Змей, задушивший филина
Шрифт:
Лицо его сына помрачнело, что заставило сердце старшего юта замереть в ожидании страшного. Хасеас терпеливо ждал ответа, несмотря на смертельное желание покончить с гложущим чувством в груди. Но когда сын направился в сторону своей комнаты, отец уже не мог сдержаться.
– Джонор, что произошло?
Вопрос заставил юношу остановиться в дверях, прежде чем он сделал глубокий вздох. Он обернулся, бросив на отца недовольный взгляд.
– Меня приняли.
Хасеас ожидал разного, самые пугающие идеи проскользнули сквозь барьер рациональности и заняли место в очереди. Но даже подобная неясная причина для угрюмого настроения была непостижима. Он лишь поморгал пару раз, стремясь понять, что сейчас происходило. И единственное, что Хасеас смог из себя выдавить, было лишь слабое слово:
– Что?
Джонор подошёл к отцу, выглядя всё так же оскорблённо.
– Меня приняли, – повысил он голос, как если бы Хасеас страдал глухотой. – Почему я недоволен? А всё просто, чёрт возьми. Ты сделал то единственное, что я просил тебя не делать. Я же ещё в самом начале года ясно выразился: мне не нужна никакая помощь. И никаких рекомендаций по доброте душевной мне не нужно, особенно от того, кого я даже в лицо никогда не видел. С чего это император вдруг озаботился моим будущим, как не по твоей просьбе? Раньше ему до этого дела не было. И да, как я узнал это? В следующий раз попроси конспираторов держать язык за зубами. Ведь с самого начала это звучало странно.
– Ты усердно работал и потому заслужил это. Кого заботит, каким именно образом ты окажешься в одном из лучших заведений всей Империи?
– Меня заботит, отец. И если наш болтливый директор расскажет всем, что он получил письмо от самого императора, то как, по-твоему, отнесутся ко мне? А он расскажет, как-то он же должен объяснить, почему он сначала меня сальной тряпкой гнал, а затем встретил с распростёртыми объятиями. И тебе от этого лучше не станет. Всем в очередной раз станет понятно, что твой лучший друг сидит на троне. Эту цепь можно очень далеко проложить, было бы желание.
– Мне плевать, что думает публика. Пусть они в своих газетёнках пишут, что хотят. Для меня главное – это твоё будущее. Благодарности я не требую, но и отнесись с уважением к тому, что я ради тебя делаю.
Строгим родителем Хасеас не был, далеко от того. Ещё в ранние годы жизни своего малютки-сына он души в нём не чаял. И вплоть до несчастной оказии, катком прошедшейся по всей его размеренной жизни, Хасеас старался вырастить из Джонора достойного юта. В какой-то степени ему это удалось, и результат этого громогласного успеха находился перед ним. Теперь его собственный сын учил его морали. В достаточно неблагодарной форме, и даже к Хасеасу, юту вполне спокойному, подобное отношение начинало лезть под кожу. Да, то, о чём он попросил, имело далеко идущие последствия. Но они были уже далеко, и их ещё предстояло нагнать, потому начинать истерику было глупо и по-детски. Это при том, что Джонор всегда стремился вести себя старше своих лет. В его возрасте должно было понимать, что и для хороших дел стоило запачкать руки. Хасеас знал, что его сын, за неимением официального образования, никак не мог попасть в заведение такого уровня. Ничуть не означая его невежество, данный факт был препятствием, стеной, что была выше и крепче абстрактного незнания. Можно ли винить лорда-генерала в том, что он эту почти осязаемую стену решил обойти? Хасеас, разумеется, себя не винил, не видя на то причины.
Хасеас вздохнул и безмолвно направился к мягкому креслу. Ему нужно было присесть. Джонор на протяжении всего короткого пути сверлил его взглядом, стоя на том же месте и бросив пиджак на стол.
– Будущее? Или ты просто пытаешься показать, что ты отец года? Ты не думай, что я просто забуду всё до этого из-за того, что ты делаешь ровно то же самое. И итог поэтому ровно противоположен.
– Джонор, – сказал Хасеас устало и в то же время удивительно резко. Даже Джонор опешил от неожиданности. Отец посмотрел на сына взглядом, выказывавшим то же, что и голос, – с меня достаточно споров на сегодня. Я сделал, что должен был, – посмотрел он в окно на полуденное голубое небо, – и ты этого, сколько ни поноси меня на чём свет стоит, не изменишь.
