Золотая цепь. Юсуф и Зулейха. Книга мудрости Искендера

Джами Абдуррахман

РАССКАЗ ОБ УРОДЛИВОЙ ЖЕНЩИНЕ И СЛЕПОМ МУЖЧИНЕ

Один слепец женился на уроде, На бабе грубой, злобной по природе. Лицо — в рябинах, черных бус черней, А лоб — в морщинах и щита темней. Горбата и глуха косая злюка, Ее беседа — вздор, молчанье — мука. Сказала раз, чтобы прельстить слепца: «Жаль, что не видишь моего лица! Мое лицо — белей слоновой кости, Луну затмило, бледную от злости. Завидует нарцисс моим глазам, Завидует тюльпан моим устам, А стан мой тонкий так высок и строен, Что кипарис — и тот обеспокоен!» Когда слепец услышал этот бред, Он в ярости сказал жене в ответ: «Была б красива ты на самом деле, Твою красу давно бы разглядели. Хватал бы каждый зрячий твой подол, Когда б такую красоту нашел. Светильник оценить сумеет зрячий, А не слепец, не знающий удачи. Я слеп, и потому-то хвастовства Ты развязала вздорные слова. Пустилась ты на самовосхваленье Лишь потому, что потерял я зренье».

РАССКАЗ О ВЛЮБЛЕННОМ СТАРЦЕ И МОЛОДОЙ КРАСАВИЦЕ

Осеннее дыханье пронеслось. Цвет изменился виноградных лоз. Цветущий сад стал старика бессильней И зелень желтой

сделалась в красильне. Листы деревьев, как цветы весной, Зажглись багрянцем или желтизной. Сидел старик, чей стан согнули годы, В чьем сердце — храм огня, огня невзгоды. Сиденье надоело старику, Решил он погулять по цветнику. Гулял он долго, в думы погруженный, Во всем он видел бытия законы. Его вниманье пава привлекла, Чьи косы — будто ворона крыла. Лицо покрыто белою фатою, Был счастлив жемчуг под ее пятою. А пальцев кончики? О них скажи: «Как кровь — багряны, как уста — свежи!» Изящны пальцы, словно нить кораллов; Лишь ей дано красу ценить кораллов! Окрашен каждый ноготь яркой хной, Он молодою кажется луной! Старик, ее заметив появленье, В смятенье пал пред нею на колени. «О, кто ты? — он воскликнул, потрясен, — Ты человек? Иль пери? Или сон? Я знаю: молодость полна гордыни, Но будь моей, а я — твой раб отныне. Хотя б на миг останься ты со мной, Седому старцу принеси покой». Она ему ответила с улыбкой: «Ты опоздал! Влюбился ты ошибкой! Иди, оставь меня ты навсегда Затем, что голова моя седа. Свое лицо одела я фатою, — Сходны седины с белою фатою!» Узнав о седине ее, старик, Как волос, встал и отвернулся вмиг. Сняла тотчас же роза покрывало И волосы густые показала. Глядит старик: они чернее мглы, Чернее черных бус, черней смолы! Старик взмолился: «О краса вселенной, Зачем прибегла ты ко лжи презренной?» Сказала та: «Поймешь теперь вполне, Что ты мечтать не должен обо мне. Не обращайся ты ко мне призывно: То, что противно вам, — и нам противно!»

О ГОРДЫНЕ МОЛОДОСТИ

О гордый, с головою смоляною, Не издевайся ты над сединою! Как молоко — седины старика. Ужель дитя не жаждет молока? Пусть руки у тебя на сталь похожи, Пусть тело у тебя — броня из кожи, — Согнешься, если пожил на земле, Хотя твой стан подобен был стреле: Спина, по воле неба, луком станет, Оно тебя как тетиву натянет. Но дух и тело ты к труду направь, Убавь от плоти и к душе прибавь. Кто сухощав, тому легка дорога. Жиреет лошадь, — не проскачет много. Пока ты не согнулся пополам, Иди, вослед ступая старикам. Хотя гора богата рудниками, — Беседует вершиной с облаками. Ты старости почетной не ищи, Ты жизни беззаботной не ищи, Не то, боюсь, к вершине путь забудешь И в молодости молодым не будешь.

