Золотой петух. Безумец
Шрифт:
Бедная женщина изливала свое застарелое горе. Ей пришлось немало выстрадать из-за предрассудков среды и испытать их гнет на себе.
Облегчив душу, Нуне сказала Микаелу:
— Будь спокоен, дорогой, я сама поговорю с матерью, объясню ей все, и твое желание будет исполнено. Мы, сестры, все были несчастны, пусть хотя бы Рипсиме будет счастлива.
Через неделю в одной из церквей города Е… совершился обряд венчания. Рипсиме и Микаел со счастливыми лицами стояли перед алтарем. Приглашенных было мало. Когда кончился обряд, гости подошли поздравлять новобрачных. Затем немногочисленное общество разместилось в экипажах, стоявших у дверей церкви, и направилось к дому Масисянов.
Поздно ночью пришла телеграмма от Стефана, в которой он писал:
«Поздравляю со счастливой женитьбой. Благодаря тебе разоренный отцовский очаг вновь обрел жизнь. Отныне для нашей семьи ты будешь настоящим „золотым петухом“…»
1879
БЕЗУМЕЦ.
РОМАН
Безумец в яму камень закинет — сотни мудрецов не вытащат.
Пока мудрец подумает, безумец реку переплывет.
Правда на языке у безумца.
Глава первая
Баязетская крепость оставалась неприступной. Пополненный ополченцами — армянами и тюрками, — в ней засел небольшой русский отряд, уныло ожидая рокового конца. Железное кольцо врагов, неумолимо сжимаясь, угрожало задушить осажденных. Всякая связь с внешним миром была прервана.
Осада началась шестого июня 1877 года и продолжалась двадцать три дня. Это было в ту пору, когда удача — постоянный спутник русского оружия — вдруг изменила ему. Местные мусульмане, сначала добровольно признавшие власть русских, неожиданно восстали и присоединились к войскам Измаила-паши [21] .
21
Турецкими войсками, которые в 1877 году захватили город и осадили крепость Баязет, командовал Ахмед Фаик-паша. Исмаил-паша в 1867 году отказался от звания паши и принял наследственный титул хедива (наместника) Египта и Судана, до 1879 года находился в Египте. — прим. Гриня
Командующий ереванскими частями генерал Тер-Гукасов находился в это время между Зей-Деганом и Дали-Бабаем и во главе небольшого войска отважно сражался с превосходящими силами Мухтара-паши. Он, по-видимому, не знал, какая участь постигла несчастный Баязет, оставленный им на попечение коменданта Штоквича.
Была ночь.
Совсем недавно померк лунный серп, и густой мрак окутал землю. Казалось, он радовал осажденных, словно свет луны — любимицы вселенной — мог выдать их врагу. Однако ночная мгла не ослабила штурма неприятеля.
Стены крепости темными, неясными очертаниями вырисовывались на возвышенности. Град пушечных ядер и ружейных пуль осыпал их со всех сторон. Крепость рявкала, как чудовищный зверь, которому наносят бесчисленные удары. Она все еще упрямо сопротивлялась року и смерти, словно решив умереть со славой. Не более тысячи русских воинов и столько же ополченцев сдерживали натиск двадцатитысячной армии Измаила-паши. Сберегая скудный запас снарядов, осажденные редко отвечали на огонь врага.
В эту ночь в одном из ветхих строений крепости, служившем когда-то казармой, а после ухода османских войск перешедшем к русским наполовину разрушенным, распростершись на земле, лежали истощенные, обессиленные люди. На их лицах был написан страх перед надвигающейся смертью.
— Воды… умираю от жажды, — слышались глухие стоны.
— Хлеба… умираю от голода, — раздавались жалобные возгласы.
Эти несчастные уже неделю почти ничего не ели и не пили. Осада началась так неожиданно и стремительно, что в крепости не успели запастись продовольствием. И сейчас осажденные оказались перед лицом трех врагов: внутри цитадели им угрожали голод и жажда, за ее стенами — огонь врага. С восьмого июня осажденные не ели ничего горячего; всех обозных лошадей, и даже коня коменданта, уже съели. Оставался только ячмень, которым кормили лошадей, да и он был на исходе. Пришел день, когда солдатам выдали по восьмушке сухарей и по ложке воды. А жара стояла невыносимая. Раненые в лазарете получали довольствие наравне с другими.
В крепости воды не было. Источник находился в трехстах шагах от крепостной стены, но турки отрезали к нему дорогу. Каждый вечер осажденные пытались подобраться к воде, но из двадцати–тридцати смельчаков, отважившихся пойти за ней, редко кто возвращался.
— Хлеба… воды… — молили люди.
Но опять и опять грохотали пушки, заглушая стоны несчастных.
Это была одна из тех минут, когда человек забывает о сострадании к ближнему, потому что ничем не может помочь ему. Каждый, кто еще в силах был держаться на ногах, тревожно ожидал той решающей минуты, когда враг потоком хлынет в крепость и надо будет с оружием в руках достойно встретить смерть.
Караульные, стоя на крепостных стенах, следили через бойницы за действиями врага. Они не решались выглянуть наружу, так как со всех окружающих высот крепость беспощадно обстреливали и пули с жужжанием пролетали мимо них.
Видневшийся город представлял собой страшное зрелище: он, словно в честь неведомого торжества, был ослепительно освещен, озаряя окрестные высоты. Это мусульмане справляли свой кровавый праздник. Ад, только ад со всеми его ужасами, мог быть сравним с тем, что творилось в городе.
Горели дома армян. Из окон и дверей вырывались потоки огня. Они смешивались с клубами дыма и, устремляясь вверх, рассыпали искрометный дождь. Пожар быстро распространялся, охватывая весь армянский квартал. Пламя пожирало уже крыши домов. Падали обгорелые стропила, с треском и грохотом рушились кровли, окутывая огненным покрывалом обезумевших жителей. Окруженные стеной огня, они не находили пути к спасению. Вопли и крики несчастных сливались с гулом пожарища. Пламя, подобно гигантскому огненному дракону, кружилось и извивалось в воздухе, ярко освещая все вокруг. В зареве пожара, словно на исполинском полотне, возникали картины одна ужаснее другой.