Зверь
Шрифт:
— Говорите, — настойчиво попросила Эллен. Она решила, что если уж безвозвратно застряла в той преисподней, то должна знать, что теперь со всем этим делать и как теперь с этим жить.
— Мы заехали сюда в сорок пятом. Расчистили лес, поставили забор, завезли технику, но нам оказались не рады. Никто не верил в индейские легенды, пока один из наших парней не пропал во время расчистки территории под взлётную полосу. Аэродром мы так и не построили, зато получили приказ поймать это существо и разобраться, что оно, чёрт возьми, такое.
— И как? Разобрались?
Фишер помолчал, не то собираясь с мыслями, не то отвлекшись на обработку её разбитого лба. В воздухе витал запах лекарств.
— Его было непросто поймать. Много народу тогда полегло, — Фишер погрузился в воспоминания. Вынужденную паузу заполнило тиканье настенных часов, старых, как их хозяин. — Он погиб во время одного из испытаний. От передозировки транквилизатора. Сердце у него не выдержало. Оказалось, что после смерти они снова становятся людьми. Этого парня звали Роберт Певенси Бишоп. Он был лесничим. У него осталось двое детей от разных женщин. Обе погибли в родах.
Теодор взял паузу. Эллен медленно переваривала услышанное и понимала, как сильно его рассказ перекликается с легендой, которую рассказал ей Нильсен тогда в лесу.
— Бишоп?
— Да, предок Адама. Дед, если быть точным.
— Куда делись его дети?
— Их отправили в детский дом Портленда, там их записали под фамилией Форест, как и всех местных детей.
— Продолжайте, — Эллен кивнула в знак того, что снова готова слушать.
— Исследования свернули, базу закрыли, документы засекретили. Легенда победила нас.
— Почему? Это же угроза! — она не могла понять, как мощный правительственный аппарат, так рьяно пропагандирующий свою силу и влияние по всему миру, мог сдаться перед порождением древней магии, которое всё же было смертным.
— Я не знаю, Эллен, нам сказали, что дальнейшие испытания нецелесообразны. Больше никого не нашли, а результаты испытаний засекретили. О том, что у него были дети, я узнал гораздо позже. — Фишер покачал головой и вздохнул. — Вы знаете, Эллен, их ведь почти не отличить от обычных людей, их причастность нельзя доказать, а предоставить общественности их ДНК означало бы подвергнуть сомнениям всё, что мы так или иначе знали об устройстве вселенной. Понимаете, какая поднялась бы паника в СМИ?
— Но они убивают людей, — Барр не унималась.
— Они отвечают злом на зло.
Неужели Марти пострадал всего-то за неуважительные слова в их адрес? Журналист Пол Моррисон — за то, что слишком глубоко копнул? Рабочие лесопилки, приехавшие на заработки, за то, что опустошали леса — их дом? Но те двое на Корвете? Они в картину не вписывались. Барр не знала о них ничего, кроме того, что они пытались навредить лично ей.
— Руководство было настолько ошеломлено открытием, что не задумывалось о морально-этической стороне вопроса, но об этом так или иначе думали все остальные. Это не давало нам покоя,— продолжил Фишер. — Мы замучили и убили человека. Люди построили часовню на месте захоронении останков Роберта. Но они не простили.
— Вы защищаете их?! — Эллен ошеломило собственное открытие.
До последнего момента она думала об оборотнях, как о животных, кровожадных хищниках, преследующих собственные цели и только сейчас до неё начало доходить, что они наполовину люди. Если не брать в расчёт некоторые, не слишком заметные особенности, они ничем не отличаются от них. Барр размышляла отвлечённо, словно её это не касалось вовсе, словно она смотрела на всё со стороны. Но это было не так. У неё был собственный демон. Адам Бишоп.
— Тридцать три года назад один человек усыновил дитя оборотня. Он вырастил его, как собственного сына. Он доказал, что всё зависит от условий, в которых растут эти дети. Его приёмный сын никогда не убивал людей, напротив, этот парень — единственный рубеж, наша защита от их мести. Я сейчас говорю про Адама. Адам считает, что люди не должны платить за чужие ошибки, но они считают иначе. Поэтому он не может уехать. Пока он здесь, мы защищены.
— Почему люди просто не уедут отсюда? Почему Форт-Келли всё ещё существует, почему его не закрыли до сих пор?!
— Это всё временные меры, милая Эллен, — вздохнул Фишер. — У людей короткая память. Люди любят деньги. Здесь богатые лесные запасы. Никто пока не знает способа остановить всё это. Люди продолжают приезжать сюда, продолжают вторгаться в их дом, искать, копать, исследовать…
Фишер не смотрел на неё, но Эллен почувствовала, что, говоря об этом, он имел в виду и её. Она ощутила укол вины, будто она своим приездом снова взбаламутила эту мутную воду.
Барр откинул голову на подушку. У неё закончились вопросы и закончилось место на внутреннем жёстком диске. Множество ответов породили ещё больше вопросов, и ей нужно было время, много времени, чтобы принять эту правду.
«И что теперь?» — этот вопрос она задала сама себе. Казалось, изменилось всё и не изменилось ничего, но опасность для её жизни перестала быть надуманной, она стала реальной. Звери желают отправить её на тот свет вслед за братом и Бишоп — единственный, кто не позволяет им сделать это. За пределами лесопилки без него её ждёт смерть. Как же её угораздило?
Эллен решительно встала с кушетки под неодобрительный взгляд Фишера.
— Не советую, — строго окликнул её фельдшер, когда она, пошатываясь, направилась к двери. — У вас сотрясение и ушибы.
Она лишь кивнула головой в знак того, что услышала его. Фельдшер не стал хватать её за руки и удерживать насильно.
На горизонте светлело. Воздух был удивительно безмятежен и свеж — природе вокруг было плевать на чужие откровения, она была неизменна. Каждая сосна, каждая обветшалая стена зданий была безмолвным свидетелем терзаний людских душ, скрывая за густой листвой смерти, тайны и всё то, что не должно выходить отсюда в большой мир. Это была реальность внутри реальности, беспощадная и ужасающая. Не зря говорят, что многие знания — многие беды, Эллен предпочла бы никогда не сталкиваться с тем, с чем столкнулась нос к носу. Она хотела бы вернуться в свою шумную, суетную, поверхностную жизнь и никогда не узнавать о том, что в мире есть вещи, не поддающиеся пониманию. Она бы никогда не узнала Адама Бишопа и это чувство невозможной, безнадёжной любви за гранью добра и зла, которая теперь терзала её не хуже самых изощрённых пыток.