РАССКАЗ О НЕПОСТОЯННОМ ВЛЮБЛЕННОМ

Непостоянный встретил на пути Луну, которой равной не найти. Как нимб вокруг луны, фата сияла, Луну шатром одело покрывало. Ее запястий пение слилось С благоуханным мускусом волос. Воскликнул он: «О мой кумир и счастье! Остановись, не то сгорю от страсти! Тобой сражен, спасенье обрету, Когда твою увижу доброту». Когда кумир прекрасный, чистый, нежный Услышал ропот страсти безнадежной, В котором были стоны и хвала, — Смеющаяся роза расцвела: «Вот младшая сестра идет за мною. Поверь, я волоска ее не стою. Там, где она, другие — не в цене. Что я пред ней? И сотни, равных мне?» Простак, такою речью соблазненный, Забыл понятий нравственных законы. В ошибку впав, другой увлекся он, От прежней верности отрекся он. Он долго ждал, в смятенье и тревоге, — Никто не появлялся на дороге. Тогда свои уста открыл он вновь, В словах звучали просьбы, лесть, любовь. Сказала та: «Лгунишка ты ничтожный! Твоя любовь, твои страданья — ложны. Один алтарь избрав, ему служи, Не зная ни двуличия, ни лжи». Доколе нам страдать от лицемерья? Джами, к двуличным не питай доверья!

В ПОРИЦАНИЕ ПОЭТУ, КОТОРЫЙ НЕ ЗНАЕТ ЦЕНЫ СВОИМ СЛОВАМ И РАССЫПАЕТ ИХ ПОД НОГИ ГЛУПОМУ БОГАЧУ

О ты, что сердцем чист, умом глубок, Нанизываешь ожерелья строк! Раскрой талант, с трудом упорным дружен, Чтобы росла цена твоих жемчужин. Сверли слова, исполненный любви, Жемчужин ценных не продешеви. Доколе из корысти ткать одежды Для каждого ничтожества, невежды? Доколе в щедрых превращать скупцов, Невеж — в радушных, глупых — в мудрецов? Сто раз колоть ты можешь руку скряги, — Не выйдет капля крови или влаги, А ты твердишь: «То — щедрости река. То — жемчугом обильная рука!» Того, кто долго буквы изучает, Но где алиф, где даль [9] — не различает, Ты первым просветителем зовешь, Провидцем и учителем зовешь. Кто, устрашен мяуканьем кошачьим, Спасается в мышиной норке с плачем, — Того зовешь ты тигром или львом, Нет, более отважным существом! Где этой лжи нечистые истоки? Откуда эти гнусные пороки? Твой грех — корыстью, жадностью рожден. А кто корысти, жадности лишен? Корысть, — ее узнаешь по приметам: Все буквы ненасытны в слове этом! Как только жадность победит тебя, И упадешь ты, совесть погубя, Пожитки понесешь в пещеру боли… Презренный груз тебе тащить доколе? Чернильница перед тобой: она, Как и душа твоя, — тесна, черна. С тебя пример бумага взять хотела, Как ты, от жадных мыслей пожелтела. Перо бессильно, как твои стихи: Письмо — неверно, в грамоте — грехи. Бумагу ты сворачиваешь трубкой, Ты к богачу спешишь с надеждой хрупкой. Чернила капают, — спешишь к нему, Свои стихи засунув за чалму. Не дай нам бог смотреть на богатея И поджидать его, дышать не смея! Но вот верхом он скачет из ворот, А рядом с ним проворный скороход. Бежишь ты униженно по дороге, Его хваля, ему целуя ноги. Ты свиток подаешь ему с мольбой, То свиток алчности твоей слепой. Эх,

в клочья разорвать бы этот свиток, — Твоих грехов ужасных преизбыток! Чтобы не пасть, как ты, — богач берет С презреньем свиток твой, скача вперед, А ты бежишь за ним, с мольбой взирая, Корыстолюбья зубы заостряя. Хваля его, подумал бы сперва: Рисунок по воде — твои слова. Стяжательства покинуть путь пора бы, От суетности отдохнуть пора бы!

9

Алиф, даль — буквы арабского алфавита.

В ПОРИЦАНИЕ ГОРДЕЦАМ

Со всех сторон к тебе летит привет, Но рта не раскрываешь ты в ответ. О, почему ты так высокомерен, Кичлив, заносчив и самоуверен? Собою полон, полон пустоты, А думаешь, что всех умнее ты. Избавь себя от ветра самомненья: Он тушит свет сердечного горенья. Есть бедняки, что страждут без конца, Чисты и благородны их сердца, Им кажутся игрушками эмиры, Твои вазиры и твои кумиры. Но как ты смеешь с видом знатока Смотреть на них с презреньем, свысока? Далек от знанья тот, кто зазнается, Под тяжестью плодов спина согнется. Пустая ветвь стремится к облакам, С плодами ветвь склоняется к ногам. Набитыми карманами не хвастай: Увы, они пустеют слишком часто. Мы не находим вежливости в том, Что, видя кость, виляет пес хвостом. Усы того, кто жаден — знает всякий, — В сравненье не идут с хвостом собаки. Хвалу услышав, не гордись, богач, А голову ты в свой ларец упрячь. Слова льстеца на дне ларца найдешь ты. И до конца слова льстеца поймешь ты. Ты поразмысли над своей судьбой, Руководи отныне сам собой.

