Звезда второго плана
Шрифт:
– Гош, – сказала вдруг Голубева. – Ты прости меня, дуру старую. Сам понимаешь, как мне неприятно его видеть.
– Я понимаю, – ответил Егор.
Его голос был тусклым, как сгоревшая лампочка. Мария вдруг пожалела этого красивого, но бесконечно холодного мальчишку.
Переживает… Не то что этот поганец!
Мария вздохнула и проникновенно сказала:
– Не подумай, я очень ценю, что ты сейчас для меня сделал… Просто… Просто иногда приходится включать стерву. А иначе никак. Здорово ты его припугнул. Он теперь шелковый будет, морду-то надо рекламировать…
– Маш, не парься.
– Но…
– Не парься. Я сделал это ради эфира. Ну, и немножко – ради себя.
– Стоп! Снято! – скомандовал режиссер. – Всем спасибо!
Егор еще минуту стоял, пластмассово улыбаясь в камеру, пока с него снимали микрофон и передатчик, прикрепленный к поясу. По спине текли холодные струйки пота. Ну и эфир, черт его раздери…
– Егор, ты молодец, – протараторила Раечка, отнимая у него папку со сценарием. – Блестящая импровизация. Все-таки Рындину до тебя далеко… Пойдем уже, передохнешь…
– Да, – ненатурально бодрым голосом сказал Егор. – Сейчас.
Колени тряслись совершенно неприлично. Егор посмотрел на них с удивлением. Что это с ним? Можно подумать, первый эфир…
С Голубевой проблем не было. Получив свой пакет с продуктами и итальянца-повара в качестве оппонента, она приготовила обед, сыпала прибаутками и актерскими байками, за что в итоге совершенно заслуженно получила признание зрительного зала и кухонный комбайн, нужный ей, как рыбке зонтик…
Итальянский повар был забавным: очень толстый, лысый, с собранной в складки на затылке кожей, отчего казалось, что сзади у него вылезают излишки мозга. Он смешно расставлял ударения и не всегда понимал, когда к нему обращались с тем или иным вопросом. Однако его это не смущало: тараторил, как сорока, не переставая одновременно что-то рубить, резать и шинковать, поглядывая на Голубеву с заметным интересом.
– Когда я поступала, то не знала ровным счетом ничего, – поведала Мария, как только камеры развернулись в ее сторону, прицелившись злыми красными огоньками. В ее руках мелькал нож, которым она безжалостно рубила кабачок. – Помните, у нас был такой предмет – научный коммунизм? Ах, ну да, откуда вам помнить… Предмет ужасный и к актерской профессии никакого отношения не имеющий. А преподавателем у нас был жуткий гад. Его ненавидели все, и я в том числе. Но что делать? Предмет надо было сдавать…
– И что же вы сделали? – сочувственно поинтересовался Егор.
– Я всегда была чертовски предусмотрительна, – похвасталась Мария и высыпала кабачки на шипящую сковороду. – Сами понимаете, выучить это было невозможно. Я учебник даже не открывала. Вместо этого я накатала преподавателю письмо откровенно эротического содержания, где в мелких деталях признавалась ему в любви. Без подписи, естественно…
– Так-так? – заинтересовался Егор. – И что?
– И все. Оставшееся время до экзаменов смотрела на учителя томными глазами влюбленной коровы. А на экзамене расплакалась, сказала, что от любви двух слов связать не могу. Это была моя первая трагическая роль.
Кабачки шипели, на другой половине студии, где орудовал итальянец, смолк блендер. Повар заинтересованно прислушивался к словам Марии.
– В результате мне поставили пятерку, хотя я ни одного слова не произнесла на тему, – удовлетворенно сказала Мария.
– Неужели эта история не имела продолжения?
– Еще как имела! Но, к счастью, на следующий год изучать научный коммунизм было уже не нужно, так что я без труда пресекла все попытки педагога пощупать меня за… мягкое место…
Голубева заразительно рассмеялась. Вместе с ней захихикал Егор, разразилась разнокалиберным смехом студия, и даже итальянец, понимавший через слово, издал неопределенный смешок.
Нет, этот эфир, несмотря на нервотрепку перед началом, прошел отлично. Легкие нестыковки без труда уберутся при монтаже. Атмосфера на площадке царила праздничная. Актриса непринужденно шутила, на бис спела пару частушек на грани приличия, и даже итальянец порадовал зрителей акапельным исполнением оперной арии.
Совсем другая картина получилась, когда на освободившееся
Но самым неприятным стало присутствие на площадке Антона. Егору приходилось улыбаться и язвить в меру, делая вид, что они лучшие друзья. От фальшивой улыбки сводило щеки, и к концу съемочного дня казалось, что кожа его лица сделана из резины. Перед финальными кадрами Егору пришлось обнять за плечи пьяненького Залевского, который почти не держался на ногах, и неестественно держащего спину Антона, вздрогнувшего от прикосновения. Егору припомнился старый детектив, где преступник вот так же обнимал свою жертву, зная, что под рубашкой у него открытая рана, и с наслаждением надавливал на нее. Знать бы, где такая рана у Черницына…
Когда помощники отцепили с Егора микрофон, он устало побрел в сторону гримерной, слишком измотанный и нервный, чтобы с кем-то разговаривать. Девушки со студии складывали еду и куда-то тащили. Егор вспомнил, что вроде бы после съемок намеревались устроить небольшую пирушку. Персонал всегда после передачи поедал приготовленную звездами еду. Он пожалел, что ему не достанется обед, приготовленный итальянцем. Наверняка от первой съемки ничего не осталось, а он даже не попробовал толком. В животе заурчало, и Егору стало себя немного жалко. Он решительно направился к выходу. Две фигуры бросились наперерез:
– Егор!
Он скривился. Да, конечно, как он забыл о присутствии Маринки!
Она стояла на дороге, к тому же не одна, а вместе с подругой, пошло размалеванной брюнеткой с упругими, торчащими из топика грудями. Охрана, как на грех, куда-то запропастилась. Наверное, охраняла куда более значимую особу, чем скромный телеведущий Егор Черский!.. Залевский, с трудом отбившись от желающих получить автограф, скрылся в коридорах студии. Антон тоже ушел, а съемочной бригаде, сматывавшей шнуры и убиравшей осветительные приборы, было не до Егора.
