Адвокат философии
Шрифт:
79. Что значит философия как алиби бытия?
Тот уровень философии, который соприкасается с основами нашего существования, совершенно не имеет никакого отношения к истории философии, вообще к «профессиональной» философии. Это та философия, настоящая философия жизни, о которой нельзя сказать: я ею не занимаюсь. Сказать так – все равно что сказать: я не существую. Кто не занимается философией жизни, тот не существует. В философии человек получает осмысленное и ответственное бытие, то есть бытие, достойное человеческого, а не животного существования. Отказываясь от философии осмысленности и ответственности, человек отказывается от существования. Вот почему большинство людей просто не существуют: они отказываются не от «профессиональной» философии, но от осмысленности бытия, которую ставит перед ними честная философия жизни.
80. В чем предельный смысл философии?
В принципе, философствование – роскошь. Человек может еще и философствовать! Да кто же он тогда, этот человек?! Человек философствует – и этим почти все сказано. И какое это удивительное и загадочное дело – философствовать!
81. В
Если желание философа сбывается и человек хотя бы на миг становится философом, то происходит чудо: мир действительно становится лучше. Благодаря философии он становится все лучше и лучше. Одномерное мышление видит «конец света», упадок, закат, кризис, не видя прелести мира, открывающейся чистому взору философии. Философ, глядя на мир, видит, как тот становится «лучшим из миров». И это происходит благодаря философии, ее особому видению мира. Благодаря философии мир становится все лучше и лучше, и так будет, пока мы не поймем, что живем не в «мире греха», не в мире социальных несовершенств и враждебной природы, а в лучшем из возможных миров.
Вопросы около философии
82. В чем действительное различие между людьми?
На самом деле разница между философами и не-философами гораздо значительнее, нежели разница между верующими и неверующими, учеными и неучеными и т. д. Это говорит о том, что у людей есть свойство, которое можно назвать метафизической потребностью, иногда переходящей в метафизическую страсть или находящей выход в метафизической апатии. Определить однозначно сущность этой потребности нельзя; ясно, что ее нельзя недооценивать. Метафизическая потребность возникает у человеческого существа, специфическое бытие которого заключается в наличии этой потребности и особого способа ее удовлетворения. Сама же потребность проистекает из вездесущего стремления понять, постичь, оправдать существование, найти его смысл, цель и ценность. Таково рациональное объяснение этого, по сути дела, глубоко иррационального импульса, связанного с «мета», то есть с тем, что по ту сторону видимого и понятного. Различные способы удовлетворения метафизической потребности отличают людей друг от друга более всего. Эта потребность может быть выражена сильнее или слабее, может быть осознанной или бессознательной, но она присутствует у всех людей, а не является свойством отдельных людей как их психическая или какая-то иная особенность. Различие между людьми зависит от того, как человек относится к этой своей потребности: считает ли он ее достойной, заслуживающей уважения и требующей, соответственно, культивации, или же он ее игнорирует, невнимательно к ней относится, презирает ее, не обращает на нее никакого внимания, стараясь жить так, как будто ее нет. Наиболее интересный критерий классификации «психологических типов», который как раз психологией никогда не принимался в расчет, отношение людей к метафизической потребности. В этом человеческие существа расходятся на бесконечное количество типов, сделав невозможной какую бы то ни было классификацию (что, по нашему мнению, и составляет главное дело психологии). Однако в культурной институализации есть формы, принятые для выражения этой потребности: с одной стороны – философия, с другой – искусство, религия, наука. Именно в этих формах метафизическая потребность находит свое удовлетворение. Самая малочисленная, но самая чистая форма ее удовлетворения – философия. Здесь наличествует высшая и предельная метафизическая чистота, лишенная всякой субъективности и эмпирики; по мере убывания чистоты – искусство, наука и религия. Ближе всего к философии – искусство, дальше всего – наука и религия. Адептов науки и религии гораздо больше, чем адептов философии. Как получилось все-таки, что есть наука и религия?! Почему одни видят одно, другие – другое (притом что все видят одно и то же)? В этом и заключено основное отличие, создающее непреходящий конфликт между истиной и мнением, между элитой и толпой, в конце концов – между «рабами» и «господами». Но только в философии критерий аристократизма и господства коренится исключительно в духовных качествах и не передается ни по какому наследству и ни по какой традиции.
83. Что кроется за вопросом о «начале» и «происхождении»?
Насколько он обоснован и серьезен? Почему всегда возникает такой вопрос? Не присущ ли вопрос о «начале» самой «безначальной» сущности человека? Мир был бы глупейшей и пошлейшей шуткой, если бы была верна хотя бы одна версия о его происхождении. Нужно заметить, что «вопрос о начале» не относится к разряду философских вопросов. Хорошо известно, что древняя авторитетная философская сентенция гласит: мир не создал никто из богов и людей, он – вечно сущий и именно в таком качестве представляет собой тайну, изумляющую человека своей очевидностью, простотой, безответностью и противоречивостью. Здесь исток философского удивления перед бытием, снимающего вопрос о его происхождении. А вопрос о происхождении – самый нефилософский вопрос, контрабандой проникший в философию из других (прежде всего, религиозных и научных) областей и занявший место главного вопроса. Поэтому так много не-философов в философии, порождающих кривотолки вокруг философии. В философии – «всякой твари по паре». Сказанное не значит, что найдется некто, кто сможет совершить «чистку» философских рядов, освободить философию от «исторического балласта» философии (это – дело санитаров истории философии, которые творят собственную картину философского бытия). Сама же философия есть метафизическая гигиена духа, и тот, кто стремится к истине, не должен обращать внимания ни на что, кроме истины.
84. И все-таки почему возникает вопрос о начале?
Просто ли здесь дело в любопытстве, любознательности, детской наивности или взрослой пытливости? Как понять, что философское
85. Почему судьба человека никогда еще не подпадала под вопрос?
Всегда есть засада и преграда на пути постановки философского вопроса о всеобщей судьбе человека. С одной стороны, мешает общий безликий вопрос об истории, в рамках которого и решается вопрос о человеке. Вопрос о человеке здесь означает вопрос об историческом человеке, о человеке в истории. Это вопрос науки, религии и культуры, но не философии. Здесь есть некая презумпция исторического существования человека: раз человек уже существует в истории, значит, последняя имеет априорный (хотя и неявный) смысл, гарантирующий смысловое алиби и коллективному, и индивидуальному бытию человека. Кроме обезличивающего человека исторического бытия, слишком масштабно и панорамно смотрящего на человека и тем самым уничтожающего всякий его личный смысл, еще одним препятствием для постановки философского вопроса о загадочной судьбе человека является мелкий и незначительный психологический взгляд на человека. Он настолько мелок и незначителен, настолько не важен и не существенен, что в нем человек просто-напросто испаряется, растворяется в «аффектах», «реакциях» и «мотивах», так что и следа не остается от какой-либо целостности, всеобщности, человечности. Так, с одной стороны, история, с другой – психология, создавая совершенно неверную оптику в оценке реальных масштабов «глубин» и «высот» человека, создают тотально нефилософскую модель человека в качестве всеобщей и общеобязательной. Обыденный человек, то есть исторический и психологический человек, хватается за микро– и макромиры, где разворачивает свое бытие уже человек природный, он же социальный (или общественный). Здесь вместе с истиной исчезает и проблемность, создаваемая философией, от которой пытается избавиться заурядный человек. История и психология в этом смысле не менее значительны, чем наука и религия. Будет правильно сказать, что история и психология – это те методы науки и религии для создания ложных образов человека, живущего в неистинном мире.
86. Чем создается неистинный мир?
Неистинный