Золотые мили
Шрифт:
— Не спорь с отцом, — умоляла она. — Он старик и не может расстаться с некоторыми своими убеждениями.
— Я не хочу с ним спорить, мама, — возражал Том. — Но я не могу не отстаивать того, во что верю.
Том работал в городском комитете борьбы против введения воинской повинности. Он выступал на уличных митингах, все свободное время до поздней ночи агитировал, доказывал, убеждал людей голосовать против. Моррис же распространял листовки и расклеивал плакаты, призывавшие голосовать за всеобщую воинскую повинность.
Каждый из них пытался, насколько мог, делать вид, будто не замечает, чем занят другой, а Салли всячески старалась не допускать столкновений между ними. Том теперь был в доме совсем как чужой.
О деятельности сына Салли узнавала от Эйли. Девушка, разумеется, работала вместе с Томом в комитете: печатала на машинке письма, помогала устраивать митинги и распространять нелегальные воззвания. Но и ее тревожило, что Том работает день и ночь, не щадя себя, с неутомимой, отчаянной энергией. Он поссорился и с ее отцом, сказала Эйли: они не сошлись во взглядах на войну.
— Но Том прав, — горячо заявила девушка. — Я знаю, что он прав. Отец говорит, что Том не революционер, но ведь Том утверждает, что разгром германского милитаризма не менее важен для нас, чем разгром сторонников воинской повинности в Австралии. Какой толк в том, что мы разобьем их в нашей стране, если в войне победит держава с самой развитой в мире милитаристской системой и станет диктовать такие условия, которые повсюду превратят рабочих в рабов? Том говорит, что мы должны вести борьбу на два фронта — у себя в стране и за границей. Ведь глупо думать, что драка у нас во дворе важнее битвы, которая идет сейчас в мире и исход которой решит, будет ли у нас вообще свой двор.
— Хотела бы я так же верить в правоту Тома, как вы, Эйли, — вздохнула Салли.
Эйли посмотрела на нее с наивным сожалением.
— Это не только потому, что я люблю Тома, — сказала она. — Я и в самом деле верю, что он прав.
— Счастье Тома, что вы верите в него и помогаете ему, — сказала Салли.
— Ну, что вы! — На губах Эйли промелькнула улыбка. — Я счастлива уже тем, что я с ним и хоть что-то могу для него сделать. Кое-кто у нас в комитете не понимает этого. Они думают, что мы с Томом… ну, сливом, слишком близки… и что нам давно пора бы пожениться или что-то в этом роде. Мисс Барбери — она пацифистка, такая, знаете, чинная и добропорядочная, но в общем милая старушка — на днях сказала мне: «Дорогая моя, мне неудобно вам об этом говорить, но ведь вы не рассердитесь, правда? Не кажется ли вам, что вы слишком много времени проводите с мистером Гаугом? Я знаю, вы по горло заняты работой, но идут разные толки, а молодой девушке надо так беречь свое доброе имя». — «Не беспокойтесь, мисс Барбери, — сказала я, — мы с Томом дружим уже много лет». Тут у нее сделалось такое лицо… я сразу увидела, что она страшно шокирована. Она, видно, поняла это так, что я давно живу с Томом. Тогда я добавила, чтоб ее успокоить: «Но мы даже не влюблены друг в друга».
— Это правда?
— Да. — Ясные, улыбающиеся глаза Эйли спокойно встретили взгляд Салли. — Хоть я и хотела бы, чтоб было иначе. Когда-то Том целовал меня, провожая с танцев. Но это было до того, как он встретил Надю. Я иногда думаю, что он слишком любил ее и уже никого больше так не полюбит. Конечно, я не осуждаю его за то, что он любил Надю. Она… она была удивительная. И я знаю, что она тоже любила Тома, хотя никогда этого не говорила. Мама немного сердится на меня за то, что я «бегаю за Томом», как она выражается, — хожу за ним всюду, точно тень. Но она тоже обожает Тома. Дело в том, что с тех пор, как Клод Оуэн сидит в тюрьме, а она присматривает за его детьми. Том каждую неделю дает ей деньги на них. А мама знает, что это ему нелегко — теперь ведь у него столько расходов: надо платить типографии и посылать агитаторов в дальние районы, а у комитета очень мало средств.