РАССКАЗ О ГОРОЖАНИНЕ И КРЕСТЬЯНИНЕ

К садам и нивам, скукой в сердце ранен, Отправился в деревню горожанин. И, гостю неожиданному рад, Повел его крестьянин в щедрый сад. Плоды дерев подобны были чуду, — Цветенье, изобилие повсюду. Граната груди девичьи — плоды — От поцелуя выросли воды, А лозы винограда на беседках — Как семьи, полные достоинств редких. Свисает накшабийский [10] виноград, Его плоды как яхонты горят. Вкусней «фахри» не знаю винограда, — Сердец услада, языка отрада. Наш горожанин посмотрел вокруг, — Бык жадности его пришел на луг. Не отводя от пышных веток взгляда, Он бросился на них, как волк на стадо. Срывал он алчно яблоки с ветвей, — Не пожалел и яблони злодей. Он раскрывал чудесные гранаты, — Ломал ларец, рубинами богатый. Кисть винограда он сорвал с лозы, — Свалил беседку с бешенством грозы. Бесчинствовал приезжий горожанин, С тоскою на него смотрел крестьянин. «Скажи всю правду, — задал гость вопрос, — Тебе я огорчение принес?» Ответил: «Что тебе скажу я ныне, Тебе, в ком чести, правды нет в помине? Ты посадил хотя б одно зерно? Взрастил хотя бы дерево одно? Хотя б одним ростком украсил поле? Когда листок болел, — страдал от боли? Была ль рука с лопатою дружна? Ты думал о плодах, не зная сна? Хотя бы ночь не спал из-за полива, Всю ночь в земле копаясь терпеливо? Хотя бы раз подумал ты о том, Что я свой сад взрастил с большим трудом? Как можешь проявить ко мне сердечность Ты, чьи плоды, чей урожай — беспечность? Больному посочувствует больной, Когда болезнью болен с ним одной».

10

«Накшаби», «фахри» — названия сортов винограда.

О ТОМ, КАК АБУ-АЛИ-ИБН-СИНО ЛЕЧИЛ СТРАДАЮЩЕГО МЕЛАНХОЛИЕЙ [11]

Во времена Абу-Али-Сино, Что врачеваньем славился давно, Почтенный горожанин ежечасно От меланхолии страдал ужасно. Кричал: «От жира лопнуть я готов, Таких, как я, нет в деревнях коров! У повара алмазов будет груда, Коль сварит из меня мясное блюдо! Скорее обезглавьте вы меня И повару доставьте вы меня!» Так он кричал, решив, что он — корова. И разговора не желал иного. Никто не мог несчастному помочь, — Мычал он, как корова, день и ночь: «Смотрите, становлюсь я все худее, Друзья, прирежьте вы меня скорее!» Что делать с ним? Во весь орет он рот, Ни пищи, ни лекарства не берет. Врачи, признавшись в собственном бессильи, Абу-Али-Сино о нем спросили. «Скажите так, — последовал ответ, — Жди завтрашнего дня. К тебе чуть свет Придет мясник, тебя зарежет с честью, — Обрадуй сердце долгожданной вестью». Свалилась у больного тяжесть с плеч, Когда услышал радостную речь. Абу-Али явился, и сурово Спросил он у больного: «Где корова?» Тут растянулся на полу больной, Сказал: «Корова — я. Кончай со мной». Связал безумца врач, окинул взглядом, И нож о нож точа, уселся рядом, И стал, изображая мясника, Ощупывать и спину и бока. «Не буду нынче резать, — молвил слово, — Пока еще худа, тоща корова. Пусть постоит в хлеву немного дней, Без передышки есть давайте ей. Когда она поправится, жирея, Корову я прирежу, не жалея». Развязан меланхолик был тотчас, И пищи принесли ему запас. Он получал от пищи наслажденье, Лекарство принимал без рассужденья. Толстея, как корова, полный сил, Свои коровьи бредни он забыл.

11

Абу-Али-ибн-Сино (Авиценна) — великий таджикский врач и философ.

Весенний сад

Перевод С. Липкина

1

Перед тобой — весенний сад вселенной, Где каждый удивителен цветник, Где несказанной прелестью блистают И роза и цветущий базилик.

2

Свои творенья должен ты наполнить Дыханием нетленных образцов, А если в сердце вспыхнет вдохновенье, Читай воспоминанья мудрецов.

3

Есть в имени твоем, о чаровница, — поток любви. Письмо напишешь, — каждая страница — поток любви. Горим, когда проходим мимо дома, где ты живешь, А с крыши, из окон твоих струится — поток любви.

4

Не хвастай скромностью: она видна едва, Как лапок муравья следы в ночную пору. Пороки гордости не просто одолеть, Иголкой легче нам сломать большую гору.

5