– Привет, – улыбнулась брюнетка. – Я – Лена.
– Очень рад, – холодно ответил Егор. – Марин, ты чего-то хотела?
Она покраснела, но глаза смотрели зло. Он вспомнил, что обещал поболтать с ней после съемок, но делать это совершенно не хотелось. Еще до съемок он внимательно осмотрел ее с ног до головы, отметив, что выглядит она плохо. Марина похудела, да и вид у нее был какой-то помятый, словно неделю спала в одежде.
Она еще не успела сказать ни слова, а он уже все знал. Сейчас начнется старая песня: хочу в шоу-бизнес, помоги, пристрой, протолкни. У тебя есть знакомые, связи и авторитет, пусть не самый большой, но все-таки весомый… Когда она жила этажом ниже, то частенько ходила в гости и все намекала, с неуклюжей прямолинейностью, что он должен взять на себя ее проблемы. Егор уклонялся с неизменной категоричностью.
– Давно тебя не видела, – выдавила Марина. – С тех пор, как ты переехал.
– А ты все там же живешь? – равнодушно поинтересовался он и посмотрел куда-то поверх ее головы. Он специально осваивал этот взгляд страшно занятого человека, чтобы дать понять окружающим: ему некогда. Как правило, окружающие понимали и не возмущались, когда он, прервавшись на полуслове, покидал их с вежливой улыбкой.
На Марину и ее подругу этот финт не подействовал. Они стояли каменной скалой, не двигаясь и не уходя с пути.
– Нет, я… давно сменила квартиру…
– Посторонись! – рявкнул осветитель.
Они шарахнулись в стороны, а мужчина протащил мимо них свернутые кольцом провода, размером с обруч. Егор подумал, что это отличный предлог сбежать, и сделал шаг прочь.
– Погоди! – воскликнула Марина и резво схватила его за рукав. Помявшись пару секунд, она беспомощно произнесла:
– Мы можем поговорить?
– Егор! – крикнула от дверей Раечка. – Пойдем, там уже полянку накрыли. Коньячку хряпнем. Пойдем, а то нам ничего не достанется!
Он сделал неуловимое движение в сторону двери и тут же почувствовал, что женские пальцы еще крепче вцепились ему в руку. Егор повернулся к Марине и строго посмотрел на ее руку. Марина разжала пальцы и нервно облизала губы.
– Пожалуйста, – прошептала она.
Егор вздохнул. Раечка у дверей корчила рожи.
– Пойдемте, – решился Егор. – Посидим, выпьем, вспомним старое, обсудим новое.В гримерку набилось столько народу, что когда опоздавший Егор ввел туда Марину и Лену, места им не нашлось. Съемочная бригада торопливо поглощала приготовленные звездами яства, пила коньячок и негромко переговаривалась. Приглашенные звезды сидели на стульчиках наравне со всеми. Антон молчал, а Залевский, которого уже развезло, рассказывал очередную байку из своей жизни. На вошедшего Егора он едва обратил внимание, а вот девушек заметил и вальяжно махнул рукой:
– Девахи, входите. Садитесь дяде Леше на коленочки…
Егор криво усмехнулся. Марина отважно шагнула вперед и, протолкавшись, действительно устроилась у Залевского на коленях. Для Лены нашлось место рядом с Антоном.
– Ах да, – спохватился Егор, – забыл представить. Это Марина, моя старая знакомая, а это ее подруга… Лина.
– Лена, – поправила та и ядовито усмехнулась. Знаем, мол, мы таких, которые якобы не помнят имена.
– Да. Это Лена. Марина у нас певица. А Лена…
– Ну, я пока только учусь, – сказала та и потупила взор, что выглядело невероятно фальшиво.
Антон уже косился на ее полуобнаженную грудь с интересом. Егор шагнул к дверям.
– Ты куда? – бдительно поинтересовалась Раечка.
– Покурю пойду.
– Какое «покурю»?! Сейчас сметут все…
Егор холодно улыбнулся, подхватил пиджак и вышел.
Не хватало еще объедки жрать! Да и сидеть за одним столом с Антоном, выслушивая пьяные россказни Залевского, не хотелось. Через закрытую дверь до него донесся смазанный голос когда-то самого красивого актера страны:
– …и тут я достаю шпагу и делаю выпад. Кто же мог подумать, что он без трусов…
В спину ударил сдержанный смех. Егор скривился, натянул пиджак и пошел к лифту. Надо бы смыть грим, переодеться, но ждать, пока пьяная компания уберется из гримуборной, не было сил. Сегодня все перенервничали. Новый ведущий, скандал с Голубевой и Черницыным, да еще Залевский пьян как свинья!
Пусть расслабляются. В конце концов, руководитель программы с ними, а Егор всего лишь ведущий, с него взятки гладки…
Или надо было проставиться?
Не сегодня, решил он, идя вниз. Не горит. Народу все равно, когда напиваться, и потом, может быть, у них принято делать это в ресторане? В конце концов, он может позволить себе накормить и напоить всю группу, не особенно напрягаясь. Конечно, до гонораров его постоянной партнерши Аксиньи Гайчук ему еще далеко, но даже с одного корпоратива он получает столько, сколько год назад даже не снилось…
Как же все-таки есть хочется!
Подбираясь к своей «Инфинити», Егор пытался вспомнить, когда он нормально ел в последний раз? Вчера утром – чашка кофе, вечером он вообще к еде не притрагивался, ну а сегодня поесть и вовсе не было времени из-за дикой неразберихи, все носились туда-сюда, задавая друг другу глупые вопросы. Все, что он успел, это поклевать приготовленные гостями блюда прямо во время съемок, памятуя, что пробовать надо все по чуть-чуть, иначе в кадре его жующая физиономия будет выглядеть глупо.
