Золотое руно
Шрифт:
За березняком высились потемневшие скирды соломы — бесценный в эту затянувшуюся весну прикорм коровьему стаду.
Пожарники отъехали к скирдам. Бобриков крикнул вслед командиру:
— Не вздумай заразой поливать! Окати водой для страховки да посматривай за искрой! Работнички, понимаешь…
Машина со старухой Сойкиной и ее соседями уехала в центр совхоза, там пустовало несколько квартир. Первый дом уже рухнул, опустил столб огня, но жар от обуглившихся бревен отжимал мальчишек к кустам. Они кидали в груду углей снегом, вслушиваясь в короткое шипение, похожее на отдаленный выстрел, — в этом и была их игра.
— Коршунов! Плесни бензину на тот дом! — приказал Бобриков и буркнул Дмитриеву, не оборачиваясь: — Садись. Поедем, секретарь!
Дмитриев сделал было шаг за директором, но посмотрел на инженера, стоявшего у кабины грузовой, и пошел к нему. Он сделал вид, что не слышал приглашения директора сесть в его новую «Волгу».
— Он тебе этого не простит, — заметил инженер.
— А я об этом не думаю, — ответил Дмитриев. Он снова вжался в кабину, прихлопнул дверцу. — Я думаю сейчас о тебе, дорогой Григорий Петров.
— Будто бы?
— Да. О тебе. Ты тоже вздумал уходить из совхоза? Или слухи неверны?
— Все верно.
— А правильно?
— Когда все отравлено, не думаешь, правильно поступаешь или нет. Главное — сбросить эту тяжесть. Пойду попрошусь в «Большие Поляны», там хоть слово человеческое услышишь, и это для меня лично дорого стоит.
Дмитриев понимал его, но, понимая, никак не мог отделаться от чувства досады на Петрова за то, что этот энергичный, неглупый, даже — судя по профилю, четко очерченному на стекле кабины, — волевой человек может так сникнуть.
— У меня к тебе, Григорий, одна просьба…
— Да?..
— Продержись два-три месяца, проведем посевную, а там…
— А что — там?
— Что-нибудь изменится. Возможно, раньше даже.
— Свежо предание… Если рассчитываешь на свои силы, Николай, то ничего не получится: не в том весе выступаешь. В «Светлановском» все сколочено прочно, все слежалось плотно. Не сдвинуть с места. Не поднять. Давай уйдем вместе в «Большие Поляны» — я сам, тебя райком направит, вот бы…
— А там что же, Орлов формирует батальон дезертиров?
— Ну, ты уж… — Петров насупился и умолк, не найдя слов возразить или просто остерегаясь шофера.
— Нет, Григорий, я не сгущаю краски. Сейчас молчаливый уход каждого специалиста я расцениваю только так. Мне, признаться, братья Маркушевы больше по душе с их даже глупым протестом, чем позиция твоя или ушедшего из совхоза зоотехника.
— Маркушевых напрасно защищаешь. Братец старший, что из тюрьмы пришел, кокнет сгоряча директора — счеты сведет или в порядке развлечения, а ты окажешься в борозде…
— Нет у них счетов. Бабьи сплетни, да и об этом ли речь, когда бегут из совхоза люди, как из чумного города.
— Из передового совхоза! — желчно вставил Петров.
— Да. Из передового, — с горечью согласился Дмитриев и по привычке добавил: — Пока передового.
— Черт его знает, что за жизнь! — Петров выхватил сигарету, наломал с полдюжины спичек, пока прикурил. — Учился, думал, что главное — знать свое дело, а тут выходит главное — чиновничать, выколачивать, обещать, хитрить… Тьфу! А Бобриковы живут в этой стихии, преуспевают, процветают. Вон, взгляни, как ворота снова выкрасил! — указал Петров на ворота, показавшиеся за перекрестком, к которому они подъехали и где пережидали несколько «Жигулей», мышино стрельнувших в гору.
— А ты хотел, чтобы совхоз был для тебя продолжением студенческой аудитории?
— Я хочу, чтобы совхоз был нормальным предприятием с нормальным человеческим климатом, как, скажем, в «Больших Полянах» у Орлова. Вот директор, хоть еще и недоучка.
— Спасибо. Я доучиваюсь вместе с ним…
— Ладно. Извини. Вот доучишься, будет свободное время — разберись диалектически, отчего бегут люди из «Светлановского».
— Будет поздно. Пора сейчас не только разбираться — действовать.
— Действуй, но оглядывайся.
— И все-то ты, Григорий, понимаешь, все-то ты видишь: как ворота покрашены, как директор процветает, а не видишь, как он крутится, работает, порой и за тебя, и за меня, возможно. Представляешь, сколько ночей он не спал, пока выбил да выколотил из людей, из района, из самого себя все эти новые корпуса мастерских, жилые дома, фермы.
— Представляю, конечно… Директор он, возможно, и неплохой. Экономист — по всему видать, сейчас такие нужны, это верно.
— Ну и какой же вывод? — Дмитриев повернулся к Петрову, насколько позволяла теснота кабины, и смотрел тому в лицо.
— Какой вывод? Не знаю, что и ответить… Видимо, я ничего не понимаю еще, мало работал.
Они уже подъехали к воротам гаража, отсюда до дома — пятьдесят метров. Оба вышли.
— Так вот и поработай еще, разберись, — продолжая начатый разговор, предложил Дмитриев.
— Нет. И рад бы, да душа не лежит ко всему здесь. Какой уж я работник, если глаза ни на что не смотрят! Домой?
— Да. Надо показаться.
Простились они холодно. Дмитриев понимал инженера, и в то же время расчетливая убежденность этого технаря в том, что у Орлова ему будет лучше, вызывала чувство неприязни, будто Петров нашел другой надежный окольный путь в жизни, сухой и верный, в то время как он, Дмитриев, напрямую через болото…
Придя домой, он только поздоровался со своими и направился к Маркушевым, но разговора в тот вечер не получилось, поскольку братья гуляли в ожидании конца света. Поразмыслив над судебной ситуацией, в которую все равно придется влезать, он разыскал новую доярку Сорокину и битый час убеждал ее поехать в суд и забрать заявление обратно, если не поздно. Сорокина согласилась.