— Я не знала, что Том им помогает, — сказала Салли; она поняла, почему Том, по-прежнему отдавая ей половину получки, уже не просит ее при этом положить на текущий счет часть тех денег, которые он оставлял себе.
— Да, да, — продолжала Эйли. — И он старается не тратить на себя ни пенни лишнего. Даже по субботам и по воскресеньям, когда мы весь день ходим и агитируем, он и не подумает зайти куда-нибудь поесть. Мне приходится говорить ему: «Знаешь. Том, я просто валюсь с ног. Пойдем закусим немножко или выпьем чего-нибудь холодненького». Иной раз днем мне удается уговорить его отдохнуть немножко, и тогда он тут же засыпает, а потом так сердится, что я заставила его потерять час или два! Но пускай сердится, зато потом он менее измученный.
— Я рада, что у Тома есть такой друг, как вы, Эйли, — несколько нетерпеливо заметила Салли. Она, конечно, понимала, какие прекрасные идеи лежат в основе этой дружбы, но не в состоянии была одобрить столь безрассудную трату молодости и сил. — Когда-нибудь, я уверена. Том поймет, как много вы для него значите. Во всяком случае, я буду очень рада услышать, что вы полюбили друг друга.
— Ой, миссис Гауг! — воскликнула Эйли. Голубые глаза ее сияли. — Вы будете рады, правда? Ах, если бы это было возможно!
Глава XXXV
После отъезда Дика Лора отправилась в Котсло к Эми. Она сказала, что Эми сдала свой дом в Маллингаре и собирается остаться на побережье до возвращения Дика. Как видно, она была занята всякого рода деятельностью на пользу фронта и попросила мать взять на себя заботы по хозяйству и присмотреть за ребенком.
Потом Салли месяцами не имела от них вестей, хотя изредка встречала имя невестки в светской хронике еженедельных газет. «Миссис Дик Гауг состоит в концертном ансамбле «Золотые бабочки», который выступает в лагерях, а также в благотворительных концертах в пользу Красного Креста и Комитета помощи фронту», — читала она. — «Миссис Дик Гауг была на бегах в зеленом полотняном костюме, а на балу в пользу Красного Креста в ратуше — в огненно-красном газовом платье». «Среди завсегдатаев пляжа на Северном берегу нельзя не упомянуть миссис Дик Гауг, неизменно появляющуюся в сопровождении целой группы моряков и военных».
Вернувшись в конце лета на прииски, Лора привезла с собой Билли. Он уже начинал ходить; это был крепкий, неугомонный малыш с копной темных волос и с глазами настоящего разбойника, как сказал Динни.
— Не знаю, что нашло на Эми, — плакалась Лора, придя к Салли. — Конечно, она собрала кучу денег на патриотические нужды. Но, на мой взгляд, слишком уж она много разъезжает повсюду с разными полковниками да с майорами, а главное — с Пэдди Кеваном! Эми говорит, что ей приходится быть с ним любезной, потому что он щедро жертвует на всякие благотворительные цели. Пэдди остановился в роскошном приморском отеле и вовсю швыряет деньгами, чтоб пустить пыль в глаза компании, с которой водится Эми. А Эми поет на концертах эту самую «Пчелу», знаешь: «Ты — куст душистый, а я — пчела…» Тошно смотреть, как Пэдди сидит и пялит на нее глаза с таким видом, точно это она для него поет.
После танцев на дачу является уйма молодежи, начинают среди ночи жарить бекон или рыбу, будят малыша и меня, а на другой день Эми капризничает и чувствует себя совсем разбитой. Она и слушать не хочет, когда я говорю, что это нехорошо по отношению к Дику. Заливается слезами и твердит, что я ничего не понимаю: надо же ей как-то забыться, чтобы не думать все время о том, что Дик во Франции. Но такая обстановка вредна для Билла, да и у меня уже не было сил это выносить. Эми обещала, что если я возьму малыша с собой, она все бросит и на зиму вернется на прииски.