Злые вихри
Шрифт:
– - Это ты-то? Уходить отъ Михаила Александровича? Хорошъ гусь!
– - Нечего гусь! Каковъ ни гусь, а все-жъ таки и я человкъ... всю-то жизнь какъ рабъ за ними, какъ цпная собака стерегу, а что въ томъ проку? Какая мн отъ нихъ благодарность? дло начну толковать, а они только ругаются: «ничего, молъ, ты не понимаешь, дуракъ, едеотъ!» Обидть-то легко, едеотомъ-то, а ужъ чего тутъ не понимать... кто другой, можетъ, а я ихъ понимаю вотъ какъ! наскрось вижу. Да и кого угодно со стороны спросить,-- всякъ скажетъ, что при такой жизни до добра не дойти: либо смерть моментальная приключится, либо желтый домъ. Такъ-то-съ.
– -
– - Толкомъ и я хочу, ваше сіятельство,-- вздыхая, протянулъ дятелъ:-- какъ увидлъ васъ, такъ и оснило. Все выложу какъ на духу, образумьте вы барина, не то я ни часу, вотъ какъ Богъ святъ, не останусь. Вы баринъ ласковый, настоящій, съ измальства я на васъ, ровно какъ на родного нашего... чай, помните, пажикомъ-съ еще хаживали, при барын Софь Михайловн, а потомъ при бабушк... Можетъ, во всемъ Питер у насъ такого... дружбою и пріятельствомъ любящаго, такъ сказать, друга не найдется...
– - Такъ что-жъ ты тянешь?
– - Я не тяну-съ, а нельзя-жъ безъ объясненія... кабы вы все видли, такъ сами бы то же сказали... Одно слово: сотворите вы божескую милость, ваше сіятельство, уговорите ихъ, помирите съ барыней, съ Лидіей Андреевной...
– - Съ Лидіей Ангреевной?! Ты никакъ и впрямь рехнулся...
– - Не рехнулся я... знаю, что трудно, да коли другого ничего не остается,-- какъ тутъ быть? А вотъ зачмъ мы сюда пріхали,-- спросите!
– - Ну?
Платонъ сдлалъ испуганное лицо, таинственно наклонился къ Вово и, чуть задвъ его по щек носомъ, шепнулъ:
– - По Сонечк стосковались.
Вово кивнулъ головой. Слова дятла были для него только новымъ подтвержденіемъ.
– - Ну, а Сонечку-то намъ не дадутъ,-- продолжалъ Платонъ уже громче:-- объ этомъ и думать нечего. Это разъ. А другое,-- все ровно такъ жить невозможно, дла-то, ваше сіятельство, не прежнія.
– - И это знаю, что не прежнія.
– - Нтъ, видно мало знаете, можетъ, я одинъ только и знаю, каковы у васъ дла-то. Еще когда все въ раззоръ пошло! какъ померла барыня Софія Михайловна, за длежку эту промежъ себя съ братцами и сестрицами сдлали. А потомъ годъ отъ году хуже и хуже. Лидія-то Андреевна рвали и метали, чуяли, что не къ добру идетъ. «Служи да служи!» -- ничего только изъ этого не вышло. А потомъ пріятель, господинъ Медынцевъ, подвернулся,-- тутъ все прахомъ и пошло.
– - А Снжково-то?
Платонъ безнадежно махнулъ рукой.
– - Снжково въ рукахъ и теперь золотое дно, да руки-то у насъ гд? Снжково-то, помяните мое слово, черезъ годъ съ «аукціону» пойдетъ,-- и званія отъ него не останется. Какъ вышла эта послдняя, значитъ, ссора, какъ ршили они барыню, Лидію Андреевну, значитъ, оставить,-- такъ что сдлали? откуда денегъ добыли? Снжково заложили. Два года ио заграницамъ мы, прости Господи, слонялись, а деньги водой текли. Потомъ, какъ ужъ не осталось ничего, въ Снжково перехали. Зажили. Хозяйство и все такое. Только вижу я, по глазамъ вижу, не будетъ въ томъ проку. Такъ, по моему, и вышло. Прохозяйничали годъ -- и доходовъ ровно на половину убавилось. Прохозяйничали другой,-- одна четверть осталась. А Лидіи Андреевн деньги въ сроки подай и подай. Все, что было,-- то и высылали Врите ли, ваше сіятельство, эти полгода почитай безъ копйки въ карман прожили. Иной разъ по недлямъ изъ комнаты не выходили, пть, играть забыли, отъ пищи отбиваться стали. Того и
– - Да ты бы, дуракъ, ко мн написалъ, и я бы къ нему пріхалъ!
