Знаменитость
Шрифт:
– Беда, Лева! – без предисловий сообщил старый импресарио. – Счастье, что я тебя нашел. С Питера понаехала целая банда! Вот этих твоих подопечных разыскивают. Говорят – должны много, – он кивнул в нашу сторону.
– Вранье это все, я за них знаю! – возразил Лев Евгеньевич.
– Ты знаешь за вранье, я тебе верю. Но авторитетные люди их не знают. И войны настоящей никто не хочет. А из-за них она может начаться. От твоих непутевых друзей одни неприятности – не зря чуяло мое сердце! И когда питерские со своим Бесом достанут ножи – еще неизвестно, как все повернется. По справедливости или туда где сила… – вздохнул Шейфер. – Потому и торопился предупредить тебя Лева. Бандиты уже рыщут по Одессе, и вот-вот вас найдут. И тогда кого-то придется хоронить…
Новый порыв ветра закрутил пыль вдоль улицы. Прогноз погоды сбывался быстро, как это случается в приморских городах. Над морем небо уже захмурилось. Лев Рудик провел рукой, приглаживая лысину, и выругался вполголоса.
– Хотел успеть альбом записать. Музыканты уже едут на квартиру. Все готово…
– Боюсь, Лева, уже не только музыканты туда едут, – вздохнул Янкель Шейфер. – Ты скольким людям адрес говорил?
– Да почти никому… Вот Яшке-молдавану сейчас сказал, чтобы скрипача Моисея Лабуха туда отвез.
– Моисей Лабух! Это легенда. У тебя, правда, мог получиться великолепный концерт, – мечтательно оценил старый импресарио. – Но ехать туда уже нельзя. Кто поручится, что Яша тебя не сдаст, польстившись на деньги, или, когда нож к горлу приставят? А эти урки многое уже знают. Так что в Одессе для твоих друзей безопасных мест больше не осталось…
И его правота стала ясна и Рудику, и даже мне. Лев Евгеньевич зажмурился еще на секунду, как от сильной зубной боли. А потом решительно повернулся к нам.
– Треба вам уезжать. И срочно, – велел он.
– Что, даже на квартиру за вещами нельзя? Там же рыба! Даже не попробуем? – опешил Алеша.
Лев Евгеньевич в ответ только вздохнул.
Через полчаса, в одном из закутков одесского вокзала, подальше от лишних глаз, мы прощались со Львом Рудиком. Он принес билеты на поезд, который уходил уже через сорок минут. И дал немного денег с собой.
– Так в море ни разу и не окунулся, и Одессу не посмотрел совсем, – подвел грустный итог Алеша.
– Лева, а как же ты, ведь опасно? – спросил я.
– И не из таких переплетов выбирался. А у себя в родной Одессе уж точно как-нибудь вывернусь, – пообещал он, и пояснил. – Без вас мне будет проще.
Я не выдержал и обнял его. А за мной и Алеша.
– Что-то не везет мне в музыкальном бизнесе! Хотел Высоцкого записать – не вышло, Козырного нашел – и снова облом. Наверное, не в шоу-бизнес мне надо было податься, а в шашлычники? Или заниматься снабжением, ни на что не отвлекаясь? Снабжение получается, а с музыкой сплошные проблемы, – попытался отшутиться наш одесский продюсер. – Ну ладно, побегу, пока дождь не начался…
Рудик ушел быстрым шагом, не оглядываясь. И мне показалось, что он нарочно заторопился, чтобы мы не увидели, как он расстроился, и уезжали с легким сердцем, насколько это возможно.
Я перевел взгляд на Алешу. Тот смотрел на хмурящееся небо и как будто что-то подсчитывал.
– Сережа, сколько у нас времени до поезда? Мне бы домой, на квартиру смотаться надо, – наконец изрек он.
– Ты что, рехнулся?! – возмутился я. – Сказали же – никаких квартир!
– Мой «Стратакастер» там, на балконе остался…
– Какой, к черту, «Стратакастер»?! – возмутился я. – Там уже Бес со своими молодчиками орудует. И как ты вспомнил-то? Ни разу за все дни гитару в руки не взял, она там только пылилась, а теперь приспичило? Да и сломана она, все равно никуда не годится…
Алеша виновато разглядывал носки своих сандалий, купленных здесь в Одессе.
– Может, и нет там еще никакого Беса? Мы же точно не знаем. А у страха глаза велики… А если и есть, не могу я свою раненую гитару бросить врагам на поругание. Это как самого себя предать. Ты тут меня подожди, я один сбегаю, пока сорок минут есть. Я мигом!
20
В дореволюционных кварталах старых русских городов, или в кварталах, отстроенных между войнами, маршрутов, чтобы попасть из одной точки в другую, гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Есть официальные пути по улицам и переулкам, которые сопровождаются табличками с номерами домов, движением транспорта и будочками городского справочного бюро, где за десять копеек желающим дадут справку: где эта улица, где этот дом… Но официальные пути годятся только на то, чтобы водить ими делегации иногородних туристов.
Настоящие, коренные горожане используют свои потаенные маршруты. Геометрия их перемещений не терпит прямых углов. Эти извилистые тропы пролегают дворами, в обход сараев, через известные только старожилам проходные подъезды, незакрытые калитки или дыры в заборах, где надо отодвинуть, например, третью доску слева.
Но даже среди старых городов, Одесса уникальна в этом плане. Потайных маршрутов здесь больше, чем где бы то ни было. Потому, что только здесь пути проложены не только по горизонтали, а имеют в придачу несколько вертикальных уровней. Сначала, по крышам сараев и гаражей, сгруппировавшимся в каждом дворе, оттуда – по длинным, общим балконам, опоясывающим старые деревянные здания. А с этих балконов уже можно перебраться на крыши домов, которые имеют разную этажность и потому выстроились, как ступеньки огромной лестницы для великанов. Причем пьяных великанов, потому что лестница крыш образует ломаную линию. И этот разнобой еще усугубляется голубятнями – их невысокие деревянные сарайчики, образуют как бы приступок практически к каждой новой крыше.
Однако, «вертикальные» пути по Одессе используют уже не все горожане, а только небольшой избранный контингент. Воры-домушники, и подростки-старшеклассники знают их в совершенстве.
Мы же с Алешей Козырным ориентировались здесь не лучше, чем в джунглях Амазонки. Это я понял, забравшись уже на первый сарай.
– Сережа, давай я один пойду? – никак не унимался певец. – Ну, что ты затеял? Это же мой инструмент…
Я даже не стал ему отвечать, а только оглядывался по сторонам. Вот-вот польет дождь. Люди уже начали прятаться по подъездам, и это было нам на руку – меньше лишних глаз. Попутно я еще раз глянул на часы. До отправления нашего поезда тридцать минут – похоже, плакали билеты, любезно купленные для нас Рудиком.