Золотой крест
Шрифт:
С утра Ворожцов и его товарищ взялись за дело с особым усердием. Мастеру-надсмотрщику это понравилось. А когда он вышел из цеха, станочники подали непрокаленную болванку. Сломанный пресс задержал обработку деталей почти до конца смены.
Назавтра то же самое повторилось в начале смены. Русскому станочнику, занятому на прессе, пригрозили расстрелом. За пленного заступились Ворожцов и сам мастер. Они отнесли вину за счет слабосильности печи и недоброкачественного угля.
Впоследствии гидравлический пресс и другие станки военнопленными выводились из строя многократно.
До счастливой победной поры оставались считанные дни. Теперь бы жить да радоваться. А Ворожцов окончательно ослаб. Ноги опухли, силы иссякли.
— Мне, наверное, тоже конец пришел, — пожаловался Аркадий другу. — Чувствую, попаду в команду смертников. Отощал до невозможности.
— И что же ты молчишь? — рассердился Бурда. — Почему таишь черные мысли? До победы рукой подать, а он помирать собрался!
Павел Бурда встретился со своим товарищем чехом по имени Кароль. Он обычно разливал узникам суп. Договорился с ним о добавках Ворожцову. Помощь оказалась действенной. Силы Аркадия окрепли.
А тут до лагеря докатился слух: город Линц вот-вот займут советские войска. Начальники всполошились. Нужно хоть в какой-то мере замести кровавые следы. Пленным объявили:
— Есть опасность от налета авиации. Надо скрыться...
Их построили в полукилометровую колонну и повели через Дунай в лес, в бомбоубежище. Но опытный подпольщик Павел Бурда разгадал намерение фашистов.
— В бомбоубежище не спускаться. Оно заминировано. Там смерть, — шепнул он соседям, шагавшим вместе с ним в середине строя.
Страшная весть с неимоверной быстротой, будто током, из конца в конец прошила многотысячную колонну. Строй тотчас расслаб, заколыхался. Конвоиры заметили это и, грозясь оружием, кричали:
— Шнель! Шнель!
— Подтянись!
— Не нарушать строя!
Павел Бурда заметил волнения в строю и, чтобы предупредить самовольные действия военнопленных, через тех же соседей распорядился:
— Идти смелее и ждать команду!
И строй снова напружинился, шаг окреп, глаза узников засверкали, оживились. Значит, в колонне есть кто-то старший, кому известно, что надо делать. Значит, не все потеряно. Так подумали многие военнопленные.
На подступах к бомбоубежищу Павел Бурда передал новую команду:
— У входа в бомбоубежище остановиться и обезоружить конвоиров!
Кому и как обезоружить конвоиров — об этом не говорилось. Шепотом, да в полукилометровой колонне, да, на глазах у врагов всего не скажешь. Зато эту команду хорошо знали шагавшие на флангах строя подпольщики, заранее проинструктированные руководителем.
У самого входа в убежище старший колонны, краснощекий немецкий офицер, ничего не зная о замыслах подпольщиков, остановил колонну и начал объяснять:
— Чтобы все было в порядке, надо спускаться по два человека и проходить в самый конец.
Офицер приставил к глазам бинокль и осмотрел небо —
В это время из строя выскочил высокий черноволосый человек и так пнул в живот офицера, что тот упал навзничь. Лежащего, испуганного до безумия офицера военнопленные обезоружили и связали ему руки.
Упали второй конвоир, третий, четвертый. Но всех сразу взять не удалось. Их было до двухсот человек. Те, которые держали автоматы наготове, открыли огонь. И в середине и в хвосте колонны густо, как снопы на жнивье легли убитые.
В ход пошло оружие, захваченное военнопленными врагов. И это решило скорый исход кровопролитной схватки. До двух десятков конвоиров было убито, а остальные пленены.
Похоронив убитых, оказав первую помощь раненым бывшие узники вернулись в свой лагерь и двое суток охраняли его собственными силами.
На третьи сутки в город Линц, занятый американскими войсками, приехал советский полковник в форме пехотинца. Выстроив людей на плацу лагеря, он сказал:
— Дорогие соотечественники! О вашем подвиге у заминированного фашистами бомбоубежища мы уже слышали. Теперь ваши мытарства закончились. Советское командование решило определить вас в госпитали — подлечитесь, наберетесь сил, отдохнете.
И советские гостеприимные госпитали приняли всех уцелевших от смерти.
Во главе бригады
На польской земле с каждым днем возникали все новые и новые очаги борьбы с врагами. Народные мстители не давали покоя фашистам ни в Ченстохуве, ни в Тарнуве, ни в Ломже, ни в Люблине, ни в Прушкуве. На всех дорогах Польши густо пестрели немецкие надписи: «Ахтунг! Партизанен».
Полицейские сбились с ног. Из генерал-губернаторства одно за другим шли распоряжения: выловить партизанских зачинщиков! Доложить о причинах взрыва оружейного склада! Усилить охрану железных дорог! Арестовать всех, кто виновен в уничтожении эшелона танков!..
Но партизаны были неуловимыми. Руководимые Польской рабочей партией, они наносили удары по врагу все чувствительнее, ощутимее. Их активные действия сливались воедино с той великой борьбой, которую вели советские войска против фашистской Германии.
Тысяча девятьсот сорок четвертый год партизаны Прушкува встретили не за праздничным столом, а в боевых трудах. Когда в одном из близлежащих гарнизонов немецкие офицеры собрались на новогодние торжества, над улицей, словно гулкое эхо, прокатился оглушительный взрыв.
— Господа офицеры! — послышался в темном зале дрогнувший голос. — Прошу соблюдать спокойствие...
Голос тщетно призывал к порядку. Перепуганные насмерть люди искали выхода, сбивая с ног всех, кто встречался на пути. На пол со звоном полетела посуда, опрокидывались столы, паркет стал скользким от вина. Потом вблизи раздался треск автоматов.
— Сорвали им праздничек, — докладывали партизаны, возвратившиеся с задания.
— Молодцы! Поздравляю с первой удачей в новом году! — сказал командир подчиненным.