До дома два часа езды. Это еще – не учитывая пробки! Так и помереть можно…
Он неожиданно разозлился. Какая, к дьяволу, разница? Завтра у него относительно свободный день. На телевидение нужно подъехать к обеду, если, конечно, не случится ничего экстраординарного, дома никто не ждет. Можно заехать в первый попавшийся ресторан и отдохнуть, насладиться хорошей кухней…
«Инфинити» приветственно мигнула фарами, мотор заурчал, согревая салон. И почему простая мысль поужинать вне дома казалась ему прежде чуть ли не преступной?
«Потому что ты сам себе придумал какие-то правила, – хихикнул внутренний голос. – Ужин непременно у себя, домашние обеды, пюре и котлеты, ну, или печеная курица. И ничего, что ты ничего не успеваешь, а потому забиваешь морозилку пельменями и потом ешь их, макая в майонез. Трапеза должна хотя бы выглядеть пристойно! И потому ты даже к пельменям выкладываешь на салфеточку нож, а потом строго следишь, чтобы салфеточка свисала со стола одним уголком не более чем на три сантиметра. Это не педантизм, это уже мания!»
Если ему приходилось выступать на корпоративах, да еще поздно вечером, он старался не наедаться там. К тому же приходилось следить за вездесущими паппарацци, так и норовившими запечатлеть его с набитыми едой щеками. Потом он ехал домой, голодный, иногда с мисочкой еды, взятой в ресторане, утешая себя, что дома-то поест как следует, но по пути так уставал, что сил едва хватало на душ. Мисочка отправлялась в холодильник, еду разогревали утром, но она уже не выглядела столь аппетитной.
Егор посоветовал внутреннему голосу заткнуться, но отрицать очевидное было не в его правилах. Вклинившись в тесный поток автомобилей, он ехал и мрачно думал о том, когда все началось.
Наверное, еще зимой, сразу после того, как погибла мама, причем при весьма странных обстоятельствах. Потом были похороны, а потом лучший друг и его девушка сделали нечто гадкое…
Потом было несколько случайных романов – торопливые, беглые поцелуи, обещание позвонить, и тишина.
В животе стало как-то холодно.
Не в силах больше терпеть это жуткое сосущее чувство, он прижал машину к бордюру у первого попавшегося ресторана и выскочил на улицу, дохнувшую холодом, бензиновыми парами и сыростью. Двери ресторана распахнулись, выпуская какую-то парочку, и Егору в лицо ударила волна вкусного запаха. Скорее, скорее… Сейчас он сядет за столик и закидает черную дыру в желудке вкусным, а потом уже не будет так страшно и одиноко…
Столики, окруженные диванчиками с высокими кожаными спинками, были расставлены хаотично. Каждый подсвечивался фонариками разных цветов, отчего казалось, что посетители находятся каждый в свое мирке… это было как-то невероятно уютно. Ненавязчивая, спокойная музыка заливалась металлическими голосами саксофонов. Посетителей было не слишком много, за спинками кресел их почти не было видно, и только сигаретный дым выдавал их присутствие. Егор плюхнулся за свободный столик.
Официантка шла к нему так долго, что когда это наконец-то случилось, ему захотелось ее ударить.
– Добрый вечер, – сказала она и протянула ему кожаную папку. Когда она попробовала отойти, чтобы позволить клиенту выбрать блюда, он удержал ее отточенным барским жестом:
– У вас есть отбивные?
– Конечно.
– Тогда мне отбивные, картофель, греческий салат. Потом кофе.
– Желаете аперитив?
– Нет. Только то, что я сказал. И, если можно, побыстрее.
– Будете что-нибудь к кофе?
– Что?
– Пирожные, выпечка, сыр…
– Нет, только кофе.
Она невозмутимо записала заказ, кивнула с легкой улыбкой и ушла. Егор вытащил из кармана сигареты и закурил. Когда он подносил зажигалку к сигарете, то заметил, что руки трясутся.
Это уже совсем никуда не годилось.
Официантка материализовалась из полумрака с приборами и пепельницей. Егор не пошевелился, когда она раскладывала перед ним нож и вилки на салфеточку, которая свисала со стола уголком на целых три сантиметра. Как только официантка отошла, он быстро сдвинул розовую материю так, чтобы она полностью оказалась на столе.
Подобное действие, совместно с желанием отказаться от ужинов в пустой квартире, внезапно показалось ему смешным бунтом, а чувство смутного беспокойства, придушенное сигаретой, отступило с позором. Егор нервно рассмеялся, откинувшись на спинку диванчика. В конце концов, бунт – это весело, даже если его никто не заметит.
Ему едва хватило терпения подождать, пока официантка поставит перед ним ужин и отойдет подальше. Густой дух отлично приготовленных отбивных сводил с ума. Он с урчанием накинулся на мясо, как изголодавшийся кот, и потому не сразу заметил, что рядом кто-то стоит. И только когда хорошо знакомый голос обратился к нему, Егор поднял глаза – и едва не подавился. Он торопливо глотнул, почувствовав, что щекам стало невыносимо жарко.
Алла уселась за столик без приглашения и, подперев голову рукой, сказала хрипловатым голосом, от которого он когда-то сходил с ума:
– Привет. Вот уж кого не ожидала тут увидеть.Приглушенное, почти интимное освещение не скрыло от Аллы его секундное замешательство. На мгновение он даже покраснел, но потом делано улыбнулся:
– Добрый вечер.
«Добрый вечер».
Сказано таким ледяным тоном, что по коже мурашки побежали. И улыбка – одними губами, а ведь раньше в его глазах, темных, как омуты, вспыхивали искорки, едва он видел ее.
– Как дела? – спросила Алла.
Фразочка та еще, да и прозвучала фальшиво…
– Хорошо.
И снова – хруст льда в голосе. Знакомым движением он запустил пальцы в волосы и словно смутился от того, что они так быстро кончились. Раньше он ходил с другой прической, позволяя длинным прямым прядям развеваться на ветру. И при каждом удобном случае запускал руку в волосы, не сознавая, что это движение его выдает…
Алле внезапно захотелось сказать что-то такое, что вывело бы его из себя. Заставило бы злиться. Нервничать. Смеяться. Что угодно, лишь бы разбить корку этой холодной, ни к чему не обязывающей вежливости двух совершенно посторонних людей. Но, как назло, в голову не приходило ничего подходящего.
