось незаметным. Она встретила нас на ступенях лестницы – невысокая, худенькая, со жгучим взглядом мышиных глаз-бусинок и полоской крепко сжатых губ. Плечи покрывал затянутый до горла длинный, до пят, дорожный плащ, под которым могло оказаться что угодно, даже домашний халат. Скорее всего, царевна накинула первое, что попалось под руку, чтобы как можно быстрее выйти к нежданным посетителям.
Ефросинья гордо вскинула подбородок:
– Проходите, будьте моими гостями. После того как разместитесь и помоетесь, жду вас к ужину. – Поднявшись три шага по винтовой лестнице, она указала на первую из дверей. – Это комната для папринция, а его спутников прошу пройти выше.
Царевна сделала шаг на следующую ступень, а мы остались на месте.
Дядя Люсик прокашлялся.
– Уважаемая царевна, мне запрещено оставлять сопровождаемых лиц одних.
На обернувшемся лице Ефросиньи мелькнуло подавленное силой воли неудовольствие.
– Не беспокойтесь, без присмотра их не оставят. Оба разместятся в комнатах справа и слева от моей, а на лестнице, неподалеку от дверей, всю ночь будут дежурные. Отдыхайте, вы, должно быть, устали с дороги.
– Уважаемая царевна Ефросинья, – по-прежнему не двигаясь с места, стоял на своем дядя Люсик, – я понимаю вашу заботу и искреннее желание сделать как лучше, но мне запрещено оставлять сопровождаемых лиц одних.