А в небе стрижи

Алла Полански

Попив тёплой воды, снова откинулся на смятую плоскую подушку.

Глупость всё это. Хотя разведчик из него никакой: не смог отличить влюблённую дурочку от искательницы приключений. Тогда, после купания в озере, Алёнка, чистоплюйка такая, предложила ему принять душ. Он вымылся, несмотря на то, что и так чувствовал себя освежённым прохладной водой пруда, и обмотался полотенцем, рассматривая в ожидании, когда высохнут плавки, многочисленные картины на стенах. А она вышла из душа в коротенькой комбинации, посмотрев на него как-то испуганно и виновато. Он сел на шёлковое покрывало родительской, как потом окажется, кровати и,

раскрыв руки, поманил её.

Девчонка закрыла глаза и слепо пошла к нему. У него ещё не было таких наивных особ, если только не считать Верочку, но с ней до близости так и не дошло.

Бархат кожи под шёлком сорочки. Он нашел тугие соски, которые дразнили его ещё на озере, и прикусил их через тонкую струящуюся ткань. Алёнка томно застонала, и тогда, сминая мягкие пухлые губки своими, он с ловкостью опрокинул её на кровать. Комбинация задралась, обнажив плоский живот и загорелые бёдра.

Санька провёл языком по линии загара, и тело девушки тотчас выгнулось ему навстречу. Он сорвал с себя полотенце: пах горел плотским огнём. Алёнка обхватила его за плечи, впиваясь в них своими ноготками, приподнялась, помогая ему снять трусики. И когда он, наконец, отбросил в сторону шёлковый комочек, то рванулся в неё: вожделенно, жадно, порывисто.

Девчонка то ли от неожиданности, то ли от боли вскрикнула, но в чём, собственно, дело, он понял слишком поздно. Уже потом, перевернувшись на широкую спину и заложив руки за голову, со вздохом спросил:

– Почему ты не сказала?

– Я… я не знаю. Думала, что ты взрослый и сам всё понимаешь… – пролепетала она, краснея до кончиков волос.

– Ты ошиблась: я совсем из другой сказки, – поменявшись в лице, проронил Саша.

Он вышел в сад, пока Алёна застирывала простынь с родительской кровати, на которой неровными краями расплылось багровое пятно, и крепко зажмурил глаза.

Голова кругом. Наверное, всему виной сильно раскачивающийся поезд…

ГЛАВА 4

Жизнь на базе горной подготовки превратилась в один длинный день, когда каждая жилка, каждая клеточка просит отдыха. И если первые дни подъёмов в горы проходили налегке: учились ходить, цепляясь за малейший выступ, правильно ставить ногу, выбирая надежный камень, прислушивались к шёпоту горной осыпи, которая в любой момент могла превратиться в камнепад, то через неделю это занятие уже казалось простым.

Теперь с минимумом груза, в связке в парах, карабкались почти по отвесным скалам. Любой камень, сорвавшись из-под ноги впереди идущего, мог серьёзно ранить следующего за ним напарника. И они учились сторониться, выбирали склоны для подъёмов, учитывая длительность освещения солнцем, пробовали почву, если не на зуб, то запоминали ощущения непрочности или коварства влажной от росы травы и мелкой гальки, заставлявшей поднимать глаза вверх и рассчитывать траекторию следующего камнепада. А потом отрабатывали удары ножом в условиях, когда сам стоишь на тропе, боясь сорваться вниз, и при этом ещё стремишься поразить противника. Вечерами они на ощупь вязали узлы, понимая, насколько верно выражение «Жизнь висит на волоске».

Их было шестеро в группе. Игорь научился уживаться со всеми, Санька не принял одного, хотя и с другими не приятельствовал. Черноволосый мужик деревенской закваски, с рябоватым лицом, тот, которого звали Олегом, делал всё настолько основательно, как

будто он здесь собирался жить всю оставшиеся годы. Низкорослый, с большими добрыми глазами и рыжими ресницами Лёха просто всегда улыбался. Все радовались, когда он оставался дневальным: на ужин тогда подавалось горячее и непременно с мясом, и хотя попахивало оно странно, группа считала, что это продукты подпортилось от жары.

Никто не видел, когда доставлялись продукты. Командовал ими Полкан, представившийся так, что отныне заслуженно получил своё прозвище. Гораздо позднее они будут произносить его с уважением, когда поймут, что его жёсткость, граничащая с жестокостью, подготовила их ко многим неожиданностям, а главное – научила выживать в самых безвыходных ситуациях.

Шестым был Руст, или Рустам, который выёживался перед всеми. К чему рисоваться, если каждый из них попал сюда неслучайно, но ему обязательно надо хотелось поймать тот момент, когда кто-то из компании, расслабившись после тренировок, подавая по его просьбе верёвку или нож, вдруг попадался на внезапно применённый им приём рукопашного боя. Полкан молчал и другие тоже, но научились благодаря этому даже в лагере жить настороже.

Ночью инструктор устроил новое испытание. При свете фонаря участники должны были обыскать смертельно раненого противника, а заодно и найти картонную карту с кодом, спрятанную у врага в нагрудном кармане. Все понимали, что не может здесь быть никакого противника, все подходы заминированы, и это, скорее всего, чучело, но когда рука Рустама провалилась вместо кармана в окровавленные внутренности, он отдёрнул её, а Санька, сжав зубы, рылся пока не нашёл.

Это были внутренности убитой накануне татарином собаки. Наутро Рустам, чтобы не цепляли его за этот момент слабости, огорошил всех, сказав, что Лёха давно промышляет либо бездомными псами, либо лягушками, которые прячутся от дневной жары в пещере, и спросил, стоит ли его хвалить за ужины? Но все снова промолчали, отчего желание Руста, найти в Рыжем козла отпущения не исполнилось. А Полкан каждого из лагеря проверил на убийстве невинной твари, потому что на войне иногда приходится уничтожать не вовремя высунувшихся гражданских. Пожалеешь – доложит своим и накроется вся группа.

Вскоре их перебросили в другой лагерь. И снова далеко не пионерский. Здесь хоть и не надо было, ломая ногти, лезть в горы, но назвать минирование лёгким делом язык не поворачивался. Ежедневные занятия в учебном классе землянки после двух месяцев в горах требовали выхода накопившейся энергии, и парни по собственной инициативе устраивали вечерами тренировки по рукопашному бою. А ночью видели переплетение проводов, ведущих к взрывателю, и просыпались в холодном поту от того, что взлетали во сне, отсоединив не тот проводок, который следовало. В общем, практика на полигоне впечатлила надолго.

В последние дни пришло новое вооружение – гранатомёт «Муха», игрушка, которая пришлась по душе всем. Освоили быстро и сами удивлялись потом, как без неё раньше обходились.

Четырнадцатого декабря их подняли по тревоге, на «УАЗике» доставили к Амударье, по которой строилась понтонная переправа. При внешнем спокойствии все были напряжены до предела и только Лёха подшучивал:

– Не волнуйтесь, пацаны, я ещё не нашёл замену устрицам, но обязательно изобрету.

– Ты, случаем, местные горы с Куршавелем не перепутал? – поддел его Санька.