A and B, или Как приручить Мародеров
Шрифт:
Он собирался спросить, неужели это последний раз, когда они увидятся? И не мог, потому что не хотел слышать ответ. Он перебирал слова и чувства внутри себя, словно подбирая подходящую отмычку к сложному замку, но мысли путались и сбивались, отравленные страхом и болью.
— Почему ты не можешь поговорить со мной откровенно хоть раз? — тихо и отчаянно прошептал он наконец. — Сказать мне правду?
— Какую правду, Ремус? — ее голос треснул.
— Что любишь меня! Я, возможно, никогда не вернусь из стаи Фенрира и никогда больше не увижу тебя. Почему нельзя оказать мне такую простую милость?!
Эмили смотрела на него томительно долго. Взвешивала,
Когда она начала говорить, Ремус ожидал совсем не тех слов.
— Я близка к разрешению загадки волчьего зелья. Я постараюсь успеть до твоего отъезда, чтобы хоть как-то тебе помочь или же ты получишь его потом. Когда вернешься. Я уверена, что ты вернешься. — Она подняла руку, призывая не перебивать ее. — Я так же близка к тому, что хотела сделать с Мальсибером и всеми, кто перешел мне дорогу. Я не могу сейчас добраться до Люциуса, но он уже получил свое, а вот они лишь ждут свой кусок торта. Очень скоро ты сможешь прочитать в газетах, что талантливые и подающие надежды потомки благородных семей сошли с ума от мучающих их ужасов. От того, что каждый день и каждую ночь к ним приходят все те, кого они замучили и убили, плачут и кричат им проклятия. Они будут умирать долго, Ремус. Сначала попробуют держаться самостоятельно, потом начнут искать лекарство, но у них ничего не выйдет. Не в случае с моим зельем. А потом они отправятся в Мунго, на этот, второй этаж, где встретят меня. Я поговорю с каждым лично, и всех их, одного за одним будут находить мертвыми. Способ, как покончить с собой, они выберут сами, это будет мой им подарок.
Эмили говорила отрывисто и жестко. В ее словах не осталось злости, была лишь цель человека, который шел к своей черной мечте годами и, почти достигнув финала, знал, что не отступится и что никто уже не способен помешать ему.
— А потом, — Эмили остро взглянула на Ремуса, — я примкну к тем, о ком я сказала чуть раньше. И тебя не будет рядом Ремус, потому что, когда я стану одной из них, тебя просто не должно быть рядом. Эта та работа, которой я смогу посвятить свою душу, в которой я смогу забыться и забыть о том, что я собираюсь сделать и вскоре сделаю. Я боюсь, что мое безумие и моя злость однажды сожрут меня, и я хочу отдалить этот момент единственно возможным способом — навсегда отказаться от эмоций и от тех, кто способен их вызвать во мне. Я буду выполнять свою работу хорошо, я стану одной из лучших среди них. Первой. Я буду наблюдать за твоей жизнью, по возможности помогать тебе и направлять тебя, если понадобится. Но не пытайся искать меня, Ремус, потому что ты лишь потратишь свое драгоценное время зря. И… — Эмили поднялась со стула, глядя на Ремуса сверху вниз с неожиданно испуганным выражением лица. — Я люблю тебя.
Ему понадобилась всего секунда на осмысление, а потом он вспыхнул словно фитиль.
Ремус оказался рядом в считанные секунды, с бесконечным наслаждением принюхиваясь и втягивая в себя ее запах. Эмили слабо стонала, пока он разрывал на ней медицинский халат горячими руками, сам подрагивая от предвкушения и накатившей страсти. Она почти плакала от нахлынувших эмоций, Ремус видел это, и это заводило его еще сильнее.
На ней оказались черные ажурные чулки, которые он себе и представлял, и он понять не мог, зачем они сдались ей на ее чертовой, унылой работе, где вокруг из мужчин были лишь безумцы и психи.
На ней были чулки, комплект черного нижнего белья и все. Все, что оказалось под халатом.
Он смотрел на нее, словно удивленный зверь, а потом раздраженно рыкнул.
Конечно,
Чертова Эмили Паркер!
Ремус распалился еще сильнее. От ощущения собственной глупости, от понимающей улыбки Эмили, от ее гибкого молодого тела, которое сейчас казалось ему раскаленным, которое излучало самые разные, такие вкусные и дразнящие запахи.
Он облизал ее от самого лобка и до шеи, на ходу разрывая черный корсет, вжимая ее в твердый край стола и слушая ее сбивчивое дыхание. Ремус ощущал запах страсти и горечи, запах страха, запах похоти. Эмили вся будто состояла из запретов, которых так и хотелось смести, разорвать зубами и когтями.
Он не помнил, когда она успела пробраться своими тонкими пальчиками ему под свитер, приподнять его, высвобождая ремень брюк и расстегнуть их. Он не помнил, когда он буквально разложил ее на столе в одних уже чулках и распахнутом халате. Не помнил, как вошел в нее и когда успел оставить на ее белой коже столько синяков, укусов и отметин.
Он опомнился лишь, когда она застонала, почти плача, и он с удовлетворением почувствовал, что ей хорошо и больно. Но она никогда, никогда не могла довольствоваться его простой заботой и защитой, она всегда провоцировала его на колкие злые слова, на жестокие поступки, которые причиняли бы ей боль, делавшие ее беззащитной в его руках.
Ей нравилось подчиняться и страдать в то время, как Ремус просто пытался быть нежным.
В этом они были слишком, непозволительно разными, но сейчас, когда он сорвался после двух лет ее издевательств над ним, припоминая ее холодный и надменный тон, он наказывал ее. И, черт побери, ей это нравилось.
Он кончил и понятия не имел, кончила ли она. Ремус просто упал сверху, содрогаясь всем телом, ощущая ее тепло изнутри, окружившее его, и думал, что таким невнимательным и эгоистичным подонком он не был никогда и ни с одной девушкой. Но он никогда и ни одну девушку, кроме нее, так не любил, и это раздражало еще больше.
На мгновение захотелось убить ее. Разорвать когтями и почуять запах крови и ужаса, но он опомнился. Его звериная служба приуменьшила его человечность гораздо сильнее, чем он думал.
Они смотрели друг другу в глаза, все еще лежа на столе, плотно соприкасаясь лбами и безмолвно признавались друг другу в самом сокровенном.
— Я сейчас закрою глаза, а ты уйдешь, — тихо прошептала Эмили, когда его сердце уже успокоилось и перестало колотиться как бешеное. — Ты просто выйдешь за дверь и больше ничего не станешь говорить, хорошо?
Она снова все решила за них двоих.
Ремус моргнул в знак согласия, и Эмили медленно, запоминая каждую черточку его лица, опустила веки. Ремус, покачиваясь, вышел из нее, кое-как удержавшись на ногах, подхватил спадающие брюки и на секунду замер.
Она лежала перед ним, обнаженная и белая, дышащая и живая, такая умопомрачительно желанная, что хотелось сожрать ее во всех возможных смыслах. С закрытыми глазами она казалась спящей, и так и вправду было легче уходить.
Ремус сглотнул и начал медленно пятиться к двери спиной.
Медленно повернул ручку, сглатывая назойливые слезы.
Отступил на шаг. Еще на один. Переступил порог.
И резко отвернувшись, закрыл за собой дверь по другую сторону кабинета. В этот раз замок щелкнул.