Золотой выкуп
Шрифт:
Кенджа, наскоро сообщив в полицейское управление о сборе Намаза и его джигитов в Кушкургане, поскакал дальше, надеясь, однако, вернуться раньше солдат и успеть известить Намаза о предстоящей опасности.
— Какие-то всадники едут! — кубарем скатился с крыши Джуманбай, стоявший там в дозоре. — Видимо-невидимо!
— С какой стороны? — тотчас оказался на ногах Намаз.
— Со стороны Дахбеда, по большой дороге скачут!
— Выходит, дорога перекрыта. Пустим коней через овраг.
Но отступать было уже поздно. Джигиты не успели добежать даже до конюшни, как отовсюду загремели выстрелы. Намазовским джигитам не удавалось даже поднять головы.
«Надо сделать подкоп и перебраться в соседний дом Усты Гаффара, — решил Намаз. — Через три двора там протекает Кыпчакарык. В ней сейчас большая вода, вмиг унесет нас по течению!»
Велев половине джигитов заняться подкопом, он с остальными перешел к обороне.
— Намаз, сын Пиримкула, сдавайся! — прокричал кто-то из-за дувала. — Сдашься, сохранишь себе жизнь. Капитан Олейников берет тебя под свою защиту!
— Не нуждаемся в твоей защите! — закричал Джуманбай, лежавший на крыше дома. — Вот тебе подарок, собака управителя! — И он открыл огонь.
В тот же миг на дом и пристройки Хамракула, выстроенные в ряд, впритык друг к другу, стали падать, с грохотом взрываться гранаты. Все кругом занялось огнем. Часть крыши рухнула. Огонь, усиливаясь, перекинулся в конюшню, где находились кони.
— Копайте быстрее, быстрее! — торопил друзей Намаз. — Шернияз, подсоби им. Я помогу раненым. Аваз, не прекращай огня!
В дом Усты Гаффара едва перебрались восемь человек. Трое или погибли, или остались под развалинами — об этом никто не знал.
Опять посыпались гранаты, неся разрушение и смерть. К тому же со стороны Кыпчакарыка тоже загремели выстрелы. Выходит, неприятель успел закрыть и этот выход для джигитов Намаза. Все пути к спасению были отрезаны.
— Я останусь здесь! — решительно заявил Намаз. — А вы выходите, сдавайтесь.
— Не выйдем! Джигит умирает только раз! — запротестовали товарищи в один голос. — Примем на себя все, что ниспослано судьбой.
— Нет, сейчас вы выйдете и сдадитесь! — Голос Намаза задрожал. — Это мой приказ. Что они с вами сделают? Посадят года на три-четыре, и все! Зря погибают только дураки!
— Намаз-ака, вы можете меня расстрелять, — повернулся к нему Шернияз. — Но я не могу покинуть вас. К тому же вы сегодня мой гость.
— Хорошо, ты оставайся. Остальные немедленно должны сдаться.
— Намазбай!
— Выполняйте приказание.
— Разрешите, и я останусь?
— Я все сказал! — Намаз в ярости выстрелил в землю. — Выполняйте приказ!
Джигиты вынуждены были подчиниться. Аваз снял с себя рубаху, прицепил ее к дулу винтовки и высунул в окно.
— Не стреляйте, мы сдаемся!
Джигиты не знали, доведется ли им когда-нибудь свидеться: они попрощались с Намазом, крепко обнявшись, прижавшись лицом к его лицу.
— Намазбай, богатырь мой… — заплакал вдруг самый старший из джигитов, Шахамин. — Если останусь в живых, клянусь, я сведу с ними счеты. Сам не смогу — детям, внукам накажу!
Осаждавшие с нетерпением ожидали сдачи Намаза. Не обнаружив его среди джигитов, выходивших из разрушенного дома с поднятыми руками, Олейников пришел в ярость и приказал открыть шквальный огонь по дому Усты Гаффара.
— Надо рушить стену очага! — решил Намаз. — Стена там должна быть потоньше. Бей прикладом. Выберемся в соседний амбар.
— Боюсь, винтовка сломается, Намаз-ака!
— Бей, тебе говорят!
Шернияз, ударив прикладом по стене несколько раз, неожиданно неловко повалился на пол. Ранен, решил Намаз. Разбежавшись, он с такой силой пнул по стене, отделявшей дом от амбара, что в месте удара образовалась дыра. Подолбив прикладом еще немного, он расширил брешь в стене, затем, подхватив под мышки раненного в ногу Шернияза, перебрался в амбар. Там наскоро перевязал его рану.
Прошло какое-то время. Снаружи продолжалась стрельба, несколько раз грохнули взрывы. Шернияз открыл глаза, слабо улыбнулся.
— Дымом, видать, одурманился, — проговорил он виновато, — голова что-то кружится.
— Тебя ранили, лежи, — сказал Намаз, чувствуя, как у самого разрывается сердце от боли и досады.
Стрельба снаружи вдруг прекратилась. Со стороны хлева послышалось жалобное мычание раненого теленка, беспокойное ржание лошади. Где-то в голос рыдала женщина… Кто бы это мог быть? Солнце уже закатилось, в амбаре стало темно.
— Намаз-ака, кровь перестала идти? — спросил Шернияз, придя в себя на миг.
— Перестала, лежи спокойно, братишка. Уже стемнело, мы теперь что-нибудь придумаем.
— Намаз-ака, вы не знаете, как я вас любил, и вообще людей, всегда хотел сделать для них что-нибудь доброе, хорошее… Зачем мы пришли в этот мир, если не добро творить…
— Помолчи, я тебя прошу, — нагнулся над ним Намаз. — Тебе надо поберечь силы.
— Намаз-ака, если со мной что случится, ну, сами понимаете… Прошу вас, станьте отцом Анархан… Чтоб из-за меня не осталась она одна. Так и не удался наш той, какая жалость…
— Будет еще твоя свадьба, Шернияз, будет. Крепись, дорогой, крепись, мы выберемся отсюда.
— Намаз-ака, если…
— Не плачь, братишка, говорю же, силы зря расходуешь.
— Передадите Анархан вот это… кольцо, сам хотел в невестином углу ей на палец надеть… Бедняжка, одна-одинешенька теперь останется на всем белом свете, сирота она… Найдите ей достойного парня, будьте отцом… Так и не справили мы свадьбу…
Голова Шернияза бессильно повисла, кажется, он опять потерял сознание. Что же делать? Что предпринять, чтобы выбраться отсюда с раненым товарищем? Нет, он, Намаз, должен спастись, он не может погибнуть: что станется с товарищами, попавшими в плен, коли он погибнет?! Да, да, он должен спастись, любой ценой, как бы ни было трудно. Спастись, чтобы спасти товарищей!