Злые вихри
Шрифт:
Аникевъ повернулъ голову и ласково взглянулъ на хорошенькаго князя.
– - Вотъ за это я и люблю тебя, Вово,-- ты мотылекъ порхающій, ты какая-то свтская записная книжка «на каждый день»; но въ теб душа живая, ты иной разъ чувствуешь и понимаешь, par intuition, такое, чего самые серьезные люди не поймутъ и не почувствуютъ. За это и люблю! Врно, голубчикъ: у меня и жутко, и грустно, печальные духи вокругъ меня витаютъ... и часто я слышу ихъ вздохи...
Вово вдругъ засмялся.
– - Чего ты?
– - Да помилуй... вотъ мы о духахъ... я и вспомнилъ. Вдь теперь у насъ спиритизмъ понемногу въ моду входитъ... Я, знаешь, какъ и ты,
– - Съ побоями?
– - Еще и съ какими! Тутъ есть старичокъ одинъ, Бундышевъ, спиритъ «убжденный». Такъ устраиваютъ сеансы, чаще всего у Гагариныхъ, и зовутъ на Бундышева... Забавно! Тушится все, свчи и лампы, длаютъ ночь, столъ поднимается, стучитъ, колокольчикъ звонитъ, а потомъ начинаютъ Бундышева бить куда попало, щипать... на прошлой недл ему чуть ухо не открутили. Онъ кричитъ, визжитъ, молитъ, а на слдующій день по всему Петербургу здитъ и съ восторгомъ разсказываетъ, какъ его духи избили, какихъ пощечинъ ему надавали, синяки показываетъ. При дамахъ отвертываетъ рукава и показываетъ -- parole! Коко Гагаринъ не выдержалъ, признался ему: это я самъ, говоритъ, вотъ этою рукой васъ и щипалъ и тумака вамъ далъ въ шею. Такъ, вдь, тотъ не вритъ, ни за что въ мір, «jeuno homme,-- говоритъ,-- on ne profane pas impvfn'ement les v'erit'es sacr'ees! vous allez subir les cons'equences de votre mensonge!» Коко озлился «Такъ я же васъ такъ изобью,-- говоритъ,-- что поневол мн поврите!» И избилъ, а старичокъ, какъ ни въ чемъ не бывало, духовъ прославляетъ и синяки дамамъ показываетъ. Сегодня у княгини Червинской показывалъ... кругомъ хохотъ, а онъ въ позу -- и цлую лекцію о perisprit reincarnations и ужъ не знаю о чемъ еще...
– - Чортъ знаетъ что такое!-- устало проговорилъ Аникевъ.-- Неужели ничего не могутъ придумать поумне этого издвательства надъ старымъ и, очевидно, больнымъ человкомъ?
– - А ну-ка придумай! Вдь, скука тоже! Изъ дома въ домъ одн и т же небылицы переносятся, вс передаютъ ихъ другъ другу, connaissant fort bien leur g'en'ealogie, ровно ничему не вря и все-таки дйствуя и судя такъ, будто бы вс эти враки были святою истиной...
Но Аникевъ уже не слушалъ или, врне, слышалъ совсмъ другое.
Платонъ Пирожковъ внесъ на поднос «крушончикъ» и роздалъ прохладительный напитокъ въ высокіе тонкіе стаканы.
Аникевъ чокнулся съ Вово, медленно выпилъ до дна и подошелъ къ піанино.
И снова, какъ передъ блестящимъ обществомъ Натальи Порфирьевны, холодныя клавиши ожили и запли. Но это были ужъ не мечты, не погибшія надежды, не борьба жизни, не пожаръ страсти и отчаянный призывъ къ наслажденію. Это было именно то, что почудилось Вово въ жилищ артиста: грустный шопотъ витающихъ призраковъ, ихъ жалобные вздохи.
Вово сидлъ съ забытымъ стаканомъ въ рук и жадно слушалъ.
Дятелъ стоялъ у двери, уныло опустивъ носъ, но скоро неодобрительно мотнулъ рукою и тихонько вышелъ.
