Золотое руно (сборник)
Шрифт:
– Да?
– Но я теперь не уйду, верно? Вашим друзьям, которые хотят, чтобы их отношения признали групповым браком, придётся мириться с людьми вроде меня, закоснелыми, всюду сующими свой нос и стоящими на пути прогресса. – Она посмотрела на меня. – А это ведь правда прогресс, не так ли? Мои родители так и не приняли однополых браков. Их родители не понимали необходимости десегрегации.
Я посмотрел на неё новыми глазами – и в переносном, и, конечно же, в прямом смысле слова.
– В душе вы философ, – сказал я.
– Может быть. Полагаю, все хорошие писатели – философы.
– Но я думаю, что вы правы – по крайней мере, до какой-то степени. В академической среде это называют «фактором вымирания»…
– Вымирания? – повторила Карен. – О, это мне нравится! И я определённо наблюдала что-то подобное ребёнком в Джорджии в приложении к вопросу о гражданских правах: радикальные изменения в этой сфере происходили не из-за того, что люди меняли своё мнение – никто не хлопал себя по лбу и не восклицал «Ну и дурень же я был все эти годы!» Скорее, ситуация менялась за счёт того, что худшие расисты – те, кто помнил золотые деньки сегрегации или даже рабовладения – попросту умирали от старости.
– Именно так, – согласился я.
– Но, знаете, убеждения людей всё-таки могут меняться со временем. Давно доказано, что люди с возрастом становятся более политически консервативными – со мной, правда, этого не произошло, слава тебе, Господи. Когда я узнала, каких политических взглядов придерживается Том Селлек, я пришла в ужас.
– Кто такой Том Селлек?
– Вздох, – сказала Карен. По-видимому, она ещё не научилась производить этот звук. – Это один потрясающе красивый актёр; играл в «Частном детективе Магнуме». Когда я была подростком, постер с ним висел у меня над кроватью.
– Я думал, у вас был постер с этим… как его? Который Супермен.
Карен ухмыльнулась.
– И с ним тоже.
Мы не обращали внимания на телевизор, но сейчас там как раз начались спортивные новости.
– О-о-о-о! – сказала Карен. – «Янки» выиграли. Великолепно!
– Любите бейсбол? – сказал я, чувствуя, что в этот раз мои брови приподнялись – при этом я ясно ощутил какой-то рывок. Надо будет сказать Портеру, чтобы он сточил выступ, за который они там зацепляются.
– Ещё как!
– Я тоже. Когда был маленький, хотел быть питчером. С этим не срослось, но…
– Вы, наверное, болеете за «Блю Джейз»?
Я улыбнулся.
– За кого же ещё?
– Я помню, как они выиграли две Мировые серии подряд.
– Правда?
– Ага. Мы с Дароном тогда только поженились. Мы с ним каждый год смотрели Мировую серию. Тазики попкорна, вёдра газировки, все дела.
– И как это было в те два раза, когда побеждал Торонто? Как люди реагировали?
Вставало солнце; его свет начал проникать в окна.
Карен усмехнулась.
– А я вам сейчас расскажу…
11
Мы пересели с космоплана на лунный корабль – металлического арахнида, предназначенного исключительно для полётов в вакууме. У меня был отдельный спальный отсек, наподобие тех отелей-гробов в Токио. Когда я выбирался из него, то наслаждался невесомостью, хотя Квентин продолжал донимать меня рассказами о лунобусах и других интересных только ему вещах. Если бы он хотя бы бейсболом увлекался…
– Итак, запомните, – объявил нам один из сотрудников «Иммортекс» на третье утро нашего путешествия, – лунная база, где мы собираемся совершить посадку – это не Верхний Эдем. Это частная международная научно-исследовательская и конструкторская лаборатория. Она построена не для туристов, и на ней нет никаких особых удобств – так что не расстраивайтесь раньше времени. Обещаю, что Верхний Эдем понравится вам несравнимо больше.
Я слушал и думал о том, что Верхнему Эдему и правда лучше бы оказаться получше. Конечно, я поучаствовал в виртуальном туре и прочёл все материалы. Но я буду скучать… – чёрт, да я уже скучаю – по Ракушке, по Ребекке, по маме, по…
И да, по отцу тоже. Я думал, он для меня обуза, думал, что я буду рад свалить заботы о нём на другого меня, но оказалось, что меня очень печалит мысль о том, что я никогда больше его не увижу.
Слёзы в невесомости повисают в воздухе. Вот что самое удивительное.
Я встретился с доктором Портером, чтобы обсудить свою проблему с выбалтыванием мыслей, которые я собирался держать при себе.
– А, да, – сказал он, кивая. – Видел такое раньше. Я кое-что отрегулирую, но это довольно тонкая проблема интерфейса между умом и телом.
– Вы должны это починить. Пока сам я не решу что-то сделать, ничего не должно происходить.
– О, – сказал Портер, и его брови ликующе взмыли вверх, – но люди так не работают – даже натуральные, биологические. Никто из нас не инициирует своих действий сознательно.
Я покачал головой.
– Я изучал философию, док. Я не готов отказаться от понятия свободной воли. Отказываюсь верить, что я живу в детерминированной вселенной.
– О, конечно, – ответил Портер. – Я совсем не это имел в виду. Скажем, вы входите в комнату, видите в ней кого-то знакомого и решаете протянуть ему руку для приветствия. Конечно, ваша рука не поднимется немедленно; ведь сперва что-то должно случиться у вас в мозгу, верно? И это «что-то» – электрические изменения в мозгу, которые предшествуют преднамеренному действию – называется потенциалом готовности. Так вот, в биологическом мозгу потенциал готовности наступает за 550 миллисекунд – чуть больше половины секунды – до того, как ваша рука начинает двигаться. На самом деле неважно, какое именно преднамеренное действие вы совершаете: потенциал готовности в мозгу наступает за 550 миллисекунд до начала моторных реакций. Пока понятно?
– Ага, – сказал я.
– Только вот ничего не понятно! Видите ли, если вы просите людей явным образом обозначить момент, когда они принимают решение что-то сделать, они сообщают, что эта идея посетила их где-то за 350 миллисекунд до начала моторных реакций. Один учёный по имени Бенджамин Либет доказал это много лет назад.
– Но… это ведь явно погрешность измерения, – сказал я. – Ну, то есть, вы же говорите о миллисекундах.
– Не обязательно. Разница между 550 миллисекундами и 350 – это пятая часть секунды: это довольно существенная продолжительность, которую легко измерить с высокой точностью. Этот базовый эксперимент с 80-х годов был повторен многократно, и эти данные надёжны как скала.