Зверь и Я
Шрифт:
На одной из скользких ступеней на самом нижнем пролете мужчина оступился. Короткая вспышка боли в лодыжке отрезвила его, заставляя вынырнуть из омута сладкой патоки слов сирены. Ему нечего здесь делать! Надо срочно убираться отсюда, пока он не угодил в заботливо расставленный капкан, понять бы еще кем.
Но тут его ноздрей коснулся знакомый запах, заставляя вновь потерять рассудок и продолжить свой спуск. В подвальном помещении полном сырости, и той самой зеленой плесени, поглощающей магию, находилась огромная клетка. От чего помещение становилось похожим на заброшенные казематы. В этой клетке, на холодной каменной лавке лежала хрупкая фигура маленькой
— Что с ней? — задался вопросом Тод, даже не думая, что сможет получить на него ответ.
— Она погружена в стазис. Просто спит и видит сны: хорошие и не очень, — хищно улыбнулась Агния, меняясь на глазах: из бедной овечки превращаясь в озлобленную химеру.
Тоду казалось, что он впервые видит эту женщину, что стоит напротив. Будто бы всю жизнь до этого у него на глазах были шоры, от которых ему вдруг посчастливилось избавиться.
— Где Виктория? — рыча, двинулся на нее мужчина, грозя скорой расправой, но обнаруживая себя загнанным в ловушку захлопнувшейся клетки, целая стена которой появилась будто из ниоткуда.
— О, твоя человеческая подстилка? Кормит червей в каком-то овраге, — мерзко захихикала пригретая на груди змеюка.
Ослепленный яростью Тодор кинулся на тонкие прутья, желая только одного — вырвать глотку предательнице и убийце. Агния испуганно отскочила от клетки. Но стоило Тодору прикоснуться к прутьям, как по ним будто прошел разряд, а сам мужчина с треском и громким хлопком отлетел назад, неслабо приложившись о каменные плиты. Подвал наполнился мерзким смехом красной волчицы.
— Вы все сдохните, — как безумная повторяла она снова и снова, и не переставала смеяться.
Встав с трудом с каменного пола, альфа подошел к решетке напротив Агнии и взялся за прутья обеими руками, пытаясь разорвать их в клочья. Если бы не эта гадская плесень, поглощающая его магию, ему бы давно это удалось. По прутьям с треском бежали искры, Тодор едва ли не шипел от боли, не убирая рук с прутьев ставших похожими на каленую сталь.
— Ты не можешь противостоять! Не можешь, не можешь, — испуганно блеяла оборотница, которая в отличие от Тодора была полностью лишена своих сил в этой комнате, ей приходилось довольствоваться только магией сирен, но она мало что могла противопоставить острым когтям и клыкам оборотня.
Агния испуганно заозиралась по сторонам, не находя места для укрытия и боясь за свою жизнь, в случае если Тодор окажется слишком силен. Ни один из оборотней не мог выбраться отсюда, не мог ничего противопоставить ей. Она проверяла… Откуда в этом проклятом волке столько силы?
Тодор разжал руки, не в силах более терпеть боль, и давая себя короткую передышку. В сырой темнице повисло гнетущее молчание, которое разбил скрежет длинных когтей по каменным плитам. Из темноты, будто из ниоткуда, вышел на свет огромный ужасный волк, скаля свою зубатую пасть. Не дойдя до клетки пары метров, ужасный волк обратился в человека, заставив застыть Тодора на месте от удивления, а Агнию заулыбаться, видя в незнакомце своего спасителя. Первый раз на глазах у Тодора эти чудовища принимали человеческий облик, а значит все, что он знал о них прежде — ложь и вымысел.
— Добро пожаловать домой, братец, — высокий темноволосый мужчина в черном камзоле подошел вплотную к клетке, презрительно глядя на Тодора взглядом полным усмешки и превосходства.
***
Ивет в одиночестве прогуливалась по картинной галерее, изможденная обществом других оборотней. Возраст и характер требовали покоя, тишины для размышлений. А подумать действительно было о чем.
Одна за другой потускнели жемчужины с ее браслета: сначала Виктория, но о судьбе новообретенной львицы она сейчас мало печалилась, потом Маши, а это уже было чревато тем, что похитители могли распознать в заколке артефакт, и последним она утратила отклик от Тодора. Она чувствовала, что он жив, но не более того, будто бы что-то не пропускало магию, не давало пробиться друг к другу, как сквозь толщу воды или камня. Нужно было срочно принимать какие-то меры.
Оборотница ходила между портретами в тяжелых рамах, вглядываясь в знакомые силуэты. Видя их молодые лица, оставшиеся такими в вечности, она как никогда ощущала себя дряхлой старухой. Она знала слишком многих из них, кого-то хуже, кого-то лучше, кому-то была соперницей, а кому-то наставницей. Лишь для одной была утешением.
Женщина остановилась напротив изображения девушки с длинными платиновыми локонами, ниспадающими почти до самой поясницы, с мягкими чертами лица и полуулыбкой, горечь которой знала только она одна из ныне живущих. Грех Малике жаловаться на строгость родителей и коварство судьбы, Сильвея была немногим старше, когда Боги решили ее испытать на прочность.
Она росла у нее на глазах, расцветала от года в год, как самый прекрасный цветок. Неудивительно, что альфа, Эрмир, положил на нее глаз, принимая в расчет и ее высокое положение, а значит и силу. Но юркий цветочек хотела жить по-своему, строила планы, и даже успела, глупенькая, влюбиться.
Чужак, незнакомец, заполучил сердце ее маленькой наивной девочки и растворился на горизонте как утренняя дымка в рассветный час. Только она все ждала и верила. Верила, что он придет за ней. Сбегала из дома, крушила все, что подворачивалось под руки и лапы, сражалась за свое право на счастье. Но герой-любовник, видимо, получив все, что хотел, так и не пришел. Никто, кроме старухи Ивет, не слышал горьких слез, пролитых цветочком.
И вот однажды из покоев юной наследницы вместо волчонка, вышла волчица, полная решимости, ярости, хитрости, опыта, лишенная надежды и любви. Эрмир получил, что хотел: Сильвея стала его женой, спутницей и альфой, испытывая к своему супругу лишь уважение, как к мудрому правителю и не более.
Но Ивет знала, что рано или поздно эта защитная скорлупа треснет, выплескивая все горе одинокой женщины, и всегда была рядом. И случилось это намного скорее, чем предполагала сама наставница — Сильвея узнала, что беременна. Вот таким оказался прощальный подарок от любимого мужчины.
Могла ли она бросить ее на растерзание этим хищникам? Определенно нет. А гаденыш Эрмир, которого старуха всегда недолюбливала, не переломился бы, воспитывая и чужого сына.
Тодор стал исцелением для своей матери, но так и не познал отцовской любви. Чем больше Тодор отличался от Эрмира, тем больше его любила Сильвея. Неведомое чутье и седьмое чувство будто отталкивало их с Эрмиром друг от друга, еще больше стала пропасть между ними с рождением настоящего наследника — Захари.
Лишь в сердцах двух женщин теплилась любовь и забота для каждого из этих сорванцов. Любовь — очень странная штука, толкающая всех существ на безумные и необдуманные поступки.