Звезда второго плана
Шрифт:
Метро еще работало, а вот маршрутки уже не ходили. Проторчав на ветру почти час, Марина прошла пять остановок пешком. Каблук на туфле угрожающе подворачивался. Обхватив плечи руками, она шла, обходя прохожих, слишком несчастная, слишком голодная и раздавленная, чтобы обращать на кого-то внимание.
И что теперь?
Домой, в Челябинск?
Вытерпеть мамино: «Я же тебе говорила!», отцовское неодобрительное молчание и шушуканье подружек, с которыми переписывалась в социальных сетях?
А потом что?
Унылая работенка за прилавком или на рынке. Если повезет, можно попытаться устроиться методистом в детский сад или интернат. Блистательная карьера, ничего не скажешь…
Полный крах.
Устроиться на работу здесь? За два года острой необходимости не возникало почти никогда. Рано или поздно находился человек, который брал на себя расходы. Но в последнее время количество желающих резко сократилось.
Просто закон подлости какой-то! Именно в тот момент, когда ей так необходима помощь, все поклонники куда-то делись, а у подруг нашлись срочные дела. Чего уж говорить про Димку, сбежавшего под теплое продюсерское крыло, оставив ее расхлебывать все беды в одиночку!
Марина вспомнила о таких же, как она, одержимых желанием блистать на сцене. Пока она будет мыть где-нибудь полы, продавать зелень и варить кофе пузатому начальнику, тепленькое место займут другие. На то, чтобы бегать по кастингам, необходимо время. Если устроиться на работу с полным рабочим днем, о кастингах придется забыть.
Уж лучше так…
Марина вспомнила Аксинью, преградившую ей хилой грудью дорогу к сытному ужину, и волна злости захлестнула с головы до пят, на мгновение согрев кровь.
Чем эта выскочка лучше?! В детстве, глядя на упакованных подружек, Марина по глупости требовала у родителей фирменного шмотья, устраивала истерики. Только все без толку: денег у Михайловых не было. Да и откуда им взяться у учительницы начальных классов и водителя «Скорой помощи»? Все, что получала Марина – нравоучения на завтрак, обед и ужин.
– Вот закончишь школу, поступишь в институт, – говорила мама. – Выучишься, станешь врачом. Отличная профессия. Нужная. Да, Максим?
– Угу, – соглашался папа, тыкая вилкой в макароны. Уткнувшись в газету, он не следил за беседой, апатично соглашаясь с каждым высказыванием супруги.
– Станешь молодым специалистом. От больницы квартиру дадут. Бюджетникам часто дают. Там, глядишь, замуж выйдешь. Внуков нам родишь. Да, Максим?
– Угу, – покорно кивал муж, замордованный двумя ночными сменами подряд. Давать советы дочери у него не было ни малейшего желания. Чего ему хотелось сейчас, так это горячего чаю, завалиться на диван под мерное бормотание телевизора и чтобы никто больше не зудел над ухом.
Супруга же с маниакальным упорством день и ночь вдалбливала в неподатливую голову дочери, что надо жить «как все»…
Жить как все Марина не желала.
Не будучи особенно умной от природы, она тем не менее инстинктивно чуяла фальшь материнских нотаций. Раннее детство Марины пришлось на развал Советского Союза, так что великую империю она помнила плохо. А вот очереди в продуктовый, отключение электричества и даже голод отчетливо впились в ее память. Родителям по три месяца задерживали зарплату, и если бы не невеликая бабушкина пенсия, жить Михайловым было бы не на что.
– Да откуда я возьму деньги? – орала мать на просьбу Марины купить ей новую юбку. – Никто зарплату не получает!
То, что заплату не получали далеко не все, Марина знала прекрасно, облизываясь на новые кофточки дочек предпринимателей. Но родители не замечали ни того, что дочь одета хуже всех в классе, ни ее постоянных истерик. До нее ли было, когда вокруг агонизировал крупный город, врачи и учителя в массовом порядке сбегали на рынок торговать двусторонними китайскими пуховиками – последним писком моды. В маленькой гостиной Михайловых отставали обои. Мебель ветшала, а на завтрак частенько подавали лапшу быстрого приготовления. Марине часто казалось, что острый запах специй въелся в стены дома, одежду и даже кожу. Спустя много лет запах этой еды напоминал Марине о безысходности и отчаянии, которые она испытывала в юности…
Постепенно жизнь выправилась.
К выпускному классу Марина уже твердо решила, что уедет в Москву и станет певицей. Чем она хуже других? К тому времени она уже научилась сносно играть на гитаре, сочиняла музыку и даже спела прощальную песню на школьном балу. Москва представлялась раем.
Мать, естественно, взвилась на дыбы. Отпустить единственную дочь в столицу порока и разврата?! Нет, нет, этого не будет!
– Опомнись! – кричала мать. – Какое музыкальное училище, ты что? Что это за профессия – музыкант? Максим, ты это слышишь?
– Угу, – бурчал отец из-под газеты с такой равнодушной интонацией, что Марине, сидевшей на табуретке в обнимку с гитарой, захотелось надеть ее отцу на голову. Хоть бы раз поддержал дочь!
– И что ты там будешь делать? В переходах стоять со своей гитаркой? Подайте, люди добрые?
– Да
– Не выдумывай! – вскипела мать. – Знаем мы, что на этих кастингах делают.
– Что?
– Проституток! Вон их сколько в телевизоре! Не думай даже о Москве. Пока мы с отцом тебя кормим, будешь делать, что тебе говорят! Пойдешь в медучилище, как миленькая, получишь профессию, а потом живи, как хочешь…
Марина сдалась.
Авторитарная мать, привыкшая «давить характером» учеников, добилась своего. Отец, как всегда, промолчал. Смотреть на мир сквозь газетные страницы после рабочего дня было куда более привлекательно, чем вникать в житейские трудности…
Марина поступила – правда, в педагогическое, поскольку в медицинское попасть было почти нереально. Мама похвалила за выбор:
– Учителя всегда нужны. Они часто в дефиците, особенно хорошие. Вот, к примеру, у нас в школе четыре ставки свободны. Закончишь училище, я замолвлю за тебя словечко…
Марина вяло кивала, думая, что дефицит педагогов прежде всего связан с тем, что ни один нормальный человек такую профессию не выберет. Себя Марина причисляла к нормальным. Поэтому на втором курсе она перекрасила волосы в рыжий цвет, бросила училище и, не поставив родителей в известность, уехала в Москву – благо вожделенное совершеннолетие уже наступило. Трясясь в плацкартном вагоне, на проклятом всеми пассажирами тридцать седьмом месте у туалета, Марина смотрела в окно и думала, что рано или поздно докажет всем, а прежде всего матери, что была создана совсем для другой жизни!..
Через два года она думала по-другому.
Топая по холодным московским улочкам, Марина мрачно вспоминала, что ей не один раз приходилось делить постель с потными, волосатыми кавказцами, обещавшими замолвить за нее словечко в шоу-бизнесе.
– Будешь хорошей девочкой? – говорил очередной Резо или Арарат. Она кивала и закрывала глаза…
Итогом этих встреч были редкие, как правило, одноразовые выступления в кабаках, немного денег, мелкие подарки и горькое понимание, что мать оказалась права. Сознавать, что меняется не в лучшую сторону, Марине было неприятно. Два года постоянной борьбы сделали ее жесткой. Москва выжгла каленым железом все, что было в ней от простой девочки с Урала.