– - Эхъ, ваше сіятельство!-- убжденнымъ тономъ отвчалъ Платонъ.-- И не пріхали бы, гд ужъ вамъ отсюда въ нашу глушь выбраться. Собираться, это точно, стали-бы, а пріхать-то и не удалось бы... Да я не къ тому, я и жительства-то вашего не зналъ... А вдругъ приказъ: «укладывайтесь!» Ковры это, картины, вещи, книги, мебель любимую -- въ ящики, и въ три дня -- сюда! Остановились въ Европейской, номеръ пятнадцать рублей въ сутки... Я скоре по квартирамъ... Богъ помогъ, вотъ эту сразу найти удалось. Перевезъ ихъ... вотъ видите, а что будетъ дальше, чмъ жить будемъ -- этого я знать не могу...
Вово сморщилъ лобъ и сдлалъ печальную мину, отъ чего сразу подурнлъ и постарлъ на нсколько лтъ, сталъ на себя непохожимъ.
– - Ну, ужъ вотъ этого я не ожидалъ никакъ!-- проговорилъ онъ тоже не своимъ голосомъ.-- Что-жъ онъ, Сонечку видлъ?
– - Никакъ нтъ-съ... они, вдь, туда, четыре года тому ршили, ни въ жизнь ни ногой. Съ запиской я бгалъ, просили прислать барышню, да Лидія Андреевна не пускаютъ, записку прочли, вышли ко мн. Я было къ ручк, а он отъ меня, какъ отъ гадины, голову закинули и такъ гордо: скажи, молъ, своему барину, что онъ напрасно писать безпокоится. Я не стерплъ... про барышню... о здоровья испрашиваю... думалъ, не выбжитъ-съ ли... вдь, на рукахъ носилъ Сонечку, а она меня за усы таскала, любила меня, «платочкомъ» все называла... Да куда теб! повернулись Лидія Андреевна и дверь за собой затворили. Постоялъ я, постоялъ въ прихожей, все барышню поджидалъ, да такъ ни съ чмъ и отъхалъ. А вы-то, ваше сіятельство, нешто у Лидіи Андреевны не бываете?
– - Не бываю; но изрдка встрчаю...
– - И барышню вы видли?
– - Недавно видлъ... показали мн ее, а то не узналъ бы, вытянулась, вотъ какая большая!
Платонъ опустилъ носъ и высчитывалъ.
– - Какъ же не большая, вдь, черезъ три мсяца двнадцать годковъ будетъ,-- сказалъ онъ.
– - И прехорошенькая, въ отца, или вотъ въ бабушку Софью Михайловну,-- кивнулъ Вово на большой фотографическій портретъ, висвшій надъ кроватью.
– - Какъ же теперь быть?-- растерянно прибавилъ онъ.
– - Да ужъ сдлайте божескую милость, помирите вы насъ съ Лидіей Андреевной -- одно осталось.
Вово раздражительно повелъ плечами.
– - Ты опять съ этимъ вздоромъ! Неужели ты понять не можешь, что этого никакъ нельзя?..
– - А коли окромя этого неминучая гибель?..
Они не слышали, какъ проснулся Аникевъ, какъ онъ прошелъ по мягкому ковру, и замтили его ужъ, когда онъ нсколько мгновеній стоялъ у двери.
Платонъ, какъ ужаленный, заметался и юркнулъ въ дверцу въ глубин спальни. Вово тоже совсмъ сконфузился, густо покраснлъ и не могъ взглянуть на пріятеля,
Аниковъ потянулся, звнулъ.
– - Прости, голубчикъ,-- сказалъ онъ:-- видно, я слишкомъ много выпилъ старыхъ винъ у Натальи Порфирьевны... не знаю, такъ это вдругъ заснулъ... Охъ, какъ ужъ поздно!-- прибавилъ онъ, взглянувъ на часы.
– - Да, пора мн!-- встрепенулся Вово.-- Ну, прощай, Миша, Христосъ съ тобою!
Онъ звонко поцловалъ Аникева и совсмъ по-старушечьи, три раза, быстро-быстро перекрестилъ его.
– - А quand?-- спрашивалъ онъ, выходя въ первую комнату и ища свой «клякъ» и шапку.