Золотой песок для любимого
Шрифт:
– Ядреный квасок!.. – Елизавета Степановна крякнула и осеклась.
Гость взглянул на хозяйку и заметил испуг в ее глазах. Как настоящий джентльмен поспешил на помощь.
– Ох, ядреный!.. – тоном извозчика пробасил он и тоже крякнул.
Они говорили о разном, но Елизавета Степановна, стараясь понравиться гостю еще больше, расспрашивала об охоте, с которой он только что вернулся. Готовясь к встрече, она прочитала два номера прескучного, на ее взгляд, журнала «Природа и охота». Но кое-что ее тронуло.
– А правда ли, Михаил Александрович, если кто убьет лебедя, то с ним непременно случится несчастье? – спросила она, глядя ему в глаза своими карими с желтоватыми крапинками на радужке глазами.
– Гм… – пробормотал себе под нос Михаил Александрович. – Говорят. Я не убивал никогда. Более того, я слышал еще и то, что нельзя убивать дичь возле дома. Например, в деревне. Случается, тетерева или рябчики по непонятным причинам залетают во дворы или на огороды. Может, по молодости, по глупости считают весь мир своим. – Он пожал плечами. – Рассказывали, что если не прогнать, а убить, несчастья не миновать.
– Да что вы! – Изумление, смешанное с тайной радостью, прочел он на ее лице. Занятно, подумал он. Радость-то от чего? – Да эти тетери сколько раз садились к нам на березы. Мой тятя палил в них почем зря! А мать отеребит – и в чугун! – Елизавета Степановна захмелела, иначе не позволила бы себе говорить с гостем в столь вольной, даже бесшабашной манере.
– Дурной знак, – снова подтвердил Михаил Александрович. – Наблюдения показывают, что примета не лишена истины – непременно кто-то умрет. Или с кем-то из семьи случится несчастье.
Елизавета Степановна открыла рот и замерла. Лицо ее сделалось простоватым. Михаил Александрович перевел взгляд на блюдо английской работы с пирогами. Он не знал, о чем она сейчас подумала. Наверное, вспоминала, кому из большой деревенской семьи из вологодских глубин тетерева наслали смерть.
Но она вспомнила другое – в ту осень, когда она упала на борону, отец каждое утро стрелял тетеревов на березе возле сарая. В их огороде.
Наконец встрепенулась она, Михаил Александрович все знает, что можно, а что нельзя, стало быть, никаких несчастий больше с ней не случится.
– Ну что ж, я благодарен вам за обед. Все было замечательно. – Михаил Александрович отложил крахмальную салфетку.
– Да что вы, разве это обед? – Хозяйка махнула рукой и отвернулась. – А не желаете ли рюмочку ликера?..
Послеобеденный ликер был подан в комнате, которую она называла оранжереей. Есть хоть какой-то толк от ее брата и его фиалок. Они цвели здесь круглый год, потому что привезены были из разных полушарий. Одни отцветали, другие бутонились.
– Чудесный сад, – похвалил гость. Но при этом еще более прежнего усомнился – едва ли Шурочка захочет стать садовницей.
Он был совершенно прав и подумал об этом вовремя. Потому что Шурочка, усевшись в его кресло в его кабинете, за его письменный стол, крутила перед собой глобус. Раз сто, не меньше, находила она то место на нем, где сейчас Алеша со своей поисковой партией. Скоро, скоро всему конец.
Часы в кабинете оповестили, что минуло еще четверть часа. Шурочка не осуждала их за назойливость – неустанно напоминают то, о чем и она себе – время идет. Но не мимо, нет, эти четверть часа приблизили ее к цели, пускай даже на птичий шаг.
Но где дядя? Не слишком ли он заобедался? Или его дама подала ему нечто особенное? Кружева с застежками или со шнуровкой? А может быть, чулочки в мережку?
Она улыбнулась. На самом деле сэр Майкл так сильно влюблен в эту женщину? Поверить в то, что престарелый дядюшка вообще способен на подобное чувство, трудно. Может, он мечтает о покойной жизни? Или жертвует собой ради нее, своей племянницы?
Шурочка еще раз крутанула глобус, земля завращалась, подставляясь то морем, то сушей. Она закинула руки за голову, отодвинулась от стола и привалилась к спинке стула.
Дядя не говорит, но она-то сама знает правду: нет у нее денег. У него – тоже крохи. Ее учеба, его английская жизнь без оглядки съели все, что было припасено. А новые деньги не текут к старым барам. Понятно, в сестре и брате Кардаковых он увидел вариант для обоих. Что ж, они люди не противные, может, даже более милые, чем можно подумать, даже образованные в какой-то мере.
И бесконечно чужие.
Но если она не выйдет замуж за Николая, а она за него не выйдет, хватит ли у извозопромышленницы любви к дяде? Что важнее для Елизаветы Степановны – желание улучшить породу купцов Кардаковых или поймать удачу для самой себя?
Глобус затих. Он повернулся к ней сушей, наверное, она насмотрела это место, подумала Шурочка, и оно само притягивается к ней.
Ах, дядя. Не перехитрит ли он самого себя? Неужели и впрямь испытывает удовольствие от столь долгого обеда с Кардаковой?
Она была с ним на таком. Дяде наливали – и сейчас, вероятно, тоже – из хрустального графина холодную водку. Он морщился, этот любитель скотча.
Шурочка посмотрела в окно, ей послышался стук колес экипажа. Мимо, поняла она, когда стук утишился. Но она продолжала смотреть в окно. Стекло стало такого же цвета, как моря на глобусе – темно-синим. Уже вечер, скоро загорятся керосиновые фонари на улице, потом – газовые.
Это хорошо, что дядя согласился без особого сопротивления отпустить ее в гости к Варе Игнатовой. Она так волновалась. Завтра Варя приедет на поезде из Петербурга. Они вернулись вместе из Англии, но подруга осталась в Петербурге, чтобы навестить своих братьев и сестер.
Родители Вари жили в Барнауле, на Алтае. Ее отец был удачливым геологом и известным путешественником. Он недавно отошел от дел, писал статьи для журналов о природе и охоте. Может быть, дядя не упорствовал потому, что Игнатов его старинный друг, гораздо старше, чем он. Более того, их связывает принадлежность к какому-то обществу. Много лет назад они служили на дипломатическом поприще, тогда же вступили в него. Дядя не рассказывал ничего особенного, только как-то обронил, многозначительно подняв брови: членство в нем полезно для жизненных успехов.