Змеиный медальон
Шрифт:
Блошкино "тут" было не поляной даже, а так, небольшой плешинкой между деревьями. Кешка повесил мешок на ветку, прошёлся туда-сюда. Оборвал пару ягод с куста дикого крыжовника. Кислятина! А осам нравится – так и вьются вокруг.
Он пожевал хлеба и решил, что из ожидания можно извлечь пользу. Не такое это мудрёное дело – стрельба из лука. Надо лишь упражняться.
Кешка выпустил подряд все пять стрел, выструганных для него рыжим охотником. Три поднял с земли, отмахиваясь от навязчивых ос, четвёртую вынул из ствола осины. Пятая… Кешка видел, как она ушла в листву
Да что ж это такое! Осы озверели, лезут прямо в лицо!
Стрелу Кешка не увидел, зато упёрся глазами в серый, подвешенный у самого ствола кокон. Будто из войлока слепленный. Понял, что это такое, только когда из дырочки в основании показались друг за другом сразу три осы. Ещё одно насекомое бросилось ему в лицо. Кешка отпрянул, выпутываясь из плена листвы, взмахнул рукой – и вскрикнул. Тыльную сторону ладони точно сигаретой прижгли.
Только спокойно. Не делать резких движений. Осторожно пятиться… Оса, сердито жужжа, атаковала снова. Или, может, это другая? Чёрт возьми, да их десяток! Нет, больше…
Получив новый укус в предплечье, Кешка ещё крепился. Медленно отступал, молясь про себя: "Ну, пожалуйста, я же ничего вам не сделал. Я уже ухожу. Видите?" Но когда осы ринулись на него всем скопом, не выдержал и побежал, отмахиваясь изо всех сил, чтобы не подпустить насекомых к лицу.
Укусы в лицо и шею самые опасные, это он усвоил из Иркиных рассказов. Опухоль, отёк тканей может перекрыть дыхательные пути, и тогда кранты. А врачей тут нет… Потом он уже ни о чём не думал, просто бежал, нарочно бросаясь в заросли повыше, погуще. Стебли трав, ветви кустарников хлестали по плечам, по глазам. Грудь теснил, мешая вздохнуть, огненный ком. Кешка бы и в крапиву кинулся, лишь бы всё это кончилось. Подвернулась полынь. Высоченная, она скрыла беглеца с головой. Пот заливал глаза, и было темно, и темнота мерцала…
А-а-а!
Земля ушла из-под ног, всё полетело вскачь – стебли полыни в семенах-пупырышках, кроны деревьев в вышине, и само небо, недосягаемое, как родной мир, в котором ничего подобного не могло случиться…
Он лежал, крепко зажмурившись, слыша, как победительно жужжат проклятые осы, и вздрагивая каждый раз, когда в истерзанное тело впивалось очередное жало… Или это шумело в ушах и горело эхо старых укусов?
Кешка перевернулся на спину и наконец открыл глаза.
Что-то пролетело у самого лица.
Маленькое, чёрное.
Не оса.
Он обшарил взглядом травянистые склоны, далёкую синь в паутине ветвей. Пусто. Он лежал на дне неглубокого овражка, в двух шагах от ручейка, тонкого, как змейка. Надо было лишь чуть подвинуться, перевалиться на живот и погрузить лицо в холодные целительные струи, омыть руки, стянуть футболку, намочить и снова надеть, чтобы хоть немного унять боль и жжение.
Когда они отстали? Сколько времени он бежал вхолостую, надрывая лёгкие? Осы, наверное, смеются над ним в своём войлочном гнезде.
Кешка начал считать укусы. Плюнул. Попытался встать.
Ноги тряслись, но держали. Руки слушались. Глаза не заплыли. Легко отделался.
Хуже всего,
Последний раз она приезжала в Сорную зимой, в новогодние каникулы. На ней была пушистая белая шубка до талии, а ниже юбчонка короче некуда, тонюсенькие колготки и высокие сапоги в бахроме и блёстках. Он тогда глядел на неё и думал: застудишь себе всё, дурёха. А её хахаль с лысой приплюснутой башкой в дублёнке нараспашку каждые три часа выбегал греть свою леворукую короллу-семилетку. Явно для понтов. Есть же всякие автозапуски и предпусковые подогреватели. Тоже мне, олигарха нашла…
Господи, как это всё далеко. В другой жизни.
Скоро он понял, что понятия не имеет, куда идёт. Сквозь ветви просверкивали солнечные вспышки. Скоро закат. Нет смысла искать плешину с осиным гнездом. Блошка не станет ждать до ночи. Надо возвращаться в сельцо.
Утром восходящее солнце было справа, то есть на востоке – так? И теперь – справа, но на западе. Вот пусть там и остаётся. Хорошо бы сориентироваться поточнее. Посмотреть, с какой стороны растёт мох, где ветки гуще… Да кто ж их разберёт! Дома он всегда находил дорогу в лесу без этих премудростей. Само собой. Может, и здесь ноги вынесут, куда надо?
– А, вот ты где, злыднев хвост!
Кешка только и успел – скинуть кроссовки, вытянуть ноги и зажмуриться. Он не спал, это точно, просто немного расслабился…
Блошка возник из ниоткуда, неслышно, как лесной дух. А в доказательство своей полной материальности устроил такой концерт с "растудыть твою через коромысло", что в ушах зазвенело.
Кешка попытался объяснить насчёт ос и гнезда.
– Да понял я, – отмахнулся Блошка, плюхаясь рядом на траву. – Но зачем ты по лесу, ровно заяц, петлял? Ос со следа сбивал, что ли…
Он пристроил между ног мешок, потянул завязки.
– Жрать хочешь? На, держи… И водички немного осталось.
Предложение было скудным: пол головки лука и краюшка хлеба.
– Лук разжуй и укусы натри, – посоветовал Блошка, – а то печёт, небось? Припрёшься домой весь красный да опухший, Маниська любить не будет.
Возражать не было сил.
– Мы сейчас пойдём назад, на ту поляну? – спросил Кешка.
– Чего ради? Нам тут разгуливать некогда. Из-за тебя и так дотемна не поспеем.
– Я там лук оставил, – признался Кешка. – И стрелы… Не помню, как выронил.
– Да хвороба с ними! Охотником тебе всё равно не быть. А лук твой годен только детям малым играться. Но тетиву я снял, – Блошка похлопал себя по поясу. – Добрая тетива. Ладно, хорош рассиживаться.
Морщась от боли, Кешка натянул кроссовки, пристроил мешок на искусанном плече и поковылял вслед за напарником.
Воздух посвежел. Небо окрасилось розовым, облака – лиловым. Блошкин голос сливался с голосами леса в сплошной нестройный хор и лишь изредка взлетал отчётливым соло: