Золотой выкуп

Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич

— Слово мое едино: ни у кого я не собираюсь просить прощения, — заявил Арсланкул, отчетливо выговаривая каждое слово. — Но спрятанное золото завтра же верну. Хочешь — можешь расстрелять меня, хочешь — выгони из отряда, не заплачу!

— Но признай же, братишка, — уговаривал его Абдукадырхаджа, — скажи, что тебя шайтан сбил с пути и впредь такое не случится.

Арсланкул молча поглядел на стоявших вокруг джигитов. В глазах их не было ни понимания, ни жалости. Все они осуждали Арсланкула.

— Я не привык ни перед кем извиняться, — опустил он голову. —

Но больше такое не повторится, обещаю вам.

Намаз вложил револьвер обратно в кобуру, разрешил джигитам сесть. Над островом надолго воцарилась неприятная, гнетущая тишина…

Намаз нарочно сел рядом с Арсланкулом, которого все еще била дрожь.

— Шернияз, — обратился Намаз неестественно веселым и бодрым голосом к весельчаку и балагуру отряда: — Не развеешь ли парой песен мрак, наполнивший наши души?

— Пусть исполнит «Дальнюю степь»! — предложил кто-то.

— Сердца переполнились печалью, спой, не тяни, храбрый джигит! — поддержал его другой.

— Можно и сплясать маленько, поразмять руки-ноги!

Над островком, дремавшим в объятиях черной ночи, поплыли звуки печальной песни. Нет, Шернияз не просто пел, казалось, он выплакивал все, что таилось в душе. Он рассказывал не только о своих болях и печалях, он повествовал о горькой доле всех своих друзей, оторванных от родного дома, вынужденных скитаться по пустыням и степям…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МЕЧТА НАМАЗА

Намаз вернулся с победой из похода в Зиявуддинское бекство. Почти все сто двадцать кишлаков, составлявших бекство, находились под сильным влиянием намазовского движения. Отдельные селения, расположенные у подножий Карачинских гор, вообще перестали выплачивать налоги. Сборщики податей не раз были жестоко биты.

О том, что карательный отряд численностью в пятьсот человек уже движется по пути в Зиявуддин, первыми узнали жители кишлака Энгкичик. Намаз планировал в ту ночь перевалить через Алтынсайские горы и уйти в Нурату. Прибывший из Энгкичика гонец сообщил Намазу неприятные вести и просил помочь: каратели несли с собой разор и насилие. Намаз срочно созвал десятников на совет. Абдукадырхаджа громко огласил присланное из кишлака послание. Все слушали его молча, опустив головы.

— Ну, что скажете, джигиты? — спросил Намаз. — Будем уносить ноги или пойдем защищать дехкан?

— Худая же слава о нас останется в этих краях, коль мы сейчас покажем врагу спину, — произнес первым Арсланкул.

— Арсланкул-ака дело говорит, — поддержал его Шернияз. — Не мужское это дело — бежать от врага.

— Мы должны принимать бой и со значительными силами неприятеля, если хотим и дальше воевать, — высказался и Назарматвей. — Боец должен принимать бой, а не отлеживаться в тенечке. Рано или поздно наша встреча с крупными силами неприятеля неизбежна… По-моему, пришло время испытаний.

— И сабли уж совсем заржавели, — засмеялся Кабул. — Я же эту штуку, право, не морковь резать с собой таскаю!

После столь короткого обмена мнениями было решено дать бой карательному отряду эмира.

Намаз уже не единожды убеждался в благоприятном исходе неожиданной атаки. Всегда нужно появляться там, где неприятель тебя не ждет, и тогда, когда твое появление кажется ему немыслимым.

Сошлись на том, что солдат эмира следует встретить на границе Бухарского и Зиявуддинского бекств. Отряд тотчас выступил в поход и за ночь перехода достиг ее. Здесь Намаз выбрал такое место, которое было для его джигитов удобным во всех отношениях: вьющаяся дорога из Бухары у подножий гор сильно сужалась, превращаясь в некое подобие желоба.

Джигиты Намаза пропустили войска эмира в этот каменный мешок и атаковали их, сонных и усталых после трудной дороги. Эмирские нукеры, рассчитывавшие на легкую победу «над неорганизованной бандой грабителей», оказались в безвыходном положении: задние напирали на передних, умножая число жертв, павших от прицельного огня из засады, передние поворачивали назад, создавая еще большую неразбериху. Бой был коротким, яростным и разрешился полной победой намазовского отряда. Добыв много оружия и коней, Намаз ушел в Туямуйинские степи. По пути раздал коней дехканам с условием, что заберет их, когда в том появится необходимость.

Отряд расположился в большом загоне, где чабаны зимой содержали овец. За толстыми глинобитными дувалами стояли приземистые, вытянутые в длину кошары с хлипкими крышами, состоявшими из веток и хвороста.

Время перевалило за полдень. Солнце накалило степь как печь для обжига кирпича. Вокруг загона глазу не на чем остановиться, одно марево, колышется. Усталые туркменские кони привязаны к колышкам, вбитым в землю вдоль забора. Джигиты отдыхают. Один, не обращая внимания на жарящее вовсю солнце, пристроился на раскаленном камне и занят починкой сбруи. Другой отыскал тенистый уголок в кошаре и растянулся, подложив под голову седло. Иные сидят группами, беседуют или слоняются просто так. У всех отменное настроение: удачный бой придал людям силу и бодрость, уверенность в себе.

Намаз устроился с женой в одной из кошар. Насиба то и дело обмахивает платком разгоряченное, усталое лицо мужа. Намаз остановился здесь потому, что было необходимо дать отдых лошадям, безмерно уставшим после длинных переходов. Еще у него здесь намечена встреча с Кенджой Кара, ушедшим в Каттакурган в разведку. Не зная обстановки, Намаз не мог уйти в Нурату.

— Устала? — взял Намаз хрупкую руку жены в свои ладони.

Насиба отрицательно покачала головой.

— Можно что-то спросить, Намаз-ака?

— Спрашивай сколько угодно, дорогая.

— До каких пор мы будем вот так гонять по степям?

— До тех пор, пока в нас горит огонь мести.

— А нельзя ли где-нибудь построить крепость и там жить?

— Едва мы положим последний камень крепости, придут войска генерал-губернатора и сровняют ее с землей. И нас погребут под развалинами.

— Но ведь все вас зовут беком…

— Пустое. Ты же знаешь, как я ненавижу беков. Кем-кем, но беком я бы не хотел быть.

— А кем бы вы хотели быть?