Злое счастье

Астахова Людмила Викторовна

В небе над заснеженным лесом со своего места сорвалась звезда, упала, закатилась куда-то в холмы и горы Приграничья, канула, сливаясь с земной твердью. Это ли не чудо чудное, диво дивное? Или то сама Заступница снизошла?

Она пришла, бесшумно ступая по мягкому снег, нежно поцеловала беловолосого дэй'о в лоб, и от её незримого присутствия Итки внезапно стало совсем тепло. Он еще сильнее зажмурился от невыразимого никакими словами счастья разделенной любви, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. Заступница не любит слез.

— Помоги мне…

Итки мечтал лишь о том, чтобы однажды Она разрешила ему открыть глаза. Но только в Лучшей Земле дозволяется дэй'о смотреть Заступнице в глаза. В синие

добрые ласковые глаза, той единственной, которая не забыла об отверженных и обреченных на муки от рождения до смерти.

Зимний ветер показался Итки наполненным горячим духом летнего травостоя, свежего меда и теплого песка… Девушка-озеро не должна страдать. Он дождался удобного момента и осторожно взрезал ткань палатки, мысленно вознося благодарности своему рыжему спасителю за великолепный подарок.

Эр-Иррин еще не знал такой осады: беспощадной, упрямой, иступленной. Казалось, дэй'ном перепутали твердыню Приграничья с Лот-Алхави, вознамерившись взять неприступную крепость штурмом, во что бы это им не стоило. К гордости Мэя осада Эр-Иррина оказалась для Чардэйка дорогостоящей и кровавой забавой. Не зря Рыжий вкладывал в его строительство все силы, все знания по фортификации, весь опыт почти целого столетия беспрерывных войн. И всё, что осталось от души. Он лично нанимал каменщиков, сам проверял все чертежи, сунул нос в каждую печь для обжига извести, три года следил за рытьем колодца. Мэй даже успел пожалеть о том, что раньше…, когда еще мог вкладывать в свою работу нечто большее, чем простую физическую силу, не строил замков и крепостей, отдавая предпочтение всяким мелочам, вроде оружия, украшений или других безделиц. Право слово, приятно видеть, как враги раз за разом обламывают зубы об твоё последнее творение. Иного повода радоваться у Мэя не было. Стоило подняться на внешнюю стену и выглянуть через бойницу, чтобы утратить последние крохи доброго расположения духа, чудом оставшиеся от сна. Дэй'ном заполонили всю долину, их было больше, чем песка в море, чем змееглавых рыб в Бэннол. Казалось, весь Чардэйк отправился в военный поход. И тот упрямый факт, что большая часть воинства Эйгена — дэй'о, ничуть не утешал Рыжего. И не радовало отсутствие Йагра'су. Вигил будет гнать своих неполноценных сородичей на убой без всякой жалости, пока не завалит их трупами все окрестности Эр-Иррина. Благо по настоящему морозных дней пока не случалось, а то ведь Эйген мог из тел своих убитых построить рядом «контрзамок». А Эр-Иррин обороняло всего полторы сотни защитников, считая женщин.

Время шло, а никаких намеков на то, что Тир-Луниэн дал достойный отпор врагу, обороняющиеся не получили. Теперь стало понятно, почему Чардэйк втянул Приграничье в затяжную войну на целое лето. Чтобы не удалось собрать мало-мальски приличного урожая. Кто ж станет крестьянствовать, если не сегодня-завтра все пожгут-потопчут захватчики? Запасливый и дальновидный князь, конечно, сумел наполнить кладовые под завязку, но сто пятьдесят ртов кормить досыта сложно и накладно. Замок оборонялся, запасы муки и солонины медленно, но таяли, Мэй мрачнел лицом и кричал в редкие мгновения сна, Дайнар разговаривал исключительно бранными словами, Гвифин весь прокоптился магическими эликсирами и нес всяческий бред, Даугир лежала в лазарете с простреленным легким. От Фест осталась пригоршня пепла — её убили дэй'ном. Каждому — свое, да?

Но сдаваться князь Мэйтианн и его фиани не собирались ни при каких обстоятельствах. В крайнем случае, те мужчины, которые не падут в бою, умертвят женщин и раненых, а потом… Об этом эр-ирринцы старались не думать. Особенно на сон грядущий.

