Звездная роль Владика Козьмичева
Шрифт:
Первый год учебы сложился удачно - ему удалось сдать экзамены и зачеты за первый и второй курсы. За второй год учебы на заочном отделении была сдана отчетность по програм-мам третьего и четвертого. Эти годы были для него в полном смысле каторгой. Без поддержки Лены он бы не выдержал. Она заменила его во всем, что касалось дома. А он метался в замкнутом круге. работа - занятия дома - библиотека. Вечерами, читая учебную литературу и пытаясь не заснуть за столом, стоял на стуле на коленях. Лена помогала делать многие контрольные, особенно по лингвистике и литературе. В эту пору у него появился способ сбрасывать психологический стресс после сдачи очередного экзамена. Войдя в прихожую, он давал хороший пинок своему дорогому кожаному портфелю, подарку Лены на один из дней рождения. Лена обижалась, пока не поняла, что пинок символизирует не что иное, как пятерку на экзамене.
После того, как Владик перешел на пятый курс заочного отделения, профессор Крайнев предложил ему вернуться на четвертый курс, но уже дневного отделения Института. С точки зрения учебы и качества знаний, это было бы разумно. Но так совпало, что, решив покончить с заводской карьерой, Владик через своего однокурсника уже почти договорился о работе в журнале "Театральная сцена". Характер будущей работы его вполне устраивал. Что ни говори, театр и не отпускал, и был знаком. А главного редактора настолько устраивало театральное прошлое Владика, почти законченный Литературный институт и количество опубликованных рассказов, что тот был готов закрыть глаза на его беспартийность. Оставалось лишь дать согласие и написать заявление об увольнении с завода. Но, честно сказать, уже не только его, но и, как ни странно, Лену, готовую когда-то жить семьей на одну свою зарплату, смущала очень смешная, просто мизерная ставка младшего литературного сотруднику. Почти как у того рядового артиста, каким был Владик в Касинске. Идти на поклон к отцу и Маргарите Михай-ловне они не хотели. Те и так заваливали Павлика игрушками, одеждой и вообще заботились о нем.
Глава 16
БАМ! БАМ! БАМ!
С зарисовки о передовиках социалистического соревнования начался очередной этап в биографии Владика - этап приобщения к журналистике. Надо сказать, что сложность состояла не столько в обретении навыков написания текстов. К этому он был готов. Проблемы, если и были, то иного плана. Самым трудным было приучить себя писать не о том, о чем хочется, а о том, что пожелали иметь вышестоящие. К их числу относились Главный редактор,
заведующий отделом, редакционная коллегия, цензура и еще кто-то, находившийся много выше - в кабинете на Старой площади. Очень непросто было с обретением навыка быстрого письма, настойчивости и находчивости в добыче материала.
Время в этой круговерти не шло, а летело. Близилось окончание института. Пришла пора определяться с дальнейшим. Он все глубже осознавал, что работа в газете не только насыщает память богатейшим спектром наблюдений, фактов и впечатлений, но и накладывает на творческие порывы жесткие ограничения. Как же быть? Уйти в профессиональное писатель-ство?
– Не проблема. Примеров тому среди его знакомых по Институту было немало. Но в своем большинстве они, не имеющие имени, а потому не востребованные издательствами, перебивались редкими гонорарами и случайными заработками. Для бессемейного человека такой образ жизни еще мог быть приемлемым. Хотя, честно говоря, он знал, что ему, сотруд-нику всесоюзной газеты с постоянной зарплатой и гонорарами за публикации, многие из таких знакомых бедолаг втайне завидуют.
Со временем его стали посылать в командировки по стране. Он побывал почти на всех знаменитых стройках. Их масштабы не могли не волновать и где-то даже восхищали. Но многое из того, что он видел и слышал, и то, какой материал и под каким углом приходилось давать газету, часто не совпадало, расходилось. Когда - больше, когда - меньше. Прежде всего, это касалось впечатлений о людях. Да, ему встречались и романтики, для которых участие в этом, как его высокопарно называли газеты и телевидение, а также некоторые писатели и поэты, великом преобразовании природы было потребностью души. В большинстве же людской контингент строек коммунизма состоял из тех, кого заманивали туда высокими заработками, абсолютно нереальными в обжитых районах страны. Были здесь демобилизован-ные солдаты, выросшие в маленьких городках, поселках и деревнях - им просто было нечего делать в родных местах. Встречал он и неудачников, пытавшихся хоть как-то поправить свою жизнь. Находили себе место жительства и бывшие заключенные... Вот и собиралась эта разношерстная публика там, где были не только большие деньги, но и такое снабжение продуктами питания и заграничными промтоварами, о котором средний житель страны мог только мечтать. Быт здесь уходил на второй, даже на третий план. Жилищные условия на многих всесоюзных стройках мало чем отличались от жизни в системе исправительно-трудовых лагерей.
Не видеть всего этого Владик не мог. Чем лучше он узнавал эту жизнь, тем все в больший диссонанс с происходящим вступали для него бравурные музыкальные произведения о покорении рек, гор, освоении тайги...Этот диссонанс он не просто наблюдал.
– он его ощущал, чувствовал, буквально слышал. После поездки на БАМ он стал выключать телевизор, когда из него металлическим, бившим по ушам звоном вырывалось.
Слышишь, время гудит - БАМ!
На просторах крутых - БАМ!
И большая тайга покоряется нам.
Слышишь, время гудит - БАМ!
На просторах крутых - БАМ!
Ему, уже увидевшему не одну подобную стройку, становилось все более очевидным, что в каждой из них продолжается хорошо закамуфлированная идеологическим аппаратом партии и комсомола сталинская практика эксплуатации народа. Только не методами ГУЛАГ(а), а под видом экономически стимулированной борьбы за светлое будущее.
Размышления эти, хотя он прекрасно понимал, что все это не более чем для внутреннего употребления, не могли себя не обнаружить. В очерке об одной такой великой стройке он лишь вскользь намекнул, что, с его точки зрения, такая практика материального стимулирова-ния молодежного энтузиазма есть не что иное, как следствие сложившейся в плановой экономике системы оплаты труда, не достойной человека. Сверчков очерк не подписал и вызвал для разговора. Не было обычной для него записки с приглашением переговорить. Был лишь звонок секретарши, сообщившей ему, что в такой-то день и час ему надлежит прибыть в кабинет товарища Сверчкова. Владика эта официальность насторожила. И, как оказалось, не напрасно.
На сей раз их общение отличалось от привычного. "Понятно, это не случайность", - сразу подумал он. И оказался прав. Не было и привычного для таких случаев чая. За столом сидел не обычный душечка, а заведующий самым большим отделом одной из самых важных газет страны.
Собственно, это был не диалог, а монолог Антона Вениаминовича.
– Прочитал я Ваш материал, Владлен Константинович. (Владик сразу обратил внимание на это официальное обращение). Очень внимательно прочитал. Как всегда, ярко и красиво. С этой точки зрения, все хорошо. Но...
– и, выдержав многозначительную паузу, продолжил, - но Вы допустили... Как бы это мягко сказать, неточность... Скажу больше. По сути дела, Вы вольно или невольно покушаетесь на основополагающий принцип социализма "от каждого - по способностям, каждому - по его труду". Естественно, что после такого ... рекомендовать Ваш материал в номер я не могу.
Владик слушал Сверчкова и еле сдерживался, чтобы не сказать вслух. "Потому так у нас и получается - чем ты способней, тем меньше получаешь. А если ничего другого не умеешь, как отбойным молотком мерзлоту долбить или костыли в шпалы забивать, тебе и платят по- другому. На то ты и гегемон, и оплот партии! Потому инженер может получать меньше подчиненного ему рабочего. Да ты и сам, Антон Вениаминович, не хуже меня понимаешь! Но должность обязывает строгать меня..."
– Поэтому, - продолжал Сверчков, - я хочу, чтобы Вы подтвердили мое предположение о непреднамеренности появления в статье такого пассажа. Тогда у меня будет основание разрешить Вам кардинальную переделку второй части и ее печати. Естественно, что этот разговор останется между нами. Однако Вы должны знать, что Ваши дальнейшие материалы я буду подвергать самому придирчивому анализу. Я не намерен допускать, чтобы мои работни-ки ставили под удар мой, и не только мой, авторитет, но и газеты. Считайте сказанное моим устным замечанием. Все! Я Вас слушаю.
– Что ему сказать, - подумал Владик.
– Скажу, что фрагмент, вызвавший его ярость, не случайный - придется, не поднимаясь со стула, написать заявление об увольнении. Чем это кончится? Черт его знает... Одно очевидно - скандал обеспечен. А на носу диплом. Он ведь, наверняка, накапает... Как поступить? К деду что ли обратиться? Времени нет. Черт с ней, со статьей...
– Пожалуй, Вы правы, Антон Вениаминович. Недодумал. Но Вы ведь знаете, что о про-блеме оплаты труда инженерного корпуса говорят многие. Ничего нового я не сказал. Я понял, чем вызвал Ваше недовольство. Статья о всенародной стройке, а тут я со своей несправедливо-стью... Об этом, если и писать, то специально. Считайте, что я все понял.