А призраки пли такъ внятно, такъ хватали за душу, что Вово почти уже начиналъ понимать, о чемъ именно поютъ они, на что жалуются. Вдругъ въ ихъ мелодію ворвалось что-то новое, звонкая, серебристая нотка безпечнаго дтскаго смха. Только смхъ этотъ сейчасъ же замеръ, и опять зашептали, залетали въ мучительной истом тоскующіе духи... Тише, тише... такъ тихо, будто въ безсонной темнот стучитъ только, обливаясь кровью, усталое сердце, а потомъ... нтъ, это невыносимо, это мучительнй и жалобнй,
– - Перестань, ну чего ты! c'est insoutenable... будто ребенокъ тонетъ, зоветъ и плачетъ!-- крикнулъ Вово, подбгая къ піанино и хватая руки Аникева.
Все смолкло.
Аникевъ повернулъ къ пріятолю блдное лицо, испуганно взглянулъ на него сухими, расширившимися глазами.
– - Ты понялъ?!. Въ этомъ все... и я не могу больше,-- прошепталъ онъ.
Вово начиналъ соображать. Ему стало очень неловко. Онъ налилъ стаканы, заставилъ Аникева выпить и принялся болтать всякій вздоръ, чтобъ отвлечь пріятеля отъ печальныхъ мыслей. Онъ разсказалъ даже нсколько смшныхъ и неприличныхъ анекдотовъ, которыхъ у него былъ всегда неистощимый запасъ, невдомо откуда бравшійся.
Но Аникевъ, въ другое время громко смявшійся и неприличному анекдоту, лишь бы онъ былъ остроуменъ, теперь очевидно ничего не понималъ. Его внезапно охватила такая слабость, что онъ легъ на диванъ, вытянулся, заложилъ руки за голову и закрылъ глаза. Ему казалось, что его заливаетъ какая-то волна и что онъ вмст съ нею опускается все ниже и ниже. Голосъ Вово все слаблъ, удалялся,-- и все исчезло.
– - Миша!.. да никакъ ты спишь?
Вово прислушался и увидлъ, что это предположеніе врно.
Носъ дятла показался у двери. Онъ не спша, осторожно ступая, подошелъ къ дивану и грустнымъ тономъ громко произнесъ:
– - Баринъ, а баринъ!
Отвта не послдовало.
Тогда онъ отошелъ на нсколько шаговъ, зажегъ свчу, стоявшую на стол, взялъ ее и таинственно поманилъ Вово.
– - Ваше сіятельство, пожалуйте-ка!
Вово прошелъ за нимъ въ сосднюю комнату, оказавшуюся спальной. Тутъ было тоже уютно. Вово втянулъ въ себя воздухъ.
– - Чмъ это такъ сильно пахнетъ?-- спросилъ онъ.
– - А вотъ-съ, изволите видть, этимъ самымъ-съ,-- мрачно произнесъ Платонъ Пирожковъ, беря съ туалетнаго стола бутылку ярко-зеленой жидкости и подавая ее князю.-- Варвена-съ индйская, настоящая, вотъ этакими громадными бутылями выписываемъ и по нсколько разъ на дню прыскаемъ всю спальню, блье, все. Больше трехъ лтъ какъ безъ этого жить не можемъ, а по-моему-съ духъ тяжелый, пронзительный, и сколько разъ у меня отъ него голова болла.
– - Нтъ, ничего, пахнетъ не дурно,-- сказалъ Вово, наливая себ на ладонь изъ бутылки, а потомъ растирая руки.
Платонъ усмхнулся.
– - Да, вдь, чего стоютъ-съ, выписки-то эти.. А я, знаете, хотлъ спросить у вашего сіятельства... какъ вы нашли барина?
Вово прислъ въ кресло у кровати и пристально смотрлъ на дятла.
– - Ну, вотъ что, Платонъ Пирожковъ, разсказывай все по порядку,-- серьезно и внушительно произнесъ онъ.
XI.
Платонъ взглянулъ въ дверь, прислушался и тотчасъ же возвратился.
– - Спятъ, теперь ежели не расшевелить, до утра не проснутся. Это у насъ, вдь, давно завелось, не по-людски. И въ деревн, да и за границей то же было. Иной разъ всю ночь, до поздняго утра, за книжкой либо просто со своими мыслями просидятъ на одномъ мст. Часу въ десятомъ будить придешь, а они: «а? что? никакъ ужъ утро?» Другой разъ вотъ этакимъ манеромъ, во всемъ какъ есть, одмшись, приткнутся гд-нибудь на диван и спятъ. Боже упаси разбудить,-- такой крикъ пойдетъ, что хоть святыхъ уноси... Да нешто одно это! Одно слово, ваше сіятельство, никакъ невозможно. Замыкался я совсмъ, несогласенъ больше, уходить хочу...