— Кай, ты бы пошел, проведал, как там отец, — мягко посоветовал Гвифин.

Не столько ради воссоединения нэсского семейства

советовал, а чтобы мальчишка подышал свежим воздухом. В каморке у ведуна стояла убойной силы вонь — нечто среднее между запахом кошачьей мочи и тухлой рыбы, от которой даже у привычного фрэя слезились глаза.

— А скоро ты закончишь? — уклонился от милости юный маг.

— Не скоро. Отрава должна еще настояться. Тебе не тошнит от вонищи?

— Мы привычные, — буркнул Кай. — Пущай воняет, лишь бы дэйномов била наповал.

Приготовленным ядом потом смажут стрелы, и самая малая царапина убьет любого, в ком течет кровь Полночных. Гвифин откровенно гордился своим усовершенствованным рецептом, а потому запах его ничуть не смущал. Наоборот, чем гуще вонь, тем крепче яд. Такая вот странная зависимость.

— Папаша твой обижается, небось.

— Ему не до меня. Отсыпается после ночной стражи, — нехотя пояснил парень, раскрывая свою просвещенность в делах родни.

Шиан Медведь и еще несколько семей из общины переселенцев не ушли с остальными беженцами, а остались в Эр-Иррине, предпочитая сражаться за князя Мэя и разделить его участь. Однако же Каю воссоединение с родителями не принесло ничего хорошего. Шиан глядел на сына с плохо скрываемым ужасом. Особенно после очередного штурма, когда мальчишка хитрым пасом шуйцы и парочкой непонятных словесов живьем поджарил сразу нескольких дэй'ном. Да так, что они запеклись в собственных доспехах, точно моллюски в своих скорлупках. Шиан — человек откровенный, а потому сказал прямо: «Може тебя, паря, не мои чресла породили? Уж не знаю, чего на твою мамку думать». Кай разве только не зарыдал в голос от жестокой обиды. А кто всегда говорил: мол, вот она — моя кровинушка, сыночек единокровный? Спрашивается, где справедливость?

— А правду говорят, что нашего князя папашка тоже шибко за волшбу ругал? — спросил вдруг юный маг.

— Кто говорит? — уточнил Гвифин, мысленно ухмыляясь.

«Вспомнили! Мудрецы твердолобые!»

— Люди… унияне… — смутился паренек.

— Финигас вообще сильно скупился на похвалы, особенно для Мэя, зачастую, тот годами не слышал от отца доброго слова, но не за волшбу, как ты выразился, это точно.

— А за что?

— Он желал для Мэя высокой доли. Хотел, чтобы первенец превзошел всех и во всем.

— А князь?

— А он и превзошел, — вздохнул Гвифин. — Только Финигасу мало было и мастерства, и ведовства, и славы, и доблести. Ему всегда было мало.

На дне темных глаз ведуна вспыхнул нехороший огонек застарелого гнева. Вспыхнул и тут же погас, подергиваясь седым пеплом многолетней горечи. Сколько раз юный гордый княжич тихонько плакал от обиды, закрывшись от Гвифина толстой книгой, думая, что тот не слышит тоненьких всхлипов. Даже веки прикрывать не надо, чтобы снова увидеть, как на склоненной макушке мелко подрагивает огненный хвостик, сколотый серебряной заколкой. Потом Мэй научился давать отпор, и орать научился не хуже папаши, и молчать по полгода. Странная у Финигаса любовь была к первенцу. Многие обманулись показной жесткостью, когда хотели стравить их меж собой. Если бы Гвифину даровано было зачать с женщиной дитя, то он бы очень хотел, чтобы его сын совсем немного, но походил и нравом, и даром на Рыжего Мэя, на Отступника.

— Родительская любовь — любопытная штука, Кай. Она эгоистична и требовательна. И нет-нет, а припомнятся под горячую руку да в запале ссоры все грешки чада, начиная от пригоршкового возраста и заканчивая вчерашним неласковым словом. Дитя уж само внуков нянчит, а для тебя оно остается несмышленышем и писклявым комочком плоти. Твоей плоти и твоей крови! Вот и Финигас бесился, когда понял, что Мэю не нужно ноги переставлять, что у того и ум свой, и соображения, а, упаси Лойс, ума с талантом поболе, чем у родителя.