Золотой Конвой. Дилогия

Соколов Лев Александрович

Поручик пришпорил своего лохмата, стремясь скорее подскочить к павшему противнику на расстояние точного выстрела, пока тот не очухался от удара. Но снизу грянул выстрел, и сам Азанчеев почувствовал, как тяжело вздрогнул его конь, и прерывисто заржав вдруг ломким шагом пошел боком. Азанчеев попробовал сдержать поводом, но почувствовал, как конь запнулся и начал валиться на бок. Он сдернул ноги из стремян, и попытался соскочить -поздно - конь увлек его за собой и придавил ногу, хорошо еще не в бедре, а низко по голени. Снег обжег. 'Два за день - слишком...' - пронеслась отрывистая мысль. Поручик вдохнул, возвращая в грудь выбитый ударом о землю

воздух, машинально хлопнул по папахе, поправляя на место. И рывком подтянул к руке револьвер, улететь которому далеко не дал предохранительный шнур. Он приподнялся на локте, и глянул через тело коня. Враг, на ходу стряхивая с лица снег бежал к нему, выставив вперед руку с револьвером. Конь Азанчеева пал на правый бок, и ему никак не удавалось толком привстать, чтобы выстрелить, потому что для этого нужно было подпереться как раз на правую руку. Как-то исхитрившись, и привстав напряжением мышц тела, он все-таки пальнул, - без меткости, только чтоб осадить натиск, и выиграть себе мгновенье. Противник и правда замешкался, и чуть пригнувшись стрельнул в ответ. Пуля шлепнула в коня, и тот вздрогнул безмолвно, уже отходя. Поручик меж тем, смог таки выпростать ногу, и приподнялся, используя тело коня как бруствер.

Враг был уже совсем рядом, прикрывался стволом дерева, недостаточно впрочем, толстого, чтобы укрыть весь силуэт. Поручик холодно прицелился, и выжал спуск. Сухо щелкнуло, - боек ударил по пустой гильзе - вышли патроны. Нажал еще раз, - и щелкнуло еще. Девять патронов 'испанского нагана', это было на два больше, чем в обычном, офицерском. Пару раз это выручало, но сегодня, кончились и они... Поручик лапнул себя по плечу, выискивая ремень карабина, - но ремня не было, - разомкнулся за ветвь при падении?.. А враг, услышав щелчки, - он был скор не решение, и не робкого десятка, - мигом выскочил из-за дерева, и подскочив так, чтоб ему не мешало лошадиное тулово уставил ствол в Азанчеева. Поручик глянул в уставленное на него дуло. Но вдруг, вместо выстрела раздался тот же самый сухой щелчок.

Человек перед Азанчеевым, коротко глянул на свой револьвер. Он был красив, круглолицый, с силой во взгляде, наверно нравился женщинам... Без потерянной папахи уши его покраснели от мороза. Ситуация будто бы потеряла запал. Как греческая трагедия, в которой отыграли решающую сцену. Азанчеев шумно выдохнул, прошелся правой рукой по борту полушубка.

– Оба, значит, до железки, - без явной неприязни сказал человек, спокойно засунул свой наган в кобуру, а затем плавным движением вытянул из ножен саблю.
– Значит, придется по старинке. Вставайте поручик, лежачего бить не буду.

Азанчеев присмотрелся. С поправкой на местность и тяжелую одежду, противник стоял практически в классической стойке. Это была не казачья размашистая удаль, а европейская школа фехтования. И оружие, - не клыч, не шашка, годные только рубать, а кавалерийская офицерская сабля образца 27го года. С клинком несильного изгиба, и довольно развитой гардой, которая позволяла колоть, оберегая руку от встречи. Такая же сабля была у самого поручика. Ну-ну...

Азанчеев поднялся, утер лицо рукавом, вытащил свою саблю, и перейдя коня встал перед противником.

– В каком полку служили?
– Спросил он.

– Семнадцатый гусарский; 'красные фуражки', - лаконично ответил противник.

