Золотой Конвой. Дилогия
Шрифт:
– Помилуйте, я даже не вижу прицельных. Всегда говорил, что не разделяю моду на эти тонкие мушки.
– А я так теперь их самый большой сторонник, - пропыхтел Краузе.
По цепи лежащих людей, слева к ним пригибаясь бежал штаб-ротмистр Гиммер.
– Что там?
– На ходу присмотрелся он.
– Краузе, вы?
– Так точно, Штаб-ротмистр.
– А Жемчужин и Азанчеев?
– Жемчужин - все. С Азанчеевым мы разошлись. Значит... он не вернулся?
– Нет.
Все тягостно помолчали.
– С кем вы столкнулись?
– Продолжил Гиммер.
– Черт разберёт. Кажется, красные.
– Много их?
– Не
– Зачем приняли бой? Почему не отступили?
– Это был не встречный бой, - засада.
– Устало объяснил Краузе.
– Мы сразу потеряли двух лошадей, Жемчужина ранили. Если б не он, нас бы всех там разом положили. Спас казак...
– Что еще можете сказать?
– Более, ничего. Правда...
– Да?
– За мной не было погони. Я пошел не назад, а вам наперерез. Знал, что вы свернете вправо. Прикинул, что так или иначе, выйду на ваши следы. А свои замел ельником, вы знаете как я умею. Но в лесу я видел кого-то...
– Кого?
– Не знаю. Человек. Мелькнул и пропал. Я потом долго лежал, но больше никого не видел.
Гиммер на мгновенье напряженно замер, осмысливая.
– Красные на нас до сих пор не вышли... Может, случайная засада?.. Не именно на нас?
– Кто знает. Но мы их довольно сильно потрепали. Я сам точно снял несколько человек. Раненные могли их замедлить. Могли вообще переменить их планы.
– Да...
– Гиммер неопределенно кивнул - Категорически мало данных...
– Он обернулся к Эфрону и Гущину.
– А вы своей стрельбой прямо-таки хотите вывести на нас погоню. Гущин!
– Я, штаб-ротмистр!
– Идите к конвою, и скажите унтер-офицеру Овчинникову, чтоб он прислал сюда второй взвод, а этих - в лагерь, греться. Слишком лютый мороз. Мы не сможем долго держать заслон, иначе поморозим людей. Надеюсь, у всех врагов в округе та же проблема. Между боем с людьми и погодой, всегда лучше второе. К ночи оставим только часовых...
– Думаете, сегодня обойдемся без визитов?
– Спросил Гущин.
Гиммер поднял глаза к холодному небу.
– Темнеет, луна будет ущербная. Идти ночью в лесу, - оставить глаза на первом суку. Выполняйте.
– Есть!
– Гущин Вскочил, и побежал к лагерю, по лошадиной протопке.
Гиммер повернулся к Эфрону.
– Борис Викторович. Прошу об одолжении: пройдите аккуратно округ лагеря. Посмотрите, нет ли рядом с нами чужих глаз. А уж потом на отдых.
Эфрон гибко поднялся.
– Сделаю, Клементий Максимыч.
***
Шли с перекатной арьергардной заставой. Это значило, что конвой шел своей скоростью, медленно бредущих груженых лошадей. А Медлявский, Гарткевич и Гущин, отставали, устраивали засаду, и ждали некоторое время - не догонит ли более ходкий, не связанный грузом противник. А потом снова пускались по оставленным конвоем следам. Было ясно. День блестел, пронизывая солнечными лучами дыры в еловых ветвях, создавая резкую картину светотени.
Медлявский поглядел в стороны, справа и слева, где лежали компаньоны. С трудом отодвинул толстый рукав полушубка, и посмотрел на большие наручные часы. Пора.
– Встаем, - тихо сказал он.
Трое поднялись, похрустевшая снегом, и отряхиваясь, и пошли к оставленной конвоем тропе. Гарткевич шел первым. Из-за толстой одежды он косолапил, и казался похож на медведя.
'Наверно, у меня такой же нелепый вид' - подумал Медлявский.
–
– Уже второй день пошел. А не следа погони. Полагаете, оторвались?
– Не знаю, Эдуард Васильевич, - Медлявский поддернул сползавший с плеча ревень карабина.
– Оторваться мы не можем. У нас слишком тихий ход, из-за груза. Если только там, - на дороге была случайная засада. И нас не преследуют.
– Когда же выйдем снова на дорогу? Гиммер что-то говорил об этом?
– Гущин непроизвольно поежился.
– Признаюсь, ненавижу здешнюю Тайгу. Эта тишина... У меня здесь ощущение, что я давно умер и стал призраком. Или того хуже, -никогда и не жил. Всегда слонялся между здешних деревьев, а все мои воспоминания; городская жизнь, балы... Будто это чья-то чужая память. Обрывок чужих дум, которые я случайно поймал.
– Вы тонкая натура, Гущин, - заметил Медлявский.
– Однако, тише, поручик. Мы в дозоре.
– Простите, штабс-капитан. Однако...
– Тихо!
– Медлявский поднял руку и замер.
Гарткевич обернулся, и вопросительно округлил глаза, мол, - что?
Медлявский глядя ему в глаза так и стоял, подняв свободную от оружейного ремня руку, в жесте ветхозаветного пророка.
И тут сзади стал слышен шум. Лошадиные шаги, тихое похрапывание, звон узды.
Все трое потянули с ремней оружие.
– Стрелять по первой надобности - прошептал Медлявский.
Он тихо показывал пальцем в грудь товарищу, а потом на место, куда тот должен был пойти. Гущина он послал левее. Себя направо. А Гарткевича, с его ружьем-пулеметом, положил в центр, у двух больших, сросшихся низом елей.
Медлявский стал на колено у дерева, сокрывшись за ним, положил ложе карабина на толстую ветвь у основания, и аккуратно провернул диск предохранителя. Посмотрев краем глаза он увидел, как Гарткевич аккуратно, без шума разложил сошки своего ружья, и поправив башлык, чтобы не прижиматься щекой к стылому прикладу, повел пулеметным стволом. Гущин, лежавший дальше, тоже стоял на колене, его скорострельный винчестер было не очень удобно перезаражать лежа.
Лошадиный шаг становился слышнее. Медлявский напряженно вглядывался в контраст снега, зелени елей, света идущего сверху, и теней таившихся под деревьями. Вот, мелькнул впереди силуэт - нечто непонятных, нечеловеческих очертаний. Но секунду спустя стало понятно, что это все-таки человек, на лошади, и в меховой шапке столь пышной, что она почти сливала его голову с плечами. За ним ехали еще... Медлявский вложился в карабин, совместил мушку с целиком. Выстрел ударил слева, - Гущин опередил, - и почти сразу послышался характерный двойной 'клац' его быстрого винчестеровского затвора. Человек в огромной шапке, безо всякого звука склонился к шее коня, будто хотел что-то сказать четвероногому товарищу на ухо. И тут заработал 'Мадсен' Гарткевича. Шквал огня пролетел к неприятелю, конь человека в большой шапке заржал, взвился на дыбы, сбрасывая с себя безвольное тело, и рухнул в снег. Следующий за ним всадник отчаянно коротко вскрикнул, хватаясь руками за грудь. Заржала испуганная нежданной болью лошадь. Медлявский поймал на мушку смутную тень всадника, и тоже нажал на спуск. Пробежала куда-то в сторону, мелькнув в просвете деревьев, лошадь, которая тащила за собой застрявшего ногой в стремени человека. Человек волочился за лошадью неживой куклой, лицом вниз, сгребая снег как плугом полами полушубка, и шашкой в ножнах.