Официантка поставила перед ним тарелки и выжидающе посмотрела на Аллу.
– Мне зеленый чай, пожалуйста, – твердо сказала она.
Егор дернул бровью, а на губах появилась легкая усмешка.
– Ты без денег, что ли? – спросил он.
– Почему сразу без денег? – возмутилась она. – У меня полно денег. Целые кучи. А ты чего такого заказал?
Она сунула нос в его тарелку и усмехнулась:
– Надо же, мяско… Как-то по-плебейски, Черский. Чего ж так бедненько-простенько? Надо было заказать омара. Здесь отличные омары.
– Рекомендуешь?
– Ага. Я тут на прошлой неделе кушала омара! Сказочно. Правда, жутко дорого, но ты ведь у нас мальчик богатый.
Он отвернулся, побарабанил пальцами по столу, а потом посмотрел на официантку и улыбнулся совершенно по-другому, тепло и искренне:
– Принесите девушке омара. И зеленый чай.
Алла вспыхнула.
Официантка улыбнулась и ушла.
Егор начал резать мясо на кусочки. Алла внимательно следила за его руками, которые сотрясала едва заметная дрожь. Она взяла его вилку и насадила на нее кусочек мяса:
– Не возражаешь, если я у тебя тут немного попасусь?
– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался Егор.
Алла сунула мясо в рот и придвинула к себе салат:
– Честно говоря, у меня здесь выставка. Ты же помнишь, я немного писала. А после того, как ты выгнал меня с работы, я стала писать еще больше.
Она ковырялась в салате, поглядывая на Егора исподлобья. Смутится? Разозлится? Обидится? Егор откинулся на спинку диванчика и смотрел на нее без эмоций. Под его тяжелым взглядом есть было неприятно. Алла отодвинула салат и замолчала.
Егор разглядывал ее с каким-то странным, смешанным чувством. Сколько они прожили вместе? Больше года. Он даже подумывал о женитьбе и временами, тайком от нее, с легким любопытством разглядывал кольца на витринах. А потом что-то сломалось, сжалось. Он, задавленный новой работой, новыми обязанностями, выпустил ее из виду, иногда раздражаясь от ее присутствия и настойчивых попыток обратить на себя внимание, в то время как ему, издерганному и злому, требовалось несколько часов тишины и одиночества. Алла, растерянная и напуганная его странным поведением, в какой-то момент бросилась в омут новой страсти, не сознавая последствий.
Теперь она казалась ему совсем иной. Она постриглась, став очень стильной с этим удлиненным каре с закругленными прядями, слегка похудела, отчего линия скул казалась более четкой. Даже глаза, зеленые, как у ведьмы, смотрели по-другому. Во всей манере держаться появилось что-то новое, притягательное и одновременно раздражающее.
– И что там, на выставке? – спросил он.
Она пожала плечами неопределенно, словно сама не знала:
– Картины.
– Как неожиданно, – фыркнул он. И в этом фырканье была частичка его прежнего, так что Алла даже воодушевилась.
– Хочешь посмотреть? – предложила она. – Мы, правда, еще не открылись. Только завтра будет торжественная часть. Но у меня есть ключ.
– Скажите пожалуйста, торжественное открытие, – усмехнулся он. – Светское общество прилетит жрать халявные бутерброды?
– А то! Все как у больших. Так хочешь посмотреть?
– Можно, – неопределенно сказал Егор, отобрал у нее вилку и принялся есть. – Сегодня у меня как раз свободный вечер.
– Говорят, тебе предложили новую работу? – полюбопытствовала она. Заявление о свободном вечере прозвучало почти как приглашение. Алла обрадовалась и забыла об осторожности.
Егор посмотрел исподлобья и сказал все тем же ледяным тоном:
– Ну да. Твой любимый сегодня был на съемках.
– Какой любимый? – не поняла Алла.
– А у тебя их много?
Краска бросилась в лицо. Ну да, конечно, он говорил об Антоне. Пока она обдумывала, что ответить, официантка принесла омара, громадного, как танк, совершенно шикарного, обложенного какими-то овощами. Алла вдруг почувствовала себя несчастной.
– Разумеется, – весело сказала она, не дожидаясь, пока официантка уйдет. – Как в сору роюсь, выбираю. Ты уж конкретизируй, кто там у вас был.
– Антон, конечно, – пожал плечами Егор.
– Э, да ты отстал от жизни. С Антоном мы давно расстались. Выяснилось, что мы совсем не пара, – рассмеялась Алла и пропела: – Вот такая вот у нас запара, запара!
Внимательно наблюдая за каждый его движением, она старательно придерживалась выбранной линии поведения, веселилась, хотя больше всего хотелось зарыдать. Столько времени прошло, но она оказалась совершенно неподготовленной к встрече.
Как там у Лопе де Вега? «Вас видеть – худшее из зол»?
Он опустил глаза в тарелку и принялся молча жевать, стараясь не встречаться взглядом, а Алле было так горько, словно омар плавал в блюде желчи, и она глотала ее, кривясь, с трудом сдерживая слезы. Нет, его ничем не пронять… Она раздраженно оторвала клешню омара, дернув ее к себе. Овощи рассыпались на скатерть, туда же брызнул жирный соус.
– Ножку не отшибешь? – сочувственно спросил Егор, и в его голосе послышалась прежняя насмешливая нотка.
– Не волнуйся, – буркнула она, добираясь до сочного мяса. Саксофоны все играли, пронзительно и жалостливо, словно издеваясь…
Когда подали кофе и заказанный Аллой зеленый чай, Егор добродушно спросил:
– И где эта галерея, или что там у тебя?
– Прямо за углом, – ответила Алла, сразу повеселев. – Хочешь посмотреть?
– Ну, давай.
Снизошел. Смотрите, какая цаца!
Она выпила чай одним глотком. Живя с ним, Алла привыкла пить едва ли не кипяток, потому что Егор не выносил чуть тепленьких напитков. Он в два счета расправился со своим кофе и, изучив счет, небрежно сунул деньги в кожаную книжечку, не удосужившись дождаться сдачи. Алла смотрела во все глаза. Перемены были слишком очевидны. От прежнего неизбалованного парня не осталось и следа.
