Звёздные Войны. Изгой-Один. Истории
Шрифт:
Его конвоиры — пятеро борцов за свободу в поношенных одеждах местного покроя и с бластерными винтовками, запрещенными имперским законом, — грубо встряхнули его, отчего пилот пропахал ногами пыль. Никто не хотел встречаться с пленником взглядом. Вместо этого грязные, иссеченные шрамами лица рассматривали связанные руки Бодхи либо бескрайнюю пустыню вокруг.
Спустя какое-то время он снова подал голос.
— У вас есть семья? — обратился он к дородному верзиле, прятавшему нож в голенище сапога.
Наконец его удостоили мимолетного взгляда, хотя вряд ли пилоту
— А у меня есть семья, — продолжил Бодхи. Это было правдой лишь отчасти.
Революционеры безмолвно расступились, и пленный оказался в центре широкого полукруга. Угол обзора стал шире, и перебежчик разглядел впереди вторую группу похитителей: крошечные темные фигуры на фоне яркого горизонта.
— Он там? — спросил Бодхи, но не получил ответа.
Таким полукругом они и двинулись навстречу второму отряду. Те отличались от первых немногим, разве что оружие несли на виду: белошкурый гигоранец тащил многоствольную пушку, а его спутники-люди щеголяли патронташами и поясами со взрывчаткой. Возглавлял новоприбывших долговязый тогнат, затянутый в черную кожу и прятавший бледное, похожее на череп лицо под механическим респиратором. Повернув глазницы навстречу Бодхи, он произнес на своем необычном наречии:
— Тот самый пилот. Вроде живой!
Тогнат махнул рукой, и два отряда едва ли не с армейской четкостью сомкнули ряды. Бодхи вздрогнул под испытующим взглядом гигоранца и ощутил прилив стыда: до того, как он поступил на имперскую службу, пилот не мог припомнить, чтобы его настолько нервировали инородцы.
Он попытался взять себя в руки.
— Ладно, значит, вы… вы и есть Со Геррера? — Он скорее надеялся на это, чем по-настоящему верил.
Кто-то хохотнул. Тогнат посмотрел на Бодхи с выражением, которое вполне могло сойти за презрение.
— Нет? — покачал головой пилот. — Ладно, мы просто теряем время, которого у нас нет. Мне нужно поговорить с Со Геррерой! Я все твердил им… — плечом он указал на одного из первоначальных конвоиров, — что это срочно. Потом будет поздно!
Ему показалось, что он снова слышит хихиканье, — или это ветер зашелестел по песку. Так или иначе, в его Душе закипал гнев.
«Ты им нужен. Достучись до них».
— Нам нужно в столицу. Вы завели меня в какую-то глухомань… — Голос сорвался на крик, полный разочарования. — Что непонятного может быть в словах «срочное послание»?
Над пилотом нависла тень. Какая-то ткань, неприятная на ощупь, скользнула по волосам и, чуть зацепившись за сдвинутые на лоб очки, плотно обтянула нос, усы и бороду. Сквозь тонкие прорехи в мешке, наброшенном ему на голову, просвечивало солнце.
— Эй! — закричал Бодхи, едва не прикусывая грубую ткань. — Мы же на одной стороне! Да забудьте вы хоть на минуту о моей униформе…
«Ты много мелешь языком, — как-то попрекнула его мать, — вот только попусту! Научись слушать, Бодхи Рук».
Но что еще ему сейчас оставалось?
— Я должен поговорить с Со Геррерой, — взмолился он. Его внезапно отпустили, но секунду спустя пилот угодил в еще более крепкие руки гигоранца. — Знаете что? Передайте ему… передайте ему мои слова, и он сам захочет со мной говорить.
«Я бросил все, чтобы попасть сюда. Я же помочь хочу!»
Кто-то покрепче затянул мешок вокруг его шеи. При дыхании ткань неприятно царапала горло.
Бодхи Рук задумался о том, зачем он все-таки отправился на Джеду, и вдруг понял, что люто ненавидит Галена Эрсо.
Джин попалась в лапы Империи далеко не впервые. Порой случалось так, что ее злоключения были вполне заслуженны: нельзя же винить всякого мелкого царька за то, что он приказал солдатам выволочь ее с улицы и бросить в темницу, если она и взаправду намеревалась взорвать его звездолет и похитить оружие. В нее не раз целили из винтовок, а то и всаживали меж ребер оглушающий заряд, который отдавался волной боли в каждом нервном окончании. Девушке довелось испытать на своей шкуре все, на что были уполномочены имперские штурмовики.
Но сейчас все было чуть иначе: впервые за долгое время у Джин не оказалось пути к отступлению. Подельники не ждали ее за стенами тюрьмы, готовые с минуты на минуту ворваться внутрь; жадные тюремщики не спешили соблазняться ее посулами — лживыми или не очень; не было даже ножа, который она могла бы упрятать в недоступном для охраны месте.
У нее закончились друзья. В трудовой лагерь на Вобани она угодила в одиночку. Здесь она и умрет — по всей видимости, очень скоро.
Девушка распахнула глаза и погнала прочь недобрые мысли. На лоб шлепнулась капля грязной воды и по извилистому маршруту покатилась к переносице. Смахнув ее тыльной стороной ладони, узница обвела взглядом камеру, как будто после отключения света что-то могло кардинально поменяться. Но нет, в стене не возникло никаких отверстий, а к ее койке никто услужливо не подложил бластер. Под одеялом с хрипом застонала грузная сокамерница — шум непременно разбудил бы Джин, если бы у нее полупилось заснуть.
Дождавшись, когда дежурный штурмовик пройдет мимо, девушка досчитала до пяти, поднялась на нога и скользнула к прутьям. Снаружи бесконечной вереницей тянулись решетки камер: одни узники спали, другие, пожираемые собственными мрачными мыслями, что-то скребли или рисовали на полу невидимые чужому глазу узоры. На Вобани твое оздоровление и перевоспитание никого не заботило, как не заботило и наказание. Порядок и покорность — вот что главное, а все остальное пусть горит огнем.
— Дурные сны?
Хриплые стоны прекратились. Голос прозвучал скрипуче, как будто когтями провели по грифельной доске.
— Вовсе нет, — ответила Джин.
— Тогда чего с койки вылезла? — пропыхтела сокамерница. Щупальца на ее сплющенном червеподобном лице недовольно задергались.
Женщина звала себя Гвоздилой. Другие узники на Вобани величали ее Гнездовиной из-за рассадника паразитов под грязной курткой, наполовину прикрывавшей ее кожистую грудь. Только тюремщики звали ее по имени, которое Джин — наряду с названием ее биологического вида и даже подлинной половой принадлежностью — так и не потрудилась запомнить.