Звездный хирург. Сборник фантастических произведений
Шрифт:
— Что такое? У тебя же есть имя, правда? — пристально всмотрелась в него Милэун.
Он что-то пробормотал.
— Что? — переспросила Милэун. — Я не расслышала.
Он вздохнул.
— Джеймс. Я сказал, меня зовут Джеймс.
Милэун это, похоже, удивило.
— Джеймс… Какое смешное имя для вулканита! У всех других мальчиков с Вулкана, которых я знаю, имена начинаются на «с» — ну, ты знаешь: Сэджин, Сьюрэн, Сэкеф… такая вот ерунда.
— А я, наверно, не совсем вулканит, — носки ботинок опять заинтересовали своего хозяина.
— Правда? — Милэун поразило сказанное им. — Я никогда до этого не встречала ненастоящих вулканитов. А почему ты не настоящий? — Любопытство пересилило вежливость.
Джеймс глянул в ее пытливое лицо, решил, что она ему нравится, и ответил на ее вопрос:
— Ну, я довольно смешанный вулканит.
Ее глаза расширились.
— Да? Как это — смешанный? У тебя в голове все перемешалось или как?
Джеймс чуть не усмехнулся.
— Нет. Я биологически смешанный. Я только наполовину вулканит. Мать — наполовину ромулианка, а отец — наполовину человек. Поэтому я — ромуло-вулкано-человеческая смесь.
— Человек и ромулианин? Точно? — Для Милэун ромулиане были едва ли не сказочными существами, и это откровение Джеймса совсем ее очаровало. — Как интересно! Это значит, у тебя есть чувства, тебе разрешают улыбаться и все такое? Т’Мира и Т’Пира никогда не улыбаются. Они мои друзья, но у них нет никаких чувств и они не знают, как улыбаться. А ты?
К этому времени улыбка уже появилась на лице Джеймса.
— Да. Это то, что меня беспокоит. Аманда говорит, что я, должно быть, приобрел все ромулианские и человеческие гены, потому что я не знаю, как она, что значит быть настоящим вулканитом.
— Аманда — это кто?
— Она — моя самая старшая сестра. Ей почти четырнадцать, и она думает, что станет настоящей вулканиткой, какие бы гены в ней ни перемешались.
— Аманда — тоже не совсем вулканитское имя, — заметила Милэун.
— Нет, — сказал Джеймс. — Ее назвали по имени бабушки — матери моего отца. Она была человек. Она умерла задолго до того, как родились ее внуки. Моя сестра Т’Мир — единственная с истинно вулканитским именем. Ей десять лет. Мать сказала, что хоть у одного из ее детей должно быть настоящее вулканитское имя. И Т’Мир назвали не в чью-то честь, а просто так.
— Жалко, что твоя бабушка умерла, — посочувствовала Милэун. — Моя — жива. Она живет на Земле.
Милэун питала столь сильные родственные чувства к своей бабушке-японке — даже и на таком большом расстоянии — что не могла себе представить, как это можно остаться без бабушки. Утрата, постигшая Джеймса, действительно опечалила ее, хотя она никогда в глаза не видела его бабушку.
— Ну, — сказала она, — если Аманду назвали в честь твоей бабушки, то в честь кого назвали тебя? Если у тебя не настоящее вулканитское имя, тебя наверняка назвали в честь кого-нибудь. Джеймс — человеческое имя.
Джеймс кивнул.
— Да, так и есть. Отец назвал меня этим именем в честь своего капитана. Отец был первым помощником на самой-самой первой «Дерзости». Он рассказывал, что они были добрыми друзьями. Я капитана тоже никогда не видел, как бабушку.
Джеймс затаил на этот счет небольшую обиду. Его имя приносило ему много горя на Вулкане. Дети-вулканиты из его класса и те, что жили по соседству, без конца изводили мальчика насмешками над его человеческим именем. А если бы они хоть что-то узнали о происхождении его матери, они бы замучали его, обзывая еще и жестоким ромулианином. Молоденькое сердечко Джеймса стискивала боль неприятия сверстниками, и, хотя он старался изо всех сил, у него просто не получалось владеть собой настолько, чтобы казаться настоящим вулканитом. И потому единственным, что помогало ему жить, было само сознание того, что он выдержал, и притом совсем неплохо, вулканитский тест Хасвана почти сразу после своего семилетия. Его отец, видимо, понимал, что творится с сыном, и никогда не сдерживал никаких его невулканитских склонностей, но Джеймс сам редко принимал себя.
Голос Милэун вывел его из задумчивости. Никогда он не встречал никого, кто бы мог так много разговаривать!
— Капитан Джеймс? Я не слышала о таком капитане «Дерзости». — Милэун мало занимала история. Она больше интересовалась техникой.
— Да не «капитан Джеймс», - объяснил мальчик, — а капитан Джеймс Т.Кирк, КК «Дерзость» NCC-1701, - он продекламировал будто наизусть. Его самого то, кем был его тезка, совсем не волновало. Он предпочел бы называться в честь дедушки Сарека. С дедушкиным именем жить ему было бы гораздо легче. Джеймс — совершенно нелогичное имя для мальчика-вулканита.
А вот на Милэун его объяснение произвело соответствующее впечатление. Она слыхала о капитане Кирке — по крайней мере из курса истории для начальных классов.
— Вот здорово, Джеймс, — сказала она, — он был великий капитан. Тебе надо гордиться. Нам немножко рассказывали о приключениях этого капитана и его команды. Во всей истории не было ничего интереснее, — она скорчила рожицу, — но это же все было очень-очень давно. Гы, да твой папка, наверно, такой старый!
— Он совсем не старый для вулканита, — начал Джеймс защищать своего отца от обвинений в дряхлости. — Ему всего сто тридцать стандартных лет. Для вулканита он еще молодой. Моей бабушке больше двухсот стандартных лет, и она только-только начинает стариться.
— Ну, а для меня он все равно старый, — объявила Милэун. — Моему папуле тридцать два, а маме тридцать, и то иногда они кажутся мне старыми. Вообразить не могу: неужели и мне может исполниться целых сто лет?!
Такое обсуждение родительских возрастов могло бы продолжаться еще неизвестно сколько времени, но дверь «люкса», в котором расположилась семья Джеймса, отворилась, и оттуда вышла девочка-вулканит.
— Мать попросила меня передать тебе, чтобы ты шел ужинать, — сказала она, обращаясь к Джеймсу. — Мы быстро поедим, а потом к нам придут капитан Пикар и коммандер Райкер. Пожалуйста, не задерживайся, — и она ушла обратно,
— Кто это была? — спросила Милэун.
— Аманда, — пояснил Джеймс. — И мне лучше отправляться в каюту. Матери не понравится, если я запоздаю — особенно если я прямо туг, в коридоре.
Милэун хихикнула.
— Да я на тебя не обижаюсь. Мне тоже не нравится, когда моя мамка сердится. А давай встретимся завтра? Все утро у меня уроки, но днем я свободна.
— Я спрошу отца и мать, — сказал Джеймс, — но, думаю, все будет в порядке.
— Это хорошо! — Милэун снова выдала свою заразительную улыбку. — Я тебя найду сразу после обеда, около тринадцати ноль-ноль. Могу тебе показать всю «Дерзость», куда мне только разрешают ходить, и все такое. Хочешь?