Егор помог ей надеть пальто. На улице он пошел к машине, но Алла помотала головой:
– Тут идти два шага.
Галерея была заперта, но Алла вытащила из сумки ключи и открыла дверь.
– Проходи, – сказала она. – Сейчас я запрусь и свет включу.
Он тут же на что-то налетел и беззлобно выругался, когда это перевернутое «что-то» загрохотало по пустому коридору. Алла заперла дверь и зажгла свет. На полу валялось детское жестяное ведерко.
– В куличики играли? – поинтересовался он.
– Ну да, нам же больше нечем тут заняться. Только в куличики и играем… Кисти в нем отмывают. У нас же тут всяческий хэнд-мэйд…
Она потянула его за руку, на ходу нажав на выключатель. Небольшой зал был оснащен тусклыми лампами, осветившими скромную экспозицию картин и фотографий. Снимков было больше. На них в основном была запечатлены цветы, красивые пейзажи и отдельные предметы, занимающие центральную часть композиции. Особо выделялись снимки ночного Кремля в странной, потусторонней дымке.
– Это я летом снимала, когда торфяники горели, – пояснила Алла.
Егор не ответил, покачался с пяток на носки и, круто развернувшись, пошел осматривать картины. Изучив их со скучающим видом, он вдруг наткнулся на большой портрет и застыл.
– Я назвала его «Портрет Дориана Грея», – тихо сказала Алла, неслышно подойдя вплотную к нему. – Я же обещала тебя написать.
– Почему… Дориана Грея? – осипшим голосом спросил Егор, глядя на свое лицо, написанное красками.
– Потому что тогда он представлялся мне именно таким. Красивым, порочным, желанным.
– А сейчас? Не таким?
– И сейчас таким. Он не изменился. Ты же помнишь легенду: менялся портрет, человек оставался прежним. А здесь все наоборот. Портрет тот же, а ты изменился.
Она с сожалением вздохнула.
Егор повернулся к ней и долго смотрел в лицо, а потом решительно прижал к стене и поцеловал.
Она была такой высокой, а он почти забыл об этом…
Алла пискнула от неожиданности, когда ощутила вкус его теплых губ, от которых пахло сигаретами и кофе. Она задохнулась, а потом с наслаждением выгнула спину, как ленивая кошка, пробудившаяся от сна. Горячие ладони Егора забрались к ней под свитер, прошлись по коже вверх-вниз, стирая выскочившие мурашки. Он с приглушенным рычанием рвал на ней неподатливые джинсы, пока она сама, путаясь и мешая, не расстегнула сперва свои, а затем его джинсы. В голове приятно звенела пустота…
В глазах Егора, черных и страшных, плескались золотыми рыбками огни ламп.
Алла зажмурилась, чтобы не видеть их…
Она не успела опомниться, как оказалась на полу, то ли на своем пальто, то ли на Егоровом, и впилась ногтями в его спину. Мелькнула мысль: только бы не вернулись помощники, не застали их на полу галереи – голых, потных, с перекошенными от страсти лицами, и эта мысль вдруг ее сбила. Эйфория рассеялась, и хотя Алла пыталась думать о Егоре как о родном ей человеке, внутренним радаром женщины-кошки она ощущала: что-то не так…
Алла вспомнила в одно мгновение, как она хотела отомстить. Потом – чего-то добиться и доказать этому капризному мальчику, что он ошибся, но дело не в мелодраме о провинциалке, доказывающей самой себе, что Москва слезам не верит. Затем она выстроила десяток баррикад, убедив себя в том, что если встретит его, больно не будет. Но он появился, снес все заслоны одним небрежным жестом и как будто ткнул ножом в едва зарубцевавшуюся рану. А потом пришла боль. Не прежняя – яростная, с колючими иглами истерики и отчаяния, а тупая и противная, ноющая, как больной зуб…
Лежа на мятом пальто, она гадала: что чувствует он?
А Егор чувствовал себя абсолютно несчастным.
Если в первые минуты его точно так же накрыло горячечной волной, то потом никакого прилива страсти он не испытал. И, кажется, она тоже, потому что на лице Аллы он уловил тень какого-то смутного беспокойства или непонимания. Он еще помнил из прошлой жизни, как она вскидывала брови, встречаясь с чем-то непонятным. Он старался от всей души, но понимал, что все пошло прахом, а в голове осенней мухой вертелась всего одна фраза песенки популярного девчоночьего дуэта: «…Простые движения… Простые движения…»
Финал получился скомканным. Фигня, а не финал.
Они еще полежали немного на холодном полу, прикасаясь друг к другу холодеющими пальцами. Алла по привычке поцеловала его в грудь, куда-то под правый сосок, а Егор ее – так же, по привычке, – в шею…Они лежали и смотрели в потолок – два человека, обнимавшие пустоту.
Попрощались с торопливым облегчением.
Егор «держал марку», предлагая подбросить ее до дома, а Алла отказывалась, прижимая руки к груди, уверяя, что ей тут совсем рядом, буквально два шага…
Наконец он улыбнулся все той же безличной холодной улыбкой, бросил: «Ну, пока», сел в машину и уехал, оставив ее на тротуаре, растерянную и злую.
Сам Егор чувствовал себя полным идиотом.
Ехать домой после такого приключения хотелось еще меньше. Егор так резво рванул с места, что верная «Инфинити» едва не взмыла в воздух от неожиданности. Он проехал два квартала, угодил в пробку и злобно выругался. Впереди кто-то настойчиво гудел, нервничая, словно это могло что-то изменить. Наверное, торопился домой…
Егору торопиться было некуда.
Простояв четверть часа, он запоздало удивился, что за все это время ему так никто и не позвонил, а потом, выудив телефон из кармана, обнаружил, что тот выключен. Едва Егор нажал на кнопку, как сотовый заверещал и затрясся в истерике, выплюнув на дисплей список пропущенных сообщений и звонков. Пролистав их, Егор увидел, что час назад ему звонил отец.
Их отношения не клеились.