От холода зубы выбивали барабанную дробь. Дойдя до квартиры, Марина набрала горячую ванну, вылила туда остатки дешевого шампуня и села на бортик, уставившись невидящим взглядом на вздымающуюся кверху мыльную пену.В дверь звонили с маниакальной настойчивостью.
Горячая ванна накануне не слишком помогла. Промерзшая до костей Марина еще вечером почувствовала, как в переносице накапливается жгучая горечь, предвещавшая простуду. К ночи ей совсем поплохело: поднялась температура, но насколько она была высокой, Марина не знала, так как градусника в ее хозяйстве не водилось. Не имелось в квартире и жаропонижающих средств. Обшарив все ящики, она нашла несколько завалившихся в угол старых таблеток без упаковки грязно-серого цвета, но принять их не решилась. Прометавшись полночи в жару, Марина забылась лишь под утро тяжелым беспокойным сном.
Незваный гость все давил на кнопку звонка и, судя по всему, уходить не собирался. Марина с оханьем села, провела ладонью по волосам и ощутила, что они влажные от пота. Простыни тоже были мокрыми насквозь. Тело изматывала неприятная ломота, в горле царапало. Стены квартиры словно сузились, а простенькие желтые обои с красными цветочками потемнели – как от времени или сырости… В комнатушке было прохладно и невероятно душно.
Когда Марина опустила ноги на пол, не сразу попав в драные тапочки, подошвы обожгло сырым холодом.
– Иду! – крикнула она. Поджимая пальцы, она подошла к двери и повернула ключ, запоздало подумав, что совершает самую большую ошибку этого дня.
– Здравствуй, – неприязненно сказала темная фигура.
В подъезде было темно, Марина не сразу сообразила, кто стоит перед ней, пока фигура бесцеремонно не отстранила ее в сторону, ввинтившись в прихожую ужом. Внутренне простонав, Марина приготовилась к худшему. Ввалившаяся в квартиру тетка нахально прошлась по углам, заглянула на балкон, с гримасой неодобрения оглядела грязные чашки в мойке и с омерзением – разобранный диван со смятыми простынями сомнительной свежести.
– Ну, что же ты, дорогая, – мармеладным голосом произнесла тетка, – конец месяца, а ты не звонишь, не пишешь. Денежки приготовила?
Марина вздохнула.
Прежде она снимала другую квартиру, на пару с Димкой, в новом доме. Арендную плату в основном он и вносил, а Марина покупала еду, хотя частенько кормиться приходилось где придется. Этажом выше жил Егор Черский, нынешняя звезда экрана, у которого частенько можно было стрельнуть чаю, сахару и деньжат. Но потом оба съехали, оплачивать шикарные апартаменты в одиночку Марина не могла и подыскала квартирку поменьше.
Хозяйка этой квартиры не понравилась ей сразу.
Во-первых – сладеньким голосом, в котором плескалось нескрываемое презрение ко всем «немосквичам». Говорила она тихо, вкрадчиво, растягивая гласные. Марина где-то слышала, что коренные жители столицы букву «а» как раз-таки не тянут, так что, скорее всего, хозяйка приобрела этот выговор в детстве, переехав сюда откуда-нибудь из-под Вологодчины.
Во-вторых, квартиросдатчица очень походила на мать: такого же роста, комплекции, и даже стрижка та же: несуразное каре с плохим мелированием и вечно торчащей кверху прядью на макушке.
В-третьих, что самое неприятное, хозяйка жила в этом же доме и могла заявиться за деньгами в любой момент.
Квартира была ужасная. Стандартная хрущевка на четвертом этаже, без лифта, с крохотной ванной и такой же кухней, на которой и одному-то тесно. На пятом, прямо над головой, жила семья с двумя детьми, которые начинали с визгом носиться друг за другом с самого утра. Для Марины, возвращавшейся не раньше трех ночи, это было смерти подобно. Она даже пыталась поговорить с соседями, но те лишь пожимали плечами.
– На няньку у нас нет денег, в садик не пристроишь, – доходчиво объяснила соседка. – И потом, они раньше девяти не встают. Чем вы еще недовольны? Имеем право…
С утра кто-то из соседей во дворе начинал ковыряться в своей машине и врубал на всю катушку шансон. В самой квартире все повергало в уныние: старые обои, колченогая мебель, диван, на котором спало, наверное, сто человек, шкафчик на кухне, у которого не закрывались дверцы. От дивана пахло тухлой кислятиной, на кухне несло жареной рыбой. Чад проникал из вентиляции. В последнее время вечно голодная Марина боялась выходить туда и дышать, чтобы не вызвать желудочный спазм…
Зато цена соответствовала качеству.
Хозяйка, регулярно взимавшая плату, не позволяла забыть о себе. Вот и сейчас она высилась над сгорбившейся Мариной, как Эверест.
– Понимаете… – начала Марина, придав голосу плаксивые интонации.
– Ну? – ласково спросила хозяйка.
В голосе, под толстым слоем мармелада, скрывались острые крючки колючей проволоки. Марина подумала, что сходство этой тетки с ее матерью все-таки весьма поверхностное. У матери были добрые глаза, усталые, с сетью морщинок, но все-таки добрые. Хозяйка же смотрела холодно, а от приторной улыбки тошнило. Марине показалось, что ей улыбается крыса.
– Понимаете… – тупо повторила она, не зная, что еще сказать. Чувствовала она себя прескверно. Колени тряслись, на лбу выступили крупные капли пота.
– Марина, – строго сказала хозяйка, – мы договаривались, что ты будешь платить регулярно. Вместо этого мне приходится бегать за тобой уже вторую неделю. Ты должна мне за два месяца. Каждый раз, когда я прихожу, выслушиваю сказочки о том, что ты вот-вот рассчитаешься. Ты помнишь, что я тебе сказала в прошлый раз?
Марина не прореагировала, разглядывая тапочки.
– Я тебе сказала: не рассчитаешься к двадцатому числу – выгоню, – ласково напомнила хозяйка. – Сегодня двадцать первое. Я приходила вчера, но тебя не было дома. Ты приготовила деньги?
«Выгонит», – с тоской подумала Марина.
– Понимаете, – сказала она обреченно, – я тут немного приболела, потому и не работала. Но на следующей неделе…
– То есть, денег нет? – елейно уточнила хозяйка. В ее глазах вспыхнула злость.
– Я все отдам на следующей неделе, – повторила Марина.
Хозяйка криво усмехнулась:
– Я тебя предупреждала? Предупреждала. На эту квартиру полным-полно желающих. Извини, но я твоим сказкам не верю. Значит, так: квартиру я сдаю другим людям. А ты можешь идти на все четыре стороны.
– Вы что, выставите меня, больную, на улицу?
– Ой, смотрите, больная… Пить меньше надо. А работать больше! Тогда и здоровья прибавится, и денег.
В елейном голосе послышались издевательские ноты. Марина почувствовала волну закипающего раздражения и даже открыла рот, чтобы достойно ответить: мол, никакая она не тунеядка, а самая настоящая певица, просто у нее черная полоса, но хозяйка с таким интересом смотрела ей прямо в рот, что Марина стушевалась. А что еще можно сказать?
– Ладно, – глухо сказала она. – Я уйду. Соберу вещи и уйду. Подождите пару часов.