– Пятый гусарский; 'бессмертные', - отрекомендовался Азанчеев, и невесело усмехнулся. Ну здравствуй, собрат... А училище?

– Александровское.

– И я, Александровское...
– Перед внутренним взглядом поручика мелькнул вид родных стен. Корпус роты, огромный колонный зал, в котором идеальными рядами стоят заправленные койки, с приставленными к оножью табуретами... Свисающие с потолка лампы на длинных шнурах... Уютная библиотека, с низким сводчатым потолком. Бесконечный классный коридор, с высоченными дверями. Гимнастический зал в летнем лагере. Молебны на плацу. Сцены из счастливой юности. Сцены из другой жизни...

– Какого году выпуск?
– Спросил Азанчеев, и тут же прервал себя, - хотя... не надо.
– Стоявший напротив был младше, на год, может два. И Азанчеев не хотел знать. Потому что не хотел вдруг вспомнить это лицо другим, юным, -мальчишкой из прошлой жизни. Вместо этого он тихо спросил.

– Как ж ты?.. С этими?

– Нет, брат-гусар, - упрямо мотнул головой человек напротив - Это ты как? С этими?

– Что мелешь?!
– Вскипел Азанчеев.
– На мне погоны русского офицера! А ты что? Все предал!

– Зато солдаты от вас к нам бегут, - в английской форме.
– Рявкнул круглолицый.
– Привели в старину иноземцев. На тебе погоны русские, - а при мне честь! Русского офицера!

– Ты!.. Про честь!..
– Азначеев до крови закусил губу.
– К черту! В позицию!

– И правда. А то уши мерзнут.

Но сабельный бой не терпит горячей головы, поэтому Азанчеев выдохнул ярость, и подступая уже, холодно пообещал:

– Убью тебя. Встречу кого из 17го полка, - расскажу, что смысл с их мундира пятно.

– Не говори гоп...
– Ответил противник.

Азанчеев ударил первым.

Сабельный бой стремителен и скоротечен. Редко, когда сходка длится больше двух трех ударов. Правда сейчас, противников тяжелила зимняя одежда. Меньше маневра ногам, все решит кисть. Азанчеев встретил твердую руку. Выпускник Александровского должен был быть хорош, - на меньшее нельзя рассчитывать. Сам Азанчев знал себе цену, - сильно выше середняка. Сильно выше. Сейчас перед ним обнаружился соразмерный противник. Клинки перекликнулись звоном голоменей, - раз, два, три!
– Соперники развалились на шаг в сторону.

– Может последний холодный бой?
– ухмыляясь спросил красный.
– Сабля умирает. Жалко.

– Божий суд.
– Вымолвил поручик.
– Кто победит, тот и прав.

Снова сошлись, раз-два-три-четыре!..

Грохнул выстрел, и в дерево рядом с головой Азанчеева вонзилась пуля. Оба противника замерли, машинально разорвали дистанцию, и посмотрели на звук. В нескольких десятках метрах тяжело дыша стоял солдат с красной лентой на папахе, и тяжело дыша передергивал затвор.

– Ах ты бес, дыхалку потерял...
– буркнул солдат, загоняя новый патрон.
– Держись краском! Щас я его!...

– Отставить Латкин!
– Гаркнул стоявший перед Азанчеевым, не выпуская его из вида.
– Ты почему здесь? Был сигнал сбора!

– Малость, поотстал, товарищ Резнов, - выдохнул солдат.
– Так чего, мне?..

– Догоняй наших, Латкин. Я здесь... приберу. Ты меня знаешь.

– Известное дело, - кивнул солдат.
– Разрешите?

– Бегом!

Латкин кинул, и развернувшись закосолапил к дороге.

'Даже честь не отдал, - подумал Азанчеев.
– Банда, одно слово... А ведь не уйдет этот Латкин. Сядет где-то рядом. И даже если я выиграю... Одна надежда - мазила. Но уж этого я всяко с собой заберу'.