Александр Боталов никогда не был особо сговорчивым человеком, и, видимо, эту черту Егор унаследовал от него. После смерти матери Егор отстранился от отца, а тот перед сыном явно заискивал, не желая терять близкого человека в трудный момент. Боталов в данное время тяжело и мучительно разводился со второй женой, деля имущество, деньги на совместных счетах, бизнес и, что самое неприятное, десятилетнюю дочь Алису. Ни Александр, ни его жена Инна уступать не хотели ни в чем, вырывая друг у друга куски мяса острыми зубами, как южноамериканские рыбы-пираньи. Пираньи, как известно, охотятся стаей, вот и Александр с Инной тянули каждый в свою стаю союзников. Лучшими союзниками и соратниками были дети.
Алиса «делиться» на две семьи не желала и до сих пор наивно надеялась помирить папу и маму, несмотря на то что была девочкой умной и читала светскую хронику, которая с алчным наслаждением расписывала историю трещащего по швам брака Боталовых, роман Инны и фигуриста Евгения Романенко, «страдания» обманутого и покинутого Александра, которого уже два раза видели в обществе молодых красоток. Тем не менее во время редких встреч папы и мамы Алиса бегала то к одному, то к другому, с замирающим сердцем глядя на их ледяные лица и вздрагивая от холодного тона деловых разговоров. А Инна и Александр все «пилили» газеты, заводы и пароходы, сосредоточенно изучая документы. Про дочь в пылу споров они вспоминали, лишь когда заходил разговор об опеке. Алиса убегала к себе в комнату и ревела, потому что ей всех было жалко, а еще потому, что Ритка Муромская в школе сказала ей гадость.
– Твои папа и мама тебя не любят. Они разведутся, а тебя спихнут в частную школу, – авторитетно заявила она.
– Почему в частную школу? – испугалась Алиса.
– Так всегда бывает. Вон у Женьки родители тоже развелись, а ее отправили в Лондон. Она там сидит одна, как дура, родителей только в скайпе видит. Они ей деньги шлют, но сами не приезжают. И с тобой так же будет.
– Почему? – повторила Алиса, готовая расплакаться.
– Потому что ты будешь мешать им строить новые отношения, – заученно сказала Ритка, которая обожала смотреть ток-шоу, где гламурная Аксинья Гайчук учила всех правильной жизни.
Алиса проревела все выходные, и по ночам, засыпая в своей комнате, перебирала события, нанизанные на одну нитку: папа с какой-то тетей на фото и мама с дядей Женей, уже не стеснявшаяся прилюдно обнимать и целовать его так, как раньше целовала папу. Запуганная и совершенно несчастная Алиса не знала, что делать, и льнула к Егору во время редких встреч.
Егор у отца появлялся редко, от разговоров уклонялся, да и вообще держался натянуто. К Инне он относился вполне дружелюбно, к сводной сестре – скорее равнодушно, участвовать в дележке имущества не хотел, оттого все попытки привлечь его на чью-либо сторону были тщетны.
Изучив еще раз список звонков и перечитав все сообщения, Егор нехотя позвонил отцу. Пока в трубке равномерно гудело, он поглядывал вперед, надеясь на то, что пробка вдруг рассосется. Но машины продвигались в час по чайной ложке. Наконец в трубке послышался щелчок и густой мужской голос сказал:
– Да?
– Пап, привет, ты чего-то хотел?
– Чего трубку не берешь? – недовольно спросил Александр.
– Да я телефон после эфира включить забыл. У тебя что-то срочное?
Боталов помолчал, а потом буркнул ворчливо:
– Что у меня срочного? Ничего такого. Что я, сыну позвонить не могу?
– Чего ж не можешь? Звони, – милостиво согласился Егор.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Александр помолчал, а потом спросил с явными подхалимскими нотками:
– Ты сейчас где?
– Домой еду. В смысле, пытаюсь ехать. Пробки. А что?
– Ничего. Заехал бы к старику, проведал. Вдруг мне стакан воды подать некому?
– Позвони в агентство, – посоветовал Егор насмешливо. – Тебе подберут вышколенный персонал. Они тебе поставят кулер у кровати, а красивая тайка будет подавать воду. Много воды! Литры!
– Почему тайка? – изумился Боталов.
– Они сейчас в моде. Их специально выписывают по каталогу. Не знал? Дороже, чем украинки, но экзотика всегда была в цене.
– Надо же, до чего дорос прогресс, – усмехнулся Боталов. – Нет, я, пожалуй, все-таки кровиночку попрошу об услуге. Так что, приедешь?
– Куда? – поморщился Егор. – За город? Так к тебе ехать два часа, а я устал и спать хочу.
– Почему за город? – удивился Боталов. – Я здесь, в центре. Приезжай, а? Коньячку хряпнем, за жизнь поговорим. У меня переночуешь, тебе всяко ближе будет на работу ехать. Чего тебе дома делать? Не семеро небось там по лавкам, да и не ждет никто особо. Или у тебя на сегодняшнюю ночь были… планы?
Планы. Егор хмыкнул.
Отец, который крыл матом персонал и не стеснялся посылать далеко и надолго ведущих политиков города, с сыном был деликатен, как с тургеневской девушкой. Он поколебался, вспомнив, что все его… планы… уже свершились, а дома, кроме громадной холодной кровати, действительно никто не ждал.
Он порылся в кармане, вытащил сигареты и стал искать зажигалку, которая, как назло, куда-то запропастилась. От раздражения сразу стало жарко, а одежда стала душить, словно навалившийся медведь. Егор вывернул карман наизнанку, рассыпал по полу мелочь, начатую упаковку жвачки и какие-то сложенные вчетверо бумаги. Зажигалки не было. Курить захотелось еще сильнее.
– Ладно, я приеду, – пообещал он. – У тебя там, надеюсь, никаких гостей? Потому что выступать в роли дежурного клоуна я не желаю.
– Нет, никого, – ответил повеселевший отец. – Ну, давай, я жду. А то я чего-то не в духе сегодня. Грустно мне, сын.
– Чего так? – с вялым интересом поинтересовался Егор, вытянув шею.
Впереди вроде бы образовался просвет, и, если повезет, можно будет юркнуть в ближайшую улочку, чтобы проехать до дома отца окольными тропами…
– Инна была. Долю требует в «Индиго».
Егор напрягся.
Формально в компании отца «Индиго», занимавшейся продюсированием артистов и организацией праздников, гастролей и прочей атрибутики концертной деятельности, он тоже числился. Егор вспомнил, что какое-то время назад Инна уже намекала, что желает выкупить его долю.
– Чего это она? – недовольно спросил Егор. – Поработать хочет?
– Да куда уж там, – зло ответил Боталов. – Блистать она хочет. Светская львица и все такое. Просто у нее статуса никакого нет. Раньше она была жена Боталова, а сейчас – ноль, вошь на гребешке. Таких, как она, – вон, пол-Москвы, никто и внимания не обратит. Не поверишь: она пыталась петь!
Пробка, двинувшаяся было с места, вновь замерла.
Егор раздраженно стиснул зубы.
Надо же… Блистать!
Грозного Боталова все боялись, и он к этому привык, а тут жена, белобрысая пигалица, мало того что затеяла развод, так еще и попыталась вылезти из его тени, потребовав свой кусок жизни и успеха. Егор усмехнулся, представив, что она пришла бы к нему на программу как певица. Тоже мне, Монсеррат Кабалье…
– Как тебе это нравится? – ехидно спросил отец.
– Так у нее вроде нет для пения данных, – удивился Егор. Боталов зло рассмеялся:
– Вот именно! Даже на компьютере не вытянули ничего хорошего. Хоть ума хватило понять, что она не певица. А намедни мне донесли, что в кино хотела сниматься. Так с нее такие бабки запросили, что как-то сразу расхотелось.
– А сейчас она чего хочет?
– А х… ее знает. Светиться в телике, в любом статусе. Ведущая, актриса, певица – кто угодно, лишь бы страна знала и любила.
– Зачем ей «Индиго» тогда?
– Затем. Руководить оне желают.
Егор фыркнул. Мысль о том, что мачеха, которая не знала, с какой стороны подойти к тостеру, может чем-то руководить, показалась ему забавной. Нет, ей, конечно, принадлежали какие-то салоны красоты и вроде даже ресторан, которыми она якобы руководила, но все это было типичной фикцией. Инна приезжала, оглядывала вылизанные до блеска залы, с барским высокомерием слушала подобострастные отчеты, пила кофе, снимала кассу и уезжала. Вряд ли она вникала в дела. А теперь она хочет руководить компанией. Бред какой-то! Может, правда, пусть лучше уж поет?
– Ну, так и пусть светится, тебе-то что? – миролюбиво предложил Егор.
– Ничего. Просто не люблю, когда это делается за мой счет, – жестко сказал Александр, а потом добавил мягче:
– Ладно, приезжай. Ты так редко бываешь, я скучаю.В конце сентября Егор осознал, что катастрофически не успевает жить.
Работа на двух телеканалах давила на темечко пудовой гирей. Сюда же добавлялись еженедельные корпоративы, которых с каждым днем становилось все больше. К тому же на телевидении повсеместно шла подготовка к новогодним праздникам. Сценарии писались в бешеном темпе, за кулисами царила суета и неразбериха. Звезды торопились из студии в студию, путаясь в репликах, костюмах и репертуаре. Неторопливыми лайнерами фланировали только маститые авторитеты, подгонять которых было зазорно. Подлинная звезда на шоу в новогоднюю ночь – это рейтинг. А рейтинг – это деньги. Спонсоров заманивали «под кого-то», словно артисты были изысканными блюдами.
«Не желаете ли вложить бабло в наш мюзикл? Участвует сам Теодор Алмазов! Мы ведем переговоры с Самой…»
«В нашем представлении будет Алмазов, непременно будет! И даже его бывшая обещала заглянуть!»
«Мы снимаем совершенно классический «Голубой огонек»… Ха-ха… Нет, не «Огонек голубых». А как же! «Сама будет непременно, вместе со своим молодым фаворитом. Нет, Алмазова она лично выкинула из сценария…»
Все телеканалы, где планировался хоть малый намек на музыкальное действо, трясло от двух вопросов: выступит ли у них Алмазов и заглянет ли на огонек якобы отошедшая от дел Великая и Ужасная, не стареющая и не вылезавшая из «ящика» певица всех времен…
Помимо Алмазова и его экс-супруги, решалось много организационных вопросов, но звезд первой величины это не касалось. Они приезжали, когда им было удобно, снимались ровно столько, сколько считали нужным, спорили с режиссерами, мотали нервы обслуживающему персоналу, ссорились друг с другом, но мило улыбались, стоило поблизости показаться хотя бы одной камере…
Молодые артисты заискивали перед мэтрами, ловили каждый их чих, строили козни друг другу, надеясь оказаться в прайм-тайме новогодней ночи в эфире.
Егор, который впервые до конца понял выражение «рвать на части», приходил домой совершенно измученным. Его телефон беспрестанно звонил. Одни артисты мечтали попасть в его музыкальное шоу, другие просили замолвить словечко перед продюсером и пригласить их в новогоднее кулинарное шоу… Катастрофически не высыпаясь, он стал путаться в мероприятиях, но в общей суматохе это было почти незаметно. Да и программы почти всегда шли в записи.
Первого октября на его шоу пришла старая знакомая.
С певицей Рокси Егора связывали приятельские отношения. Они познакомились на каком-то концерте, который вел Егор, перекидывались парой фраз за кулисами, а потом Рокси закрутила тайный роман с Димкой. На «Кулинарной битве» Егор все время ловил себя на мысли, что Димка, умчавшийся на гастроли еще летом, до сих пор не подает весточек, отделываясь короткими СМС. Впрочем, Егору было не до друга. Закончив съемку, Егор пригласил Рокси пообедать.
Они выбрали дорогой клубный ресторан далеко от Останкино, куда не совалась пресса. Рокси совершенно не улыбалось, чтобы ее вполне мирный обед журналисты восприняли как очередной роман. Отношения с олигархом, который спонсировал ее карьеру, и без того висели на волоске.
Пока они ждали, когда принесут обед, Егор разглядывал Рокси с удовольствием и легким недоумением. Ему казалось странным, что такая женщина могла связаться с Димкой. Слишком уж они были непохожи. Она – веселая, броская, с характером сильной женщины, знающей себе цену, привыкшей рассчитывать многоходовки на десять лет вперед. И Димка – нервный, недалекий балбес, живущий одним днем. Находиться в ее компании было… комфортно. Кажется, в Рокси автоматически влюблялись все, кто оказывался рядом. Она была в доску «своим парнем», могла и крепко выпить, послать далеко и надолго, на тусовки часто приходила в простых штанах цвета хаки и тяжелых армейских ботинках, непричесанная и ненакрашенная. С равным интересом она обсуждала и женские наряды, и чисто мужские забавы, вроде рычащих «Харлеев» и пейнтбола.
К достоинствам принадлежали и ее незлобивый характер, и бюст третьего размера, на котором мечтали прикорнуть абсолютно все представители сильной половины человечества.
– Думаю, мой лысик чего-то такое заподозрил, – меланхолично поведала Рокси, разглядывая бокал с вином на свет. – В последнее время мне кажется, что меня пасут.
– А ты чего? – спросило Егор.
– Да ничего. Шифруюсь, как могу. Вот сейчас нас с тобой спалят тут, и все, пойду по миру. А как не хочется, ты бы знал…
Рокси вздохнула.
– Сейчас-то у него какие могут быть подозрения? – пожал плечами Егор. – Ты же почти невинна. Димка на гастролях, так что с ним тебя точно не застанут.
Рокси недоуменно посмотрела на Егора и нахмурилась:
– При чем тут Димка?
– Что значит – при чем? – удивился Егор. – Вы разве не… того?
Она рассмеялась, громко, на весь зал. Официанты, жавшиеся у стен, навострили уши и нервно заерзали.
– Гош, окстись, ты на каком свете живешь? Мы уже давно не… того, как ты изящно выразился.
Егор откинулся на спинку стула и захлопал ресницами. Она наблюдала за его удивлением с веселым удовлетворением.
– Как это – давно? Я неделю назад его спрашивал, как у вас. Он заверил, что все нормально.
– Ну да, он заверит, – усмехнулась Рокси, закурила и выпустила вверх сизое облачко. – Егор, мы расстались давным-давно, практически сразу после возвращения с Гоа. Скажу тебе откровенно, находиться рядом с ним долго – невыносимо. Он как дите малое, никакой самостоятельности. В голове вата… по-моему, он с детства ни одной книги не прочел. Ты обращал внимание, какой он глупый?
Егор вертел в руках вилку и не отвечал.
Рокси мрачно курила, изредка оглядывая зал.
– В общем, разошлись мы, как в море корабли, – подытожила она. – Он неплохой парень, развлекаться с ним – самое то. Но держать его в качестве любовника – увольте. Слишком уж он на себе зациклен. А с тех пор, как умер его продюсер, Димку словно подменили. Сломался он, живет по инерции, как щенок, потерявший хозяина. Жалко его, честное слово.
– Давно видела его?
– Позавчера. Заезжала вещи забрать кое-какие.
– Как это – позавчера? Он же на гастролях.
Рокси покачала головой:
– Егор, он в Москве. Сидит у себя, на улицу почти не выходит и пьет все время. Вчера видела парнишку этого, из группы «Тротил», Илью, кажется. Ну, он и сказал, что Димка как певец кончился.Часть 3
Дима буравил взглядом трезвонивший мобильный, на котором высвечивалась дурацкая надпись: «Вызывает Егор».
Отвечать на звонки совершенно не хотелось.
Егор сразу же поймет, что он пьян, начнет ругаться и учить жизни, а слушать это не было сил. Можно было бы отключить телефон совсем, но это был бы перебор. Вдруг позвонит кто-то важный – с очередным счастливым билетом в жизнь?
Текила кончилась.
Дима посмотрел на пустую бутылку, жалея, что ее нельзя выжать, как половую тряпку, нацедить еще хоть полрюмки. Лайм, порезанный дольками, тоже кончился, и только зеленая попка одиноко лежала на блюдечке, рядом с влажной горкой соли.
Разговаривать с Егором было еще и страшно.
Он как никто мог вытягивать из Димкиной души все самое темное, а откровенничать о том, в какую ситуацию Димка влип, не хотелось. Черский будет ругаться, обзывать дураком и дебилом. Потом, конечно, придумает, как быть, но выдержать первую волну его возмущения бывало тяжело.
Пусть лучше так…
Телефон наконец захлебнулся возмущенным звонком и смолк. Дима сунул его под подушку. Пусть трезвонит. Пусть вообще звонят все кому не лень. Абонент находится в алкогольной нирване и потому вне зоны доступа.
Отстаньте!
Алкогольная нирвана все не приходила, несмотря на то что он пил уже несколько дней, в гордом одиночестве.
Сначала он таскался по клубам и пил там, делая вид, что все хорошо, но вокруг знали – все плохо. Все так плохо, просто хуже некуда, и Димка, вливая в себя огненную воду, замечал их злорадные взгляды: все, мальчик, допрыгался! Кончилась твоя райская жизнь, не успев начаться. Еще только-только крылышки расправил на пути к звездам, а тебя уже подбили из зенитки, и ты на одном крыле уходишь на бреющем куда-то к родному аэродрому, надеясь на чудо…
А чуда не будет, потому что пилот убит, а ты – всего лишь пассажир, от которого ничего не зависит, хоть плачь.
Вездесущие журналисты без всяких церемоний совали в лицо микрофоны и ехидно осведомлялись, как живется восходящей звезде без всемогущего продюсера, скончавшегося во цвете лет, и кто теперь будет давать ему деньги. Дима делал серьезное лицо и пафосно сообщал, что со смертью Юрия Люксенштейна его собственные жизнь и карьера не кончились, концерты распланированы на год вперед и везде проходят с аншлагами. На телевидении вот-вот появится новый видеоклип, а сам он вскоре порадует поклонников новым альбомом. Журналисты хмыкали и издевательски просили уточнить сроки выхода альбома и клипа. Дима тушевался и мычал что-то нечленораздельное.