– Я просто подам отказ. Ничего пока не решено, – с уверенностью в голосе и с высоко поднятой головой ответил Джонор.
Оба сердца в груди его отца замерли. Ужаса на лице Хасеаса сын не увидел, по-прежнему стоя позади. Усталый отец вновь сделал глубокий вздох, отрешённый взгляд его направлен был вновь в пол.
– Решать тебе, – ответил он, – но подумай хорошенько перед тем, как делать это. Зачем тебе так поступать? Меня позлить? Ну, вперёд, плюнь мне в лицо, тебе это, похоже, удовольствие доставляет. Твой старик ведь такая простая мишень, грешника не зазорно помоями облить.
– Мне это не доставляет никакой радости, – угрюмо заметил Джонор, посмотрев в пол, – ты сделал всё ещё сложнее. Так бы я просто вступил в имперский легион и карабкался бы до звания офицера. Но теперь… нет, тебе нужно было меня в это втянуть и поставить перед фактом.
– И ты был бы подстрелен в процессе. Ты думаешь, я пошлю своего сына на смерть? Нет, благодарю покорно. Между возможным народным порицанием и твоей весьма неиллюзорной смертью я выберу первое.
– Откуда такая уверенность? Я показывал, что могу постоять за себя.
– Уверенность, сын, из-за того, что если ты пойдёшь в легион, то тебя пошлют на войну немедля. Его Величество имеет амбициозные планы, и войны не избежать. И он не собирается отказываться от своей идеи. Ты можешь пережить один бой, два, но если их будет сотня, то шансы весьма малы. Вот если бы ты был хоть даже адъютантом…
– Подобную привилегию ещё нужно заслужить. Теперь титул не даёт подобного рода пропуск. Не за это ли вы боролись?
– Чёрт возьми, а я не заслужил этого? Я боролся за лучшее будущее, в котором ты живёшь! А теперь ты просто выкидываешь всё, чего я добился, мальчишка! – найдя в себе силы, Хасеас вскочил с кресла в праведном гневе. – То немногое, что я тебе смог дать по мере своих сил. Так почему ты не можешь просто принять это? И именно тогда, когда я могу тебе дать всё, что ты хочешь. Прекращай уже юродствовать.
– Мне этого не нужно, потому и нечего мне совать в карман свои подарки, – пусть и выглядя несколько поражённым бурной реакцией своего отца, Джонор продолжал крепко гнуть свою палку, не собираясь отступать, особенно сейчас, – Меня так просто не задобришь.
– Задобришь? – Хасеас повысил голос ещё сильнее. – Ты так это понимаешь? Ты не барышня на балу, чтобы я тебя задабривал! Пошёл с глаз долой! Если тебе угодно сгореть на поле боя, тогда вперёд! Мчись напропалую в ближайший комиссариат и записывайся. Коль скоро тебе плевать, с чего это должно меня заботить, в самом деле? Я просто посмел быть единственным здесь, кто понимает, к чему ведут такие решения.
Младшему Фендину говорить дважды было не нужно. Он просто молча покинул комнату. Проводя его всё тем же взбешённым взглядом до дверей, Хасеас не мог долго держать это выражение лица. Губы его сомкнулись, крепко прижавшись друг к другу, глаза потухли и уставились в пол. Вот он и выпалил всё, что накопилось в его душе. День с самого начала не предвещал ему ничего хорошего. Почему он продолжал терпеть бесконечные оскорбления, обвинения в его слабохарактерности? Скорее всего, это последнее в нём и было. Как эта черта смогла удержаться в нём после стольких лет лишений, лишений, которые он со временем преодолевал? Хасеас не имел ни малейшего представления. Он искренне сожалел, что выместил весь ураган эмоций на сыне, но он ничего не мог с собой поделать. Хасеас вновь понял, как сильно его и сына разделили несколько лет поодаль. Мальчик никогда не мог простить своего отца за то, что Хасеас был готов просто убежать и оставить Джонора и Елену одних, лишь бы спасти свою шкуру. Но ведь он это сделал не ради себя, так ведь? Нынче история пошла по второму кругу, и опять потуги юта на построение счастливой жизни за счёт своей воспринималось иначе. Сам себе Хасеас часто задавал вопрос: может, с ним что-то не так? Ведь не могут же все вокруг называть его подлецом без причины? Хасеас понимал свои проблемы, для своего возраста он знал так мало. Только последние годы дали ему чувство значимости, какой-то опыт, о чём не стыдно рассказать.