Золотое руно
Шрифт:
— Привет передовикам!
— Здравствуй. — буркнул Орлов, сунул Боровому руку, как из амбразуры. — С вами станешь передовиками!
— А что?
— Он еще спрашивает! А цистерну молока кто завернул обратно?
— Кислотность высока…
— Кислотность высока! Это в такое время высока? Морозы еще, утренники, а у вас хватает нахальства говорить о кислотности! Ты проверял молоко? Разве оно скисло?
— На то лаборатория…
— Я вот как-нибудь доберусь до вашей лаборатории! Директор там у вас тоже хорош: кому вкатит кислотность, кому — так пройдет. Вон Державе ни одной цистерны не завернул. Это почему? Что у него, доярки чище? Да у него не доярки — сброд, каждый месяц меняются, а у меня кадровые, чистюли. Знают дело!
— Вот и радуйся, если кадровые!
— Просмеетесь! Я вот возьму вас с директором за шиворот да вот сюда, на четвертый этаж, к прокурору, сукиных сынов! Вы у своих борзыми берете или на жирности вам хватает? А?
— Ты на меня не ори! Мне хватает дел с оборудованием, — ответил инженер, намеревавшийся доехать на машине Орлова до райпотребсоюза.
— У всех у вас свое дело, а кто же там занимается этим… Посмотришь: бегают по двору — рыла красные, глаза оловянные, будто водкой налитые. Смотри, Боровой! Выгонят — и трактористом не возьму!
— Уж очень вы, молодые руководители, горячи пошли! — выпрямился Боровой, стоявший до сих пор внаклонку. — Нынче слышал, как твой дружок, Дмитриев, директора своего захаял?
— Нет. Не слышал, — насторожился Орлов.
— То-то! Я, говорит, против своего директора. Против, говорит, того, чтобы его в президиум и вообще… О как!
— Так и сказал? — Орлов открыл дверцу, выпростался наружу.
— Так и сказал.
— Да он что — в уме?
Боровой пожал плечами.
— Постой, а он объяснил что-нибудь?
— На днях вызовут для объяснений. Не время было.
— Что же это он наделал? Что же он… Да ты сам слышал, или сорока на хвосте принесла?
— Сомневаешься — спроси самого. Вон он в магазине! Погоди! Ты куда едешь сейчас? Тьфу ты…
Орлов, не слушая, метнулся к магазину, громыхнул тяжелой дверью, огляделся с высоты своего роста, увидел приятеля и подошел к нему.
Дмитриев не был расположен к разговору и все смотрел куда-то в сторону с задумчивой рассеянностью. Это его нестроение окончательно убедило Орлова, что дело Дмитриева неважно — бяка дело, как привык он говорить в приятельском кругу.
— Ты домой сейчас? — спросил Орлов.
Дмитриев кивнул.
— Права у тебя с собой?
— Дома.
— Ну да и черт с ними! Ты не пьяный. Бери мою машину и кати домой, вези мясо, а то протухнет! — Он подал Дмитриеву ключи от машины.
— А ты?
— А меня придется везти Державе. Чего вызарился? Сматывай скорей отсюда, не порти мне малину!
— Ладно… За машину не волнуйся: я не лихач.
Дмитриев повеселел, казалось. Он обстоятельно завернул мясо в целлофановый пакет, опустил в сетку, спросил:
— Чем занимаешься по вечерам? Зубришь?
— Зубрю сквозь зубы… Ты чего отмочил сегодня?
— Ничего решительно. Просто сказал несколько слов не по тексту…
— Ладно. Чую, разговор не для магазина. Давай сегодня ко мне закатимся, поразмыслим в две головы.
— Нет. Сегодня не до посиделок, — Дмитриев нахмурился, будто перебирал в памяти дела.
— А что?
— Времени мало. За два дня надо многое наверстать в своей работе. Обдумать кое-что с людьми. Ты знаешь, видимо, нашего брата, это в крови: сначала слово выпустим, потом дело гоним, вослед.
— Все по святому писанию: «Сначала было слово…» А все же балда ты, пожалуй. Кукарекнул!
— Тебе смешно? Ну, я поеду, а то поссоримся, Андрей.
— Да, да! Сматывайся скорей! — Орлов подтолкнул приятеля в кабину. — Приоткрой стекло побольше, а то угоришь: двигатель сечет у старой галоши.
— Ну, всего! — кивнул Дмитриев.
— Всего! — Орлов поднял руку, как семафор, и с удовольствием отметил точность разворота, сделанного Дмитриевым.
Шофер «Волги» дремал. Орлов стукнул ладонью по капоту — тот ворохнулся и по знаку руки вышел.
— Айда за сигаретами! — неожиданно предложил Орлов.
— У меня есть…
— Идем, идем, а то уедете без меня!
В гастрономе он купил две пачки сигарет шоферу Бобрикова, себе — бутылку коньяку и кулек мягких конфет, хотя жена наказывала привезти полукопченой колбасы и еще всякой всячины, даже сапоги резиновые. Но какие тут сапоги! Какая колбаса! Вот и у него, как у Дмитриева, дело пошло за словом: обещал — выдержал удои и держит пока, а дальше как? «А у Кольки дело бяка, кажется…» — опять настигла мысль о приятеле.
Бобриков уже рыскал у машины. Шофер виновато потрусил к нему. Прибавил шагу и Орлов — не опоздать бы! Он махнул Бобрикову рукой, когда тот уже забоченивался в кабину.
— Подожди! Я отпустил свою!
«Неужели не дожму за дорогу экономиста?» — подумал он, устраиваясь один на заднем сиденье.
Разговор не вязался до полдороги. Бобриков был мрачнее тучи грозовой — очевидно, выступление Дмитриева расстроило его.
На тридцатом километре от города, близ полустанка, шофер робко попросил директора заехать на минуту на пункт приема кожсырья — мать просила узнать, когда можно сдать шкуру молокопойного теленка. Бобриков буркнул что-то, недовольный, но на минуту разрешил. Этой минутой и воспользовался тотчас Орлов.
— Матвей Степаныч! Встряхнись! Счастье любит веселых! — сказал он решительно. — Давай-ка коньячку! Чего смотришь? Не отрава, а хлебнешь — полегчает. Давай-давай! Стакан-то имеется?
Шофер уже скрылся в растворе амбарных дверей пристанционного строения, и Бобриков сам достал стакан, мутный, как лунный камень.
— Сойдет! — Орлов зубами отгрыз легкую жестяную пробку, выковырнул капроновую, булькнул в стакан, ополоснул коньяком и щедро выплеснул на раскисшую дорогу: игра стоит свеч!