– Нет, дорогая, – решительно сказала хозяйка. – Вещи твои я сама соберу. Придешь за ними, когда сможешь заплатить.
– Вы что, с ума сошли?
– А ты спорить будешь? Знаю я таких, как ты. С вас ни гроша не выжмешь, если не прижать хорошенько. Понаехали тут…
Последнюю фразу хозяйка процедила сквозь зубы.
Это стало последней каплей.
Марина торопливо оделась, схватила сумочку и, сдернув с крючка куртку, вышла за дверь. Во дворе она обернулась. Хозяйка, почти неразличимая за немытым стеклом, смотрела бывшей жиличке в след.Марина оттопырила средний палец и продемонстрировала ей.
Лена грохнула чайником о плиту и с умеренной ненавистью произнесла:
– Вот сука!
Марина вяло кивнула: сука, конечно, и обхватила ладонями горячую чашку, пахнувшую малиной.
Какое это было блаженство, сидеть в тепле и пить горячий чай!
Добиралась до подруги она тяжело. На маршрутку денег не осталось, топать до метро пешком не хотелось. Пришлось ехать зайцем на автобусах, выскакивая перед носом у кондуктора. Один раз пожилая тетка с дермантиновой сумкой наперевес успела ухватить ее за локоть. Пришлось разыгрывать сцену с забытым дома кошельком.
Кошелек как миленький лежал на своем месте, вот только денег в нем не было. Такая вот неприятность…
Ленка, подруга по халявным тусовкам и кастингам, жила аж в Бирюлево, квартируя у своей полоумной тетушки. Насколько тетка была не в себе, Марина не знала, да и вообще не была уверена, что с ней что-то не так. Однако Ленка упорно называла ее тронутой, а Марина и не возражала. Тетка работала где-то на заводе, на должности мастера цеха, что уже, по мнению подруг, делало ее «чокнутой». К тому же она была старой девой, смотревшей на мир сквозь призму соцреализма.
– Это ж надо, больного человека на улицу выгнать, – сокрушалась Ленка. – Неужели трудно было подождать пару дней?
– Угу, – буркнула Марина, попивая горячий чай. В теле разливалась дурная, жаркая слабость. Завалиться бы сейчас спать…
Квартира была крохотной, отделанной без всякого изыска. Марина вспомнила апартаменты Черского: однокомнатная квартирка-студия, но сколько лоска он сумел привнести в интерьер! Сразу видно, что у человека есть вкус… И деньги.
Ленкина тетка в последний раз вкладывалась в обстановку лет двадцать назад, когда Марина едва под стол пешком ходила. На полу старенький линолеум, заботливо подклеенный скотчем, на стенах простецкие обои, на окнах – тюль с пошлыми цветочками, такого в продаже уже сто лет как нет. Единственное новшество – старые деревянные рамы заменили на стеклопакеты, да на подоконники понатыкали горшков с модными цветами из дорогих магазинов. Тетка Лены была знатным цветоводом, цветы в ее доме разрастались, как в джунглях! У родителей Марины, насколько она помнила, подоконники были заняты «правильными» растениями: геранью, каланхоэ и аспарагусом.
В гостиной, выполнявшей еще и функцию спальни, тоже изысками не пахло. Диванчик с дутыми подлокотниками и высокой спинкой, такое же креслице, полированная чешская стенка и журнальный столик. На балконе – склад банок, старой мебели – «авось пригодится», одинокая лыжа и раскладушка, на которой ночью спала Ленка.
Лыжа Марину умиляла. Насколько ей было известно, тетка Лены на лыжах стояла в последний раз лет тридцать назад, в институте. Почему она не выбросила ее до сих пор, оставалось загадкой.
– Что теперь? – спросила Ленка.
Марина поболтала чашкой и вяло пожала плечами:
– Не знаю. Мне бы перекантоваться где-нибудь несколько дней…
– У меня нельзя, – быстро ответила подруга. – Тетка со свету сживет. Она меня-то еле терпит. Не велела сюда даже в гости никого приглашать. Совсем из ума выжила, курва старая. Я вот, не поверишь, каждый день мечтаю, чтобы она ласты склеила.
– По-моему, она нас всех переживет, – мрачно усмехнулась Марина, мельком подумав, что смерть Ленкиной тетки одним махом решила бы все проблемы. Бывает же такое: шел человек, и тут – бац, кирпич на голову! Или машина из-за угла. Или неизвестный гопник с финкой… И все – нет проблемы, ты свободен, как ветер!
Судя по сокрушенному Ленкиному вздоху, она думала о чем-то похожем. Отобрав у Марины пустую чашку, она налила еще чаю, придвинула вазочку с печеньем и, открыв одну створку настежь, закурила, осторожно выпуская дым в окно.
– То-то и оно, что ей давно уже на кладбище прогулы ставят, а она все живет и никак коньки не отбросит, – меланхолично констатировала она. – Вот зачем ей жить? Ей скоро пятьдесят, детей не нажила, богатства тоже, мужика – и того нет. Чуть ли не каждый вечер скрипит: «Учись, Леночка, человеком станешь!» А что толку в этом учении, если бабло можно зарабатывать и без института?..
Лена замолчала и осторожно выдохнула сизый дым в открытую створку.
Если тетка учует запах – визгу не оберешься!
К тому же, расчувствовавшись, она, кажется, свернула разговор в опасную колею. Неудобные вопросы, признания и объяснения, только этого не хватало! Лена покосилась на Марину, но та, отупевшая от температуры и горячего чая, кажется, ни на что не обратила внимания…
И слава богу! Не хватало еще перед ней отчитываться, где и как Леночка зарабатывает деньги.
Она затянулась в последний раз и выкинула окурок вниз. На миг перед глазами промелькнула привычная работа, к которой она сперва относилась с ужасом и известной долей омерзения, потом более-менее привычно, а потом уж и вовсе с изрядной долей юмора. Вот только знать об этом никому не следовало.
– Вещи жалко, – глухо сказала Марина. – Все там осталось.
– Так уж и все? – прищурилась Лена. – Фамильное серебро, бабушкины цацки, меха и акции «Газпрома»?
– Нет, – не поняла юмора отупевшая от болезни Марина. – Платья, кофточки…
– Юбочки, – подсказала Лена.
– Юбочки, – автоматически подхватила Марина. – Вообще все…
– Ну и плевать. Новые купишь. Паспорт-то забрала?
– Да.
– А минусовки?
– Они всегда со мной. Я без них никуда.
– Гитара?
– У Лешки оставила в прошлый раз. Неохота было тащить ее через всю Москву.
– Так из-за чего тебе переживать? Документы с собой, денег там не было, а подержанное тряпье того не стоит. Надо легко расставаться с вещами.
– Хорошо тебе, – угрюмо сказала Марина. – Ты в тепле и сухости живешь, про завтрашний день не думаешь. А я вот думаю. Ночевать-то мне негде. Не на вокзал же идти, к бомжам под бок.
– На вокзал без билета сейчас не пускают, – хихикнула Ленка. – Билет надо купить.
– Смешно тебе…
– Да ничего не смешно… Придумаешь что-нибудь. Знакомых-то до черта, кто-нибудь пустит пожить на пару дней.
Марина промолчала.
До черта знакомых…
Все они такие же, как Ленка! Только языком горазды тренькать, а как до дела доходит, дружно прячутся в кусты. Вот почему Ленка сказала, что ее тетка так нетерпима к гостям? Может, она и не станет возражать, если Марина переночует тут, прямо на ковре, купленном еще в счастливом социализме, багрово-коричневом, с невнятным рисунком? Не привыкать спать в самых разных местах, в конце концов…
Но Ленка не оставит ее у себя, это совершенно точно. Хорошо, если денег подкинет.
– Ладно, – апатично махнула рукой Марина. – Что-нибудь все равно подвернется. Надо клубы обзвонить, может, куда позовут. Минусовки есть, платье одолжу. Может, где подзаработать можно?
– Пойду погляжу, – кивнула Ленка и удалилась в гостиную-спальню, где на крохотном столике мяукал попсовые хиты ноутбук.
Ленке приходила какая-то рассылка, и они вместе с Мариной частенько бегали на разные съемки в качестве массовки. Платили не очень хорошо, но проникновение в мир закулисья стоило дорого. Марина все мечтала, что произойдет та самая счастливая случайность, когда режиссер выдернет ее из толпы повелительным взмахом руки, а дальше все пойдет как по маслу. Правда, до сего момента ничего подобного не происходило. На массовку внимания не обращали, сгоняя как стадо к разным углам стойла, отдавая команды вроде: «Смеяться!», «Хлопать!», «Ужасаться!», беззастенчиво выдергивая с первых рядов одетых в белое и полосатое.
Марина сгребла из вазочки печенье и ссыпала его в карман. На улице вечерело, и скоро Лена попросит ее уйти, чтобы успеть замести следы до прихода тетки.
– На завтра ничего, – крикнула Лена. – И на послезавтра тоже. А потом подряд два кастинга. Съемки программы «Кулинарная битва» и массовка для «Судебного процесса». Роли там тоже дают. Пойдешь?
– Куда я денусь? – пробурчала Марина.
– Что?
– Сколько платят, спрашиваю! – крикнула она.
– Пятьсот в «Битве» и от косаря в «Процессе»… а, нет: если массовка, то тоже пятьсот. От штуки – это если роль какая.
– Когда кастинг? В четверг?
– В пятницу. Пойдешь?
В пятницу. А завтра только среда. Нужно как-то продержаться два дня. Не страшно, когда у тебя есть деньги, и катастрофа – когда их нет. Потому что нужно бегать по друзьям уже сейчас, проситься на ночлег. А потом еще добираться до жилья, если посчастливится найти…
А ей так не хотелось подниматься с места и выходить в промозглый сентябрьский вечер. В постель бы сейчас, да накрыться ватным одеялом…
– Марин, тетка скоро придет, – напомнила Лена. – Мне еще все убрать надо. Ну, ты понимаешь…
– Понимаю, – вздохнула Марина. – Денег одолжишь? Я вообще без копья.
Лена покопалась в ящике стола, вытащила расшитый бисером кошелек, открыла его и близоруко сощурилась, разглядывая содержимое.
– Блин, у меня тоже кот наплакал… – пожаловалась она. – Вот, держи, это все, что есть.
Марина осторожно расправила скомканные бумажки. Пятьсот рублей. И еще какая-то мелочь.
– Куда пойдешь? – поинтересовалась Лена.
– К Лешке, наверное. Скажу, что за гитарой, ну и… того. Останусь на ночь.
– Да? – многозначительно изумилась Ленка. – А вы с ним что, уже того?..
Марина криво ухмыльнулась.
– Ой, да ладно?! Ты и Лешка? Он же обезьяна немытая. И как он тебе?
Марина не ответила и пошла обуваться. Лена высилась над ней, как палач над приговоренным:
– Что, неужто правда? Ну, ты даешь… По пьяни, поди?
– Кто ж ему по трезвяни-то даст, – невнятно сказала Марина. – Но сейчас деваться некуда, пойду в гости. Ночевать ведь где-то надо.
– Но не с Лешкой же, – возмутилась Лена.
– А с кем?
– Ну… давай Нинке позвоним. У нее хата всегда свободная.
– Звонила я. Нинка в Питере. Укатила со своим…
При мысли о Питере в голове застучало, а в желудке завозилось придушенное гаденькое воспоминание: стерва Гайчук и бывший сосед Черский, так некстати уехавший в Питер…
И от этих мыслей в тесной прихожей Ленки внезапно сделалось невероятно жарко так, что кожа на запястьях и горле зачесалась и, казалось, покрылась жирными волдырями. Легкие вдруг наполнились жгучей обидой, а в глазах, и без того горящих лихорадкой, заворочались горькие слезы, прожигая внутренности серной кислотой. Скорей бы на воздух, проветрить мозги, отвлечься!
– Ну, пока, – весело сказала Ленка. – Позвони потом. И про кастинг не забудь.
Марина чмокнула ее в щеку и вышла из квартиры. Дверь захлопнулась с пушечным грохотом, лязгнул замок. Марина спустилась вниз и, выйдя из дома, обнаружила, что идет дождь.
– Только этого мне не хватало, – сказала она.До дома своего приятеля Лешки Марина добралась уже около десяти вечера. Дождь прекратился, но тучи угрожающе шевелились над головой, грозя прорваться, как испорченная парусина. Раз – и в прореху льется вода, и беда всем, кто окажется внизу! Ветер поддувал в спину, швырял листву на землю и в морщащиеся от его напора лужи. Прохожие торопились домой, опустив головы и спрятав руки в карманы, стремясь скорее укрыться в спасительном тепле.
«Приду к Лехе, встану под горячий душ, а потом сразу под одеяло, – решила Марина. – Ну, а если он захочет… Фиг с ним, пусть пользуется, вдвоем даже теплее».
Мысль о том, что эту ночь она проведет с кем-то, пусть даже таким, как Леха, с вечно немытыми патлами, смолящим сигарету за сигаретой и истерично повизгивавшим над тупыми американскими комедиями, вдруг взбодрила и подняла настроение. Потому она почти вприпрыжку добежала до Лехиного дома и потянула на себя тяжелую дверь. На лестнице ей вдруг захотелось крикнуть ему что-то дурацкое, вроде: «А вы не ждали нас, а мы приперлися», и она рассмеялась во весь голос. Эху гулко отразилось от стен, посыпалось по ступенькам горохом.
Лехи не было дома.
Верить в это не хотелось. Марина несколько раз звонила, а потом даже пнула неподатливую дверь, но та осталась равнодушной. Зато что-то завозилось за соседской, и сварливый голос пролаял:
– Ну, чаво надоть? Щас милицию вызову! Пошли отседова!
Марина пнула дверь еще раз и, тяжело вздохнув, спустилась на один пролет, к окошку, где уселась на обшарпанный подоконник. Почему ей не пришло в голову прежде позвонить?
– Потому что этот козел до десяти всегда дома, – зло ответила она себе и вытащила мобильный.
Гнев вскипел в ней, перелившись через край, как кофе в турке. Она как наяву увидела эту изящную турку – не то из Египта, не то из Эмиратов – на новенькой, сверкающей хромом кухне Черского, где она просиживала вечерами с робкой надеждой, что наследник олигарха обратит на нее чуть больше внимания. Черт побери, она ходила перед Егором полуголая, таскала ему мармелад, томно закатывала глаза и периодически разражалась хрипловатым смехом, который считала интимным! Егор на голые бедра реагировал с вялым интересом, мармелад не ел, а услышав интимный смех, морщился. А потом в его доме появилась ногастая брюнетка в стильных квадратных очках и с татуировкой мантикоры, опоясывавшей руку, и визиты пришлось прекратить.
Что-то ее весь день сегодня тянет на воспоминания…
Она мотнула головой, как собака, отряхивавшая мокрую шерсть, стремясь избавиться от прилипчивых воспоминаний некогда вполне предсказуемой жизни. А затем позвонила Лехе. В конце концов, чего она так раскипятилась?
Леха долго не отвечал, и она уже хотела было отключиться, чтобы перезвонить позже, как вдруг в динамике возник его немного оглушенный голос, сопровождаемый странным ревом:
– Да?
– Леша, привет!
– Что?
– Привет, говорю. Это Марина.
– Что?
– Это Марина! – заорала она. – Привет!!!
– А, Маришка, привет. Тебя плохо слышно, тут полный атас… Как дела?
– Нормально! Я приехала к тебе за гитарой, а тебя нет. Ты скоро дома будешь?
– Что?
Нет, это становится невыносимым! За соседскими дверями зашелестело. Давешняя бабка наверняка подслушивала. Марина сползла с подоконника и побежала на улицу. Может, там лучше будет слышно?
– Говорю, приехала, а тебя нет. Ты где?
– А меня нет! – радостно сообщил Леха. – А что?
– А ты где?
– Я в Ярославле. У друга на свадьбе. Прикинь, к нему привели плюшевую стриптизершу.
– Кого? – не поняла Марина.
– Стриптизершу. Ну, такую, с надувными сиськами и мордой мисс Пигги. Ростовая кукла, короче. И она сейчас раздевается… Атас, это такая умора!.. А что?
– Ничего! – зло крикнула Марина. – Гитару хотела забрать. Она мне нужна. Ты ключи никому не оставлял?
– Ключи? Нет, они со мной. А за гитарой послезавтра приходи.
– Она мне сегодня нужна!
– Ну, надо было раньше забирать. Я же тебе говорил. Сейчас ничем помочь не могу. Приходи в пятницу, а лучше в субботу…
Марина не дослушала и отключилась. Мысль, что Леха может вот так вот запросто умотать черт знает куда, даже в голову не могла ей прийти! Как он вообще посмел строить какие-то планы без оглядки на нее?!
«Ты эгоистка! – кричала мать в той, прошлой жизни. – Привыкла быть в семье единственным ребенком, знаешь, что все для тебя! А если бы вас было семеро? Привыкай жить в коллективе и уясни: ты не пуп земли!»
То, что она не пуп земли, казалось очень обидным…
Марина так и не научилась жить в коллективе и рассчитывать на семерых.
Когда они с Димкой снимали квартиру, она частенько оставляла его за порогом, развлекая в постели очередного Гиви или Ашота, и ей было все равно, что Димка ночует в подъезде или тащится наверх к Егору, где ребятам приходилось спать валетом на узком диване.
Когда Димка сделал карьеру, он почему-то не подчинился требованиям взять ее с собой в новую счастливую жизнь. Напротив, даже всячески этому противился…
Леха не вернется, так что сидеть на подоконнике было совершенно бессмысленно.
И куда теперь податься?
Она перебрала в памяти всех знакомых, с раздражением осознав, что тех, кто живет поблизости и может пустить ее на ночь, раз-два и обчелся.
«Пойду в клуб, – решила она. – В любой. Потрачу там последние деньги на входные, а там будь что будет. Может, кто угостит коктейлем, а нет – потусуюсь на диванчике до утра».
Марина снова спустилась в метро. До ближайшего клуба, где она часто бывала с подругами, было три остановки. Однажды она там даже выступила.
Притулившись на диванчике, обитом дермантином, Марина устало вытянула ноги. Кататься бы так всю ночь…
Вагон был почти пустым. Напротив сидела толстая баба с кошелкой, из которой торчали палки колбасы, багет и перья зеленого лука. Лицо бабы казалось неживым от смертельной усталости. Она, так же как Марина, блаженно вытянула ноги и навалилась на спинку в полном изнеможении. Рядом с бабой пристроился невнятный тип с мокрыми волосами и болезненным лицом. На Марину он поглядывал с интересом. Она же, отметив странный, восточный разрез неожиданно ярких, зеленых глаз, возмущенно отвернулась. Тип на миллионера не тянул. Его ботинки были разбитыми и грязными, штанины джинсов тоже украшали серые комья, грозящие вот-вот отвалиться. Когда Марина направилась к дверям вагона, тип последовал за ней. На выходе из метро она обернулась, снова поймав этот странный стеклянный взгляд…
По дороге к клубу она обернулась еще пару раз, но попутчика из метро не заметила. Марина перевела дух и свернула во двор. Так, если протиснуться через щель в заборе, путь получался более коротким.
Она не дошла до дверей всего несколько метров, когда что-то большое рвануло ее за плечо и притиснуло к стене. Глухо вскрикнув, она, совершенно ошалевшая от страха, увидела перед собой сверкающие зеленые глаза с восточным разрезом и руку, довольно грязную, с парой кровоточащих заусенцев на пальцах. Рука сжимала нож, прижимая лезвие к ее лицу.
– Будешь орать, на лоскуты порежу, – пригрозил насильник. – Поняла?
Она всхлипнула и затрясла головой, изобразив согласие. Скосив глаза на сверкающий клинок, она не сразу сообразила, что холодные пальцы лезут под юбку, сдирая с нее колготки и трусики. Он сладострастно дышал ей в ухо, прерываясь на леденящий, змеиный шепот:
– Моя сладкая… Моя сладкая…
Она не нашла в себе сил сопротивляться, даже когда пришла боль, не чувствуя содрогающихся толчков чужеродного организма, проникшего в нее с бесцеремонностью налетчика. Только в слезинках, катившихся по щекам, отражались фонари и блестящее лезвие ножа, которое он так и не убрал от ее лица…Медленно, словно старуха, она поднялась с мокрого тротуара и вытерла грязной рукой лицо. Волосы слипшимися сосульками падали на глаза, закрывая обзор темной пеленой. Она провела ладонью и по ним, чувствуя кожей комочки грязи и колкую пыль штукатурки, осыпавшуюся со стены.
Замок на юбке был сломан. Она подтянула спущенные трусики, потом колготки с дырой на колене и поискала глазами сумочку. Сумка валялась рядом, нераскрытая, грязная. Похоже, ее недавнему знакомому содержимое кожаного баула было неинтересно. Марина сделала шаг и охнула. Разбитые колени обожгло болью. Проклятый каблук все-таки отвалился.
Внутри все горело, ломало судорогами, кожу саднило от царапин. В туфлях хлюпала вода.
Лишь бы выйти на улицу, поближе к людям…
Она вышла на тротуар и похромала вперед, шарахаясь от прохожих, которые с легким удивлением смотрели на ее грязную куртку, сломанный каблук и порванные на коленях колготки. Марина смотрела на мир исподлобья и чувствовала себя омерзительно грязной, словно окунулась в какую-то слизь неопределенного происхождения. Как-то она смотрела космический блокбастер и визжала от ужаса при виде мерзкого инопланетного монстра, покрытого такой вот слизью. Режиссер не поскупился на спецэффекты, и к финалу главная героиня полностью была вымазана липкой серой пакостью. Теперь Марина понимала, как та себя чувствовала…
Улица, на которую она свернула, выглядела какой-то неухоженной, несмотря на обилие фонарей и неоновых реклам. Возможно, потому, что была загажена мусором, словно московские дворники решили устроить забастовку, а к тротуару притулилось сразу несколько машин, вокруг которых крутились сомнительные типы. Парни в спортивных костюмах крутили на пальцах ключи от своих четырехколесных друзей, перебрасываясь сальными шуточками. Марина притормозила, а потом и вовсе остановилась. Идти мимо них не хотелось. В памяти сразу возникали эти странные восточные глаза с зеленой радужкой, в которых плескались водяные драконы…
Она попятилась, растолкав группку девиц, одетых чрезвычайно легко для такого прохладного дня, и пошла назад.
В этот момент все вокруг пришло в движение!
Парни рванули к своим машинам и стартовали с места с диким визгом покрышек. Девушки в летних нарядах тоже заметались по тротуару, но как-то бестолково, словно курицы с отрубленными головами. Марина хромала прочь и на происходящее не обращала внимания.
– Эй, а ты куда? – послышался вдруг грубый голос, и чья-то сильная рука схватила ее за локоть. Кошмар выпрыгнул наружу из подсознания. Марина завизжала и принялась отчаянно отбиваться свободной рукой.
– Блин, Петрович, иди сюда, тут какая-то бешеная, – крикнул мужчина и без особого труда заломил Марине руки за спину. Что-то холодное лязгнуло и сковало кисти. Марина вырвалась и бросилась прочь, но, пробежав два шага, споткнулась и что было силы врезалась головой в живот бегущему к ней милиционеру. Тот охнул и упал на тротуар, сложившись пополам и хватая ртом воздух.
– Ни фига себе! – восхитился тот, кто надел на Марину наручники. – Это ж не девка, а какой-то Джеки Чан! Петрович, ты живой? Она в тебе дыру не пробила?
– Чего ржешь? – огрызнулся Петрович. – Пакуй ее. Обдолбанная, поди.
– Будет сделано, – отрапортовал милиционер, в его исполнении это прозвучало как «бусделано». Он поднял с земли сперва Петровича, а потом отчаянно брыкавшуюся Марину и потащил ее к автобусу, где уже томились девушки в летнем.
– Да не туда, – просипел Петрович. – К нам в машину ее. Еще не хватало, чтобы она там шалав этих перекусала. Потом объяснительных не оберешься.
– Да, давай ей кляп вставим и в кандалы закуем, – весело предложил милиционер.
Петрович пробурчал что-то непечатное и направился к автобусу.
Милиционер ловко запихал трясущуюся Марину в «газик» и захлопнул тяжелую дверь.
Внутри было тепло, пахло бензином, мочой и застарелым, въевшимся в стены ароматом немытого тела и пота. Марина скорчилась на неудобном сиденьи, вжавшись в стену. Руки за спиной свело судорогой, и она всхлипнула.
Выполнившие служебный долг милиционеры вернулись в машину и, мельком взглянув на свою пассажирку, тронулись с места, болтая о чем-то своем. Сквозь маленькое мутное стекло их было почти не слышно, но отдаленный рокот голосов и приглушенный смех показались Марине зловещими. Она заплакала и плакала всю дорогу, пока машина не остановилась, а в открытую дверь не ворвался холодный ветер.
– На выход, – лениво сказал Петрович. А может, не Петрович, а второй. Она не смогла идентифицировать их по голосам и оттого еще больше запаниковала. Рук Марина почти не чувствовала, а колени тряслись уже не от холода, а от страха. А еще мучительно хотелось в туалет.
Ее потащили в отделение, отобрали сумку, вывернули карманы и бросили вместе со всеми в камеру. Почему-то она была уверена, что их посадят в клетку, как диких зверей, и затряслась, когда увидела эти толстые прутья, подпиравшие потолок. Но в клетке сидели двое кавказцев и какой-то бомж. Поэтому милиционеры потащили всех девушек в одну камеру и втолкнули внутрь. Марину заводили последней. Хорошо хоть наручники сняли.
Девиц было много. Они заняли все нары, негромко переговариваясь между собой. Кажется, для них задержание не было чем-то ужасным. Для Марины на нарах места не осталось, и она села на корточки, опершись о стену. В камере тоже было холодно.
– Эй, – вдруг позвала одна девица. – Ты кто?
Марина посмотрела на нее и отвела взгляд.
Не хотелось говорить, не хотелось думать. Даже сейчас ей казалось, что все вокруг покрыто мерзкой серой слизью, и она поминутно трогала пальцами стену, чтобы проверить, не погружаются ли они в инопланетный кисель. На свет одинокой лампочки слетелись ночные мотыльки, и даже удивительно было, откуда они в таком холодном сентябре, не иначе как жили прямо тут, вили коконы под потолком. Крылья бабочек отбрасывали на стены мрачные колышущиеся тени. Казалось, что в камере кружатся летучие мыши, готовые вонзить клыки в шею зазевавшихся узников…
Теперь на Марину смотрели все. Эти совиные, немигающие взоры сводили ее с ума. Девицы не выглядели дружелюбными. От них наверняка можно было ждать чего угодно.
– Ты кто? – требовательно повторила девица. – На Резо работаешь?
Марина снова не ответила. Тогда девица легко соскочила с нар и подошла ближе, оглядывая ее с недоумением. Разглядев ее сбитые колени и рваные колготки, она присвистнула:
– Не хило тебя менты отоварили! Ты как на нашем месте оказалась?
Марина молчала, угрюмо уставившись в пол.
От холода и шока ее начало трясти так, что зубы выбивали барабанную дробь. Тени мотыльков, а может, летучих мышей-вампиров продолжали кружиться…
Девица смотрела с сомнением, словно раздумывала: продолжить допрос мирно или на всякий случай дать неизвестной девке в зубы?
Замок лязгнул в тот момент, когда девица с угрожающим видом двинулась к Марине, а та инстинктивно закрыла лицо руками.
– Михайлова, на выход! – грозно приказал милиционер. Марина не сразу сообразила, что Михайлова – это она, а потом опрометью бросилась прочь из душного смрада камеры.
Девица проводила ее холодным взглядом и, криво усмехнувшись, полезла на нары.– Ты какая-то загруженная сегодня, – рассеянно констатировала Лена, томясь в длинной очереди. – Блин, вот народу приперло. Сидели бы дома, в тепле и сухости…
– Угу, – буркнула Марина, передернув озябшими плечами.
После двух кошмарных дней ей постоянно было холодно.
В куртке были не карманы, а издевательство: мелкие, узкие, ладони в них полностью не помещались, даже мелочь – и та выпадала. Потому Марина носила телефон на шнурке или в сумке, а мелочь и проездные – в нагрудном кармане. Но ведь в нагрудный руки не засунешь…
– Блин, чего они так долго? – раздраженно спросила Лена. – На всякий случай запомни: в первые ряды не лезь, а то примелькаемся! Тогда нас пускать перестанут.
Марине казалось, что лучше уж пусть тебя один раз заметят, чтобы прославиться сразу, чем всю жизнь сидеть серой мышью в углу да еще постоянно менять внешний вид, чтобы не попасть в категорию «профессиональных зрителей». Таких редакторы действительно не очень любили и гнали из кадра. Но не признать Ленкину правоту она не могла.
– О, пошло дело, – обрадовалась Лена. – Сейчас они нас быстренько осмотрят и пустят внутрь… Кстати, ты так и не рассказала, где пропадала два дня. Я Лехе звонила, он вроде как на свадьбе был. Где тусила-то?
Марина предпочла сделать вид, что не расслышала.
В самом деле, не рассказывать же… До сих пор, когда она вспоминала прошедшее, ее передергивало, особенно когда мерещилось холодное острое лезвие, прижатое к щеке.
Дежурный опер, к которому ее привели из камеры, посмотрел на жалкую фигурку без особого интереса, мотнул головой на стул и начал вдумчиво изучать документы.
– Михайлова Марина Максимовна, – медленно произнес он. – Из городу Челябинску. Так-так-так, проживаем где? Где регистрация? Ага… вот…
Опер комично произносил слова, словно казался стараться менее официальным, а может, просто забавлялся. Марина молчала, стараясь унять дрожь в коленях.
– И что это мы, Марина Максимовна, мало того, что всяким непотребством занимаемся, так еще и хулиганим? Зачем милиционеров побили, а?
– Я не била, – буркнула она.
– А кто бил? Пушкин? У меня вот в протоколе сказано: «Во время задержания набросилась на сотрудника, находящегося при исполнении»… Что же это ты, Марина Максимовна, себя так ведешь? Подружки твои куда скромнее. Или ты первачом и еще не поняла, как себя надо вести с правоохранительными органами?
– К-какие подружки? – икнула она.
Опер скривился.
– Ты мне тут ваньку-то не валяй. Под кем ходишь? – вдруг рявкнул он.
– Что? – пролепетала она, чувствуя, что глаза наливаются слезами.
– Сутенер твой кто?
Марина задрожала еще больше.
– Я не проститутка, – сказала она тихим голосом.
– А кто? – ядовито поинтересовался опер. – Доктор наук?
– Я певица.
– А я о чем, – усмехнулся опер. – Певицы, они ж такие… Ты мне, рыба моя, скажи, зачем Петровича нашего побила?
– Не била я его. Шла мимо, а он за руку схватил, я испугалась…
– Чего ж ты испугалась? – удивился опер. – Петрович у нас совершенно безобидный дядька, лучший друг женщин и детей позднего пионерского возраста. И, кстати, откуда это певицу несло, да еще в таком виде?
Она перевела взгляд на свои ободранные коленки и вдруг, вспомнив взгляд зеленых раскосых глаз, почувствовала, как в голову ударила волна паники и отвращения, а следом вторым приливом принесло страх, смытый адреналином. Горло перехватило спазмом. Она часто-часто заморгала, стараясь сдержать слезы, но не смогла. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Марина разрыдалась и сползла на пол, уткнувшись лицом в колени.
– Ты чего это? – рявкнул опер. – Ты брось мне тут истерики закатывать! А ну, вставай!
Он подбежал к ней и, схватив за руку, попытался поднять, но это прикосновение напугало Марину еще больше. Она завизжала так, что опер с перепугу попятился, опрокинул стул и замер, не зная, как реагировать.
– Ну… ты это… ты чего? – повторил он мягче и, подойдя ближе, присел на корточки и прикоснулся к волосам. Она шарахнулась в сторону, вжавшись в угол:
– Н-не трогайте меня!
– Да успокойся ты, никто тебя не трогает…
Он снял трубку и что-то вполголоса проговорил. Всхлипывающая Марина не разобрала ни слова. Поджав ноги к подбородку, она закрыла лицо руками. Дверь открылась, впустив пузатого мужичка с чемоданчиком в руках.
– Ну, чего тут у тебя? – миролюбиво спросил он у опера. Тот мотнул головой в сторону Марины:
– Да вон, истерика… Орет, плачет. Петровича побила.
– А мы щас укольчик, и все пройдет, – спокойно ответил толстячок и открыл чемоданчик. – Да, милая?
Марина сжалась в углу и как завороженная смотрела на приближающегося к ней мужчину со шприцем в руках. Паника подступила к горлу. Толстячок миролюбиво улыбался, разглядывая ее, а потом его взгляд скользнул куда-то вниз, к ногам. Улыбка сползла с его лица, он нахмурился.
– Леня, – сказал он. – А вы девочку где подобрали?
– Да на углу, когда на шалав облаву делали, – раздосадованно сказал опер. – А что?
– Да что-то мне ее вид не нравится. Девочка-то давно на панели?
– А я знаю?! Я ее еще и не допрашивал толком, она сразу реветь начала. Говорит, что певица и вообще мимо шла.
Пузатый мужичок отложил шприц, присел рядом с Мариной и заглянул в глаза. Она тряслась, стараясь вжаться в стену так, чтобы раствориться в ней без остатка. Все мужчины на земле в этот день стали ее врагами.
Разве что этот… от которого пахло больницей, лекарствами и почему-то булочками с ванилью, казался другим.– Милая, с тобой что-то случилось? – спросил он.
И его голос звучал как-то по-другому, словно голос дедушки, который обнаружил внучку плачущей над разбитой коленкой. Марина замерла, а потом часто затрясла головой.
– Тебя кто-то обидел? – спросил «дедушка».
И она разрыдалась снова, выталкивая из себя прерывистое признание о неудачном походе в клуб, о зеленоглазом насильнике и ноже, впивающемся в щеку. Краем сознания она уловила «Ах ты, господи!», произнесенное опером Леней, но остановиться не могла, выплескивая подробности – маловразумительные от рыданий. Она остановилась, только когда начала задыхаться, а в руку впилась иголка. Проваливаясь в сон, она успела услышать, как опер звонил по телефону, сумбурно пересказывая ее откровения.
– Да, опять нападение. И описание похоже. Выходит, он все еще бродит по району, – сердито проворчал Леня.
Больше Марина ничего не услышала – она крепко спала в неудобном кресле с продавленным сиденьем.
Студия, где снимали «Кулинарную битву», ее разочаровала.
Марина, которая до того видела передачу только по телевизору, наивно предполагала, что ее встретит шикарный интерьер, сверкающие хромом приборы, глянцевые поверхности и неуловимое телевизионное волшебство. На деле студия оказалась крошечной, со стенками из крашеного гипсокартона, который в одном месте – она специально пригляделась – был пробит, очевидно, ударом чьей-то ноги.
От прожекторов было невероятно жарко…
Лена выглядывала знакомых: кому-то даже помахала рукой и показала жестами, мол, перезвонит.
Пока помощники режиссера выставляли свет, Марина скучала, лениво оглядываясь по сторонам, и все старалась сесть так, чтобы не слишком бросалось в глаза ее странное одеяние. Юбку она одолжила у Ленки. Колготки ей дала в больнице пожилая женщина-врач, когда Марину доставили туда для экспертизы. Сама процедура осмотра почти не отложилась в ее памяти. Она смутно помнила сочувствующие взгляды врача, собственные сбивчивые показания и то, как подписывала протокол. Потом ее оставили в покое, дав выспаться и прийти в себя.
Она проспала почти сутки.
В четверг, поздно вечером, она лежала, разглядывая потолок, и вяло думала, что переживала бы изнасилование куда острее, если бы ее не забрали в отделение. Кто бы подумал, что законы физики и тут оправдают себя? Минус на минус дает плюс. Нет, Марина, конечно же, переживала, чувствовала себя препогано, но теперь, когда в голове еще шумело от лекарств, произошедшее казалось сном, омерзительным, гадким, но отчего-то нереальным. И если бы не царапины на шее и руках, не сбитые коленки, она и вправду подумала бы, что все приснилось…
На съемки идти не хотелось, подруга буквально заставила ее выползти из раковины.
Знакомое лицо выплыло из ниоткуда.
Она вздрогнула, словно увидела призрак, прищурилась, рассматривая высокую фигуру в темных брюках и фиолетовой рубахе, словно в прицел. Вот он теперь какой…
Егор Черский был сокрушительно хорош.
В последний раз Марина видела его год назад, когда он съезжал с квартиры. Правда, был еще один эпизод: она выступала в ночном клубе и заметила его за одним из столиков. Потом он исчез из видимости надолго, сменил номер телефона, не отвечал на электронные письма, вычеркнув бывшую соседку из жизни раз и навсегда.
Марина рассматривала его жадно, как смотрят на старого друга, сошедшего с поезда Варшава – Москва, – такого заграничного, лоснящегося от сытости и богатства. Черский раздался в плечах, загорел так, что издалека походил на танцора латино, сменил прическу. Теперь от его длинных, закрывающих лоб волос осталась только лихая брюнетистая челка, взбитая вверх. И только глаза остались прежними, темными и влажными, как маслины.
– Хорош, – одобрительно сказала Ленка. – Это про него ты говорила, да?
Марина кивнула.
– Надо подойти потом. Познакомиться… туда-сюда…
– Сильно сомневаюсь, что с ним у тебя получится «туда-сюда», – усмехнулась Марина. – Этот мальчик играет в высшей лиге, и нам туда ход заказан.
– Ой, да ладно, – отмахнулась Ленка. – Мужики все одинаковые. Две руки, две ноги, посередине сволочь. И вечно хотят трахаться. И этот такой же. Вот зуб тебе даю, если познакомишь, я затащу его в койку. Или он педик?
– Сама ты педик, – обиделась Марина.
– А чего? В Москве это норма, а на телевидении и подавно. Вон какую карьеру сделал. Поди, спит с кем надо.
– У него папахен – олигарх.
– А, другое дело, – уважительно сказала Ленка. – Тогда, конечно, может себе позволить, чтобы все было по любви. Ух, до чего я это богатство люблю и уважаю…
Марина не ответила.
Она долго наблюдала, как осветители выставляют прожектора, а потом, не выдержав, поднялась с места и пошла к Егору, держащему в руках кипу бумаг и просматривавшему их с мрачным видом.
– Девушка, вы куда? – крикнула какая-то помощница режиссера. – Вернитесь на место!
Егор поднял голову и посмотрел на Марину без особого интереса. Затем он снова уткнулся в бумаги.
– Девушка! Я сказала вам, вернитесь на место!
– Егор! – позвала Марина. Он снова посмотрел на нее, прищурившись и прикрыв глаза от света софитов. Затем вежливо улыбнулся и махнул рукой охраннику, рванувшему наперерез.
– Здравствуй, Марина, – сказал Егор, не сдвинувшись с места.
Она проглотила легкую обиду. Мог бы и подойти…
– Привет, – выдохнула она, споткнулась о кучу каких-то проводов и, едва не упав, схватилась за его руку.
– Хорошо выглядишь, – произнес он ровным, лишенным интонаций голосом. Марина вдохнула и забыла выдохнуть: он что, издевается?!
Черные масляные глаза смотрели насмешливо, окинув ее взглядом-рентгеном с головы до пят. Она показалась сама себе страшной и какой-то облезлой, как старая туфля, выброшенная на обочину. Как можно отвешивать дежурные комплименты, когда перед тобой стоит такое чучело? Ей показалось, что он заметил все: чужую, не по размеру юбку, грязные туфли, замазанный тональным кремом синяк на подбородке. Она тоже разглядела детали – от модных остроносых туфель до шикарных часов, небрежно болтавшихся на запястье. Золотая цепь на его шее была изящного плетения и явно куплена в дорогом салоне, а от уложенных волос несло тонким ароматом французской туалетной воды. Марина припомнила, что Егор всегда умудрялся выглядеть роскошно, даже в линялых джинсах и простецкой футболке, в которых ходил дома. Почему же ей никогда это не удавалось?!
«Потому что в нем есть класс, – ответила она самой себе с раздражением. – Это про таких говорят: аристократы!»
В последнее время «таких» все чаще называли метросексуалами. Она часто читала про них в модных журналах, попроси ее кто-нибудь назвать отличительные признаки метросексуала, она, не задумываясь, сказала бы: чистые, ухоженные ногти и волосы. Как у Черского, следившего за волосами с маниакальностью. Впрочем, Егор всегда был педантом. Как-то у него в кухне она увидела расставленные ручками в одну сторону кружки, а салфетка на столе всегда свисала одним уголком ровно на два сантиметра…
А сейчас он стоит перед ней и говорит, что она, помятая и несчастная, хорошо выглядит, хотя это явно не так.
Издевается?
– Как живешь? – спросил он. В голосе ей почудилась насмешка.
Марине очень хотелось рассказать, как ей живется, со всеми подробностями, не упустив ничего, но еще больше хотелось, чтобы он не просто проникся ее проблемами, а помог. В конце концов, ему же это ничего не стоит…
– Егор, пора, – крикнула давешняя помощница режиссера. – Гости прибыли, их уже гримируют.
– Извини, мне пора, – улыбнулся Егор. – Все дела, дела, даже поговорить некогда…
– Может, после программы? – быстро предложила Марина. – У меня столько новостей…
– Да, конечно, – быстро сказал он и шагнул прочь, под лучи софитов.
Марина проводила его взглядом, застыв на месте.
– Девушка, пройдите на свое место, пожалуйста, – измученным голосом попросила помощник режиссера.
Марина пожала плечами и направилась к своему пластиковому креслицу.Часть 2
День был ни к черту.
Вести кулинарное шоу Егору приходилось впервые. Когда ему, уже состоявшемуся телеведущему, сделали подобное предложение, он долго колебался, намереваясь отказаться.
Кабинет продюсера был так себе. Все-таки на телеканале он был не главным и отвечал лишь за развлекательную часть вещания, в которую входило и кулинарное шоу. Серые стены, серая мебель, много хрома и стекла и корпоративные зеленые вставки на всем в самых неожиданных местах. Зеленые вазы, зеленые дверцы на шкафчиках, и даже абажур настольной лампы – травянистого цвета, совсем как тот, что, по слухам, везла в Шушенское супруга вождя мирового пролетариата. Заглядевшись на абажур, Егор пропустил момент, когда продюсер предложил ему поработать на их канал.
– Я ничего не смыслю в еде, – беспомощно бормотал он. – Не гурман, готовить умею только простейшие блюда и даже хлеб не порежу ровными ломтиками.
– А как ты режешь хлеб? – заинтересовался продюсер, блестя глазами.
Посмотрите-ка, весело ему! Злость помогла Егору собраться и отбить радостную улыбку потенциального начальника ледяным рикошетом:
– Криво. Один край всегда толще другого. Меня же на смех поднимут, если я там начну давать советы.
– Тоже мне, проблема, – скривился продюсер. – Там сейчас Коля Рындин рулит. У того вообще предел кулинарных возможностей – макнуть пакетик с чаем в кипяток.