A and B, или Как приручить Мародеров
Шрифт:
Только вот Якобу было на это плевать. Он ни за что не отпустит Питера с этого представления так просто. Ведь у Питера была главная роль.
— Ну же, Питер, — Якоб отступил на шаг, и вместо него вперед выступили его амбалы-шестерки, за которыми Регулус совсем перестал быть заметным. — Скажи нам что-нибудь. У нас и так слишком много подозрений в твоей верности…
— Эй! Вашу мать, что вы там делаете?!
Джеймс Поттер разогнался от ворот и в считанные секунды добрался до Питера. Большой, кипящий от злости и очень сильный, он как бык рванулся вперед и сбил с ног
— Мы беседуем с Питером, Джеймс, — вежливо объяснил Эйвери.
Джеймса такое поведение смутило, но он не стал долго думать.
— Пошел нахер, Эйвери. Если ищешь себе мальчика на потрахаться, ты выбрал не тот факультет. Сходи лучше к своим.
Эйвери в ответ на это изысканно улыбнулся, оглядел Поттера с ног до головы наглым оценивающим взглядом и пожал плечами. В его глазах блеснула похоть, но Питер был уверен, что это лишь очередной спектакль. Эйвери не был геем, он вообще, кажется, не хотел никого, кроме себя, хотя Сириус что-то говорил еще и про Вальбургу.
— Что же, Питер, — пропел Эйвери. — Я буду надеяться на продолжение нашей беседы.
Он развернулся и пошел обратно, вышагивая как птица-секретарь, худой и важный.
— Чего он хотел? — разгневанный Джеймс повернулся к Питеру.
— Спрашивал про Орден, — кисло ответил Питер.
— Что?!
— Да. Я понятия не имею, откуда они знают.
— Значит, информация все-таки утекает. Мне иногда кажется, что все эти сверхсекретные операции сверхсекретны только для нас самих, а остальной мир читает про Орден из газет.
Питер промолчал. Его тревожило поведение Эйвери, поведение Элизы, политика Дамблдора и ощущение безвыходности. Волнения Джеймса казались ему самым последним делом.
— И почему они все время крутятся вокруг тебя?
— Я понятия не имею.
Джеймс смотрел на Питера недовольно, нахмурив тяжелый лоб. Питер смотрел в ответ устало и без малейшего желания что-либо объяснять. Он не понимал, почему Дамблдор запрещает ему признаваться кому-либо в своей роли. Может быть, Дамблдор подозревает всех вокруг, а может быть, просто проверяет, сколько Питер сможет выдержать в одиночку.
В глазах Джеймса что-то мелькнуло, но под конец он расслабился, чуть отодвигаясь от друга.
Питеру очень не понравилось это «что-то». Это не было полноценным подозрением, но сама мысль о том, что Джеймс ему не доверяет, была невыносимо обидна.
— Почему ты не воспользовался палочкой? — под конец спросил Джеймс.
— Я… я… — Питер нахмурился, удивленно посмотрел на Джеймса и просто не нашел ответа.
Похоже, Дамблдор не на того поставил. Питер был слишком слаб для этой роли.
— Я просто идиот, Джеймс, вот что.
Джеймс еще с секунду смотрел на него настороженно, потом расплылся в улыбке и захапал Питера в свои крепкие объятия, по-братски взъерошивая ему волосы.
— Это да, — весело оскалился Джеймс. — Это ты верно подметил.
Питер только усмехнулся. Горько и счастливо одновременно.
Хорошо, когда есть такие друзья, ради которых ты сделаешь все, что угодно.
— Пойдем в Хогвартс, Джеймс. Я давно не видел Лунатика да и Бродягу тоже. Я соскучился.
*
Лондон
Эмили катала в ладони округлую малиновую таблетку и пасмурно смотрела в окно.
На стекле было ее отражение, и сейчас она действительно была больше похожа на дементора, чем на живого человека.
Эмили не понимала, помогают ли ей лекарства, одиночество или же просто время, но с каждым днем становилось все проще воспринимать действительность. Реальность проступала вокруг сумрачными растекшимися пятнами.
Эмили чувствовала, как тупая горячая ненависть возвращается в ее тело, наполняя от самых кончиков пальцев и до лениво стучащего сердца. Ненависти было так много, что она затмевала собой даже страх. Ненависть отодвигала собой все. Ненависть становилась смыслом жизни. И как бы неправильно это ни было, она единственная давала ей силы жить. Или хотя бы хотеть жить.
Мальсибер. Эйвери. Розье. Нотт. Малфой.
Быть может, они и разрушили ее, но не сломали. Внутри Эмили ворочалось, поднимаясь на изломанных лапах чудище, и оно хотело одного — мстить. Эмили чувствовала, что та показательно хлипкая цепь, что обвивает шею этого чудовища и что вложена пока что в руку Эмили, становится все тоньше и тоньше. Что скоро ее не станет вовсе, и Эмили сумеет сотворить что-то воистину ужасное.
Не убьет, нет. Убивать она не будет. Но она сделает что-то другое.
Самое страшное было в том, что места для Ремуса в ее сердце оставалось все меньше. Сердце полнилось ненавистью, и Эмили отчетливо видела, как блекнет и сереет лицо Люпина в ее воспоминаниях. Как вместо того, чтобы вспомнить первую встречу с ним, она раздумывает о слабых сторонах Мальсибера. А когда слышит где-то внутри его мягкий голос, невольно пытается понять, было ли это на самом деле или это лишь иллюзия, созданная больным мозгом.
— Нужно выпить, милая, — мать, шурша юбками, прошлась по ковру и остановилась у плеча дочери. — Это тебе поможет.
От матери исходил аромат духов, но он едва ли мог выместить из комнаты душный настоянный запах лекарств.
Эмили посмотрела на мать снизу вверх.
Она положила таблетку в рот, взяла с тумбочки стакан с водой и криво улыбнулась. Один большой глоток, воды в стакане значительно поубавилось, и мать, довольная, вышла из спальни, напоследок потрепав дочь по макушке.
Таблетка осталась у Эмили за щекой.
Она незаметно сплюнула ее в руку, пряча куда-то в необъятные карманы своего платья. Таблетка затерялась в длинных складках, Эмили вытерла руку о колени и глубоко вздохнула. Так больше не могло продолжаться. Она не любила принимать решения впопыхах, без предварительного обдумывания, но то, что она чувствовала сейчас, больше нельзя было игнорировать. Она знала, что нужно делать, прежде чем чужая жалость и дурманящие лекарства уничтожат ее способность мыслить, и она превратится в параноидальную беспомощную психичку.