Золото Удерея
Шрифт:
Степан, ты одного двух себе подбери из охотников, кто понадежней, чтоб к осени мы знали точно, где фартовые ватаги стоят. К ним и наведаемся. А теперь пошли в парную, Ванька, ну - ко пройдись по моей спине, как ты умеешь! –
– Заходи Авдеич, я уж пихтовые запарил, щас я тя так обработаю, как наново народишься!
Степан, там под лавкой у входа жбан с медовухой стынет, достань пока. – Степан достал четвертной жбан и, раздвинув закуски на столе, поставил его посредине. Налив себе кружку, в одно дыхание опустошил ее и, закусив солеными подъеловиками, откинулся к бревенчатой гладко выскобленной стене. Из парилки потянуло пихтовым парным настоем. – Хорошо! Ой, хорошо жить на белом свете! Сейчас бы бабенку сюда, что –б ухватить ее покрепче да приласкать!- горазд Степан был до баб, любил их и никак меры не знал. Жена уж восьмерых нарожала, а опять на сносях. Уж которую неделю к себе не подпущает, а ему ж невтерпежь! – Не, надоть седьни наведаться к молодке одной, давно на нее глаз он положил, давно и она ему глазки строит, счас после баньки и навещу!- решил он и, сбросив на лавку простыню в которой сидел, протиснулся в узкую дверь парилки. – Пустите, а то весь пар на вас уйдет! Разгулялись тута, про меня забыли?-
– Забирайся Степан, на всех хватит - услышал он в непроглядном
С того времени плотно приступили к делу Косых со Сметаниным. Кружили по кабакам и заезжим избам, то тут, то там узнавали они о старательских артелях, заходящих в тайгу на промысел золотой. Людей поставили своих, шептунов. Сметанин, со своими, проследил одну ватагу. Выходили за припасом из тайги ближе к весне, проболтались по пьяни, что всегда в фарте бывают. Человек у них, рудознатец, золото нутром чует. Точно по жилам моют, потому фартовые. Обсудили с хозяином и решили по осени эту ватагу взять. Особо рудознатец этот заинтересовал Никифорова. – Этого человека живым захватить, пригодится!- приказал он Косых. Да не тут - то было. По своим затесям вел в тайге Иван свою банду, да влетел в зверовую яму. На колья коня посадил и сам налетел, прямо глазом напоролся на дрючину острую, хорошо жив остался. На засаду вроде не похоже было, тропа звериная – не людская, но легче от этого не стало. Через неделю вернулись, уже осторожно шли, собак с собой взяли и, только тогда, понял Сметанин, что ждали их. Чудом увернулся он от самострельной смерти, просвистевшей мимо его груди. Самострел насторожен был на всадника, это Степану ясно с первого взгляда стало. Перекрестился он, возблагодарил Бога за спасение, и тронул было поводья, что - б дальше двигаться, да свиснула тетива и брызнула фонтаном кровь из шеи его жеребца, пронзенной стрелою. Упал конь на передние колени и завалился на бок. Степан, с него скатившись, руку вывернул о корень сосновый, да так, что плетью повисла. Кинулись собаки в чащу с лаем, охотники следом было, да остановились на окрик Сметанина. – Стой мужики, собаки его возьмут, помогите, коня добить надо! Жалко, животина страдает! – Конь хрипел кровавой пеной, его глаза уже задергивались поволокой, но, еще смотрели, с не понимаем и тоской на хозяина. – Стрели кто - нибудь!- Заорал Степан
– Нету мочи смотреть! Ну гады, вы мне заплатите, за все заплатите!- заорал он страшно в тайгу. Эхо выстрела гулко прокатилось по сопкам и увалам. Пока вправляли руку, пока свежевали мясо, наступил вечер, собак не было. Не вернулись они и на утро. – Что-ж негоже назад впустую, идем этих гадов зорить! – принял решение Сметанин утром.- Токо я первым иду, всем спешиться, если жизнь дорога. Смотри в оба, самострелы опытной рукой ставлены. Оружие чтоб наготове было! Пошли!-
Весь день подбирались к старательскому стану, больше десятка самострелов нашел и разрядил Степан, яму зверовую углядел, а пришли к пустому брошенному месту. Как не пытался Сметанин определить, куда ушли золотнишники, не смог. Ушли видно давно, тайга стерла следы. Со злости разворотили землянку и подожгли. Покружили вокруг, нет следов и намека на них. Пришлось возвращаться назад.- Кто ж так их провел? Найти, найти да головы по сносить!- одна мысль билась в Степановой голове всю обратную дорогу. Невеселы и охотники его были. Объегорили их, обманули, их, всю жизнь охотившихся в этих местах! Знавших каждый переход звериный, места глухариные и медвежьи углы, стрелявших так, что с пятидесяти шагов, пуля, выпущенная из фузеи в лезвие ножа засапожного, надвое резалась. А эти пришлые надсмеялись над ними. Двух коней потеряли, об Иване Косых вообще думать боялись. Глаз потерял, прям, точно в фамилию свою вписался. В бешенстве три дня не подпускал к себе никого Иван Косых, лекаря требовал, да откель ему взяться, так и отсекла ему бабка то, что от глаза осталось ножом и, перекрестясь, закопала на задворках. Закрыл пустую глазницу Иван кожаной повязкой, как будто перечеркнул лицо свое черной чертой. С той поры забросил Никифоров свою идею данью старателей обложить, не вышло, но найти именно тех, кто устроил им западню и глаза Ивана лишил, поклялись они тогда. Око за око, зуб за зуб – память на этот счет у них хорошая была.
*
Шли годы, жизнь шла своим чередом, золотопромышленники все больше и больше вгрызались в таежную глубь. Приспосабливались, сжимая зубы, и ангарцы к их присутствию, тихая война не прекращалась. Пропадали старатели, не возвращаясь из тайги, да и не только в тайге пропадали, не один десяток тел старательских приняла Ангара матушка в свои воды, омывая резаные, да пулевые раны. Сметанино, Кандаки, Кулаково через которые шел старательский путь постоялыми дворами обзавелись, мужики на ямщине хорошие деньги имели, потому широкими дворами зажили деревни. У каждого две три заимки в тайге, где и покос, и скот все лето, только успевай, а зима подошла мясо в ледник – по весне старателям все уйдет, соли да копти. Земли пахотные, которых вдоволь раньше было, под парами по три года стояли, востребованы стали – не только уж себя кормила деревня, хлеб северная тайга требовала. Огромные, глубокие погреба с рублеными из лиственницы стенами и подземными переходами стали обычным сооружением для ангарцев, там в этих погребах хранились и овощи и соленья и зерно, сохраняясь от гнили и глаз чужих. Там же укрывалось и все самое ценное, на черный день приготовленное. Оседали и пришлые в деревнях, семьями обзаводились, корни пускали привороженные красотой и обилием вольной земли. Царскими указами высылались на жительство в волость ссыльные. Зазвучала на берегах Ангары и шведская и польская речь, пришли с северов и прочно обосновались на Тасеевой реке раскольники- староверы. Разрасталось и село Рыбное, полтора десятка кабаков, при заезжих избах, день и ночь гудели, свое прозвище – «Разбойное» оправдывая, уж и местный народ его так называть стал, не смотря на официальное название. Темные дела, за высокими заборами быстро богатевших рыбинских мужиков, были покрыты тайной. Странные события происходили в селе, вольно раскинувшемся под сенью храма стоявшего на высоком Рыбинском быке. Бывало, въезжал в село обоз с людьми работными, не - весть откуда, в раскрытые настежь ворота одного из дворов на полном скаку втягивался и исчезал навсегда за этим забором. Ни лошадей, ни людей, ни кто уж не видел больше. Как сквозь землю исчезали, а может и так?
Степан Сметанин то подворье строил, да только работников
– Сейчас они там, у него, а я к вам подалась –
Кинулись Никифоров с людьми к дому Ваганихи, да опоздали. Помер тот старатель и товарищи его, как в землю канули. Ушли, мешки свои в заезжке оставив, видно торопились очень. Как - то сообразили, что ищут их. Десять ден, пасли их по всем дорогам - ускользнули. Но, важное самое, Никифоров вызнал. За день до смерти исповедался Лексей тот попу, в грехах каялся. Поп у Никифорова в приятелях был, на кормлении постоянном, потому без нажима рассказал все, что узнал от умиравшего. Подтвердил он рассказ Ваганихи о том, что покойного рук и товарищей его, те козни были. Еще рассказал, что все золото, им намытое за долгие годы, схоронил он в месте священном, где две реки великие сливаются и место то богами древними защищено и златой ящеркой ему указано было. Но рассказ этот попу истинным не показался, потому, как сознание терял то и дело старатель. Говорил бессвязно, многого он вообще не понял и не расслышал. Одержим был умиравший бесами, потому мучился очень, а гнать из его души бесов этот поп не посвящен был. Не каждый священник тем умением обладает.
Потерял покой Никифоров. Не оставляли его думы о ящерке золотой, да о золоте сокрытом, где то рядом. Ясное дело, на слиянии Енисея реки с Ангарой. Но где? Не слыхал он и ни о каком месте священном. Может это выдумка, сказка старательская? Только на смертном одре сказок не сказывают. Что на душе у человека, о том и говорит он, прощаясь с белым светом. Искать надо того Семена, что в дружках у покойника был, по всему ясно ящерка у него, значит здесь в тайге золотоносной быть он должен! Но как искать, коль в лицо его никто не видел, так по описаниям здоровенный мужик с черной бородищей да башкой кудрявой. Поди, эти кудри угляди, когда вона их прет разномастных, и клейменых, и с ноздрями рваными, и ушами резаными, всяк свою рожу прячет! Однако столкнулся с ним он лицо в лицо, да не распознал, а когда спохватился, поздно было. Косых с расквашенными губами в себя пришел не сразу. Он, выплевывая выбитые зубы, и прошепелявил про то, что знакомца искомого на двор вывел да не совладал. Погоня, посланная со Сметаниным во главе, вернулась ни с чем. – Ушли сволочи в тайгу – доложил Степан Никифорову. Утаил, что упустил из рук пойманного Семена, что-б гнев на себя не накликать. Из опаски, что мстить будут, порешил дружков его в тайге, а что у тех ценного было своим людям роздал, что-б помалкивали. По всем местам артельным, что знали, проехал Косых со Сметаниним, все лето из тайги не вылазили, да разве ее родную всю просмотришь? Ни дорог, ни троп – глухая и дремучая, тысячелетиями не тронутая, могла она скрыть целые народы, так, что не сыскать, а тут одного найти надо было, как иголку в стоге сена. К концу лета отступились, решили на выходе по осени все пути перекрыть, но выловить этого человека. Но, по - другому все закрутилось …
*
Уже вечерело, когда дощаник ткнулся носом в косу Кулаковской пристани. Малиновый звон церковного колокола еще издали оповещал. – Здесь люди живут!- На пристани было людно, пришла баржа с Енисея с товарами, этакий плавучий магазин. Бойко шел торг, прямо на берегу меняли меха, ягоду, грузди соленые в бочонках, орех кедровый на топоры и гвозди, посуду и ткани. По сходням носили пиленые доски – материал для лодок и мешками «яблоки» - так на Ангаре картофель называли. По праздничному разряженные женщины прогуливались по деревянному, ладно сшитому из толстых листвяных плах, тротуару, спускавшемуся от церковной площади прямо к реке. Он был усеян шкарлупой от кедровых орешков и они весело хрустели под каблучками сапожек. Где - то, в глубине деревни зазывно зазвучала гармонь. Анюта, сойдя на берег, словно проснулась, звуки гармони будто вернули ее к жизни.- Куда я еду?! Зачем?- Не дожидаясь тетки Агапы, приставленной к ней отцом в дорогу, она быстро пошла вверх по тротуару к церкви. Там, только закончилась вечерняя молитва и народ степенно выходил из церковной ограды. Анюта почти бежала, не понимая, зачем она это делает, не видя перед собой ничего кроме устремленных в небо куполов. Радостный и знакомый голос остановил ее – Анютка, здравствуй! Ты ли это? Ох, краса девица, разневестилась!- Еще не сообразив, кто ее окликнул, она утонула в жарких обьятиях полной жизнерадостной женщины. – Тетка Полина, здравствуй! – проговорила она и разрыдалась.
– Что с тобой доча моя, что случилось? – Прижимая к себе, прошептала тетка.
– Ну - кось идем ко мне, идем, идем, успокойся. Не плачь лапонька моя.- Увлекая за собой, по боковому тротуару, тихо шептала, успокаивая Анюту, тетка Полина. Ее дом был не далеко, совсем скоро в чистой и просторной горнице, застеленной самоткаными половиками, с белыми занавесочками на окнах, оттого теплой и уютной, Анюта, рыдая в грудь тетки, рассказала ей свое горе.
– На- ка, попей милая кваску - тетка Полина легко нося свои телеса, усадила за стол проплакавшуюся и тем немного успокоившуюся Анюту, стала собирать на стол. Из кутьи, что располагалась слева от печи за занавесью, на стол потекли непрерывным потоком пироги и булочки, вареная картошка и огурчики соленые, жареная стерлядка и хариус.
– Кушай, гостья дорогая!
– Анюта мотнула головой и отвернулась к окну.- Ешь говорю, тебе силы понадобятся! Али не хочешь со своим любым быть?- Анюта встрепенулась как птица, в ее глазах засияла надежда. Единственный человек на земле выслушал ее, не коря, и принял к душе ее горе! Лукавый, веселый взгляд тетки Полины, вселил надежду в ее девичье сердце. Просохли от слез глаза, появились ямочки на щеках, Анюта, еще не веря в то, что обрела поддержку и помощь спросила. – Тетя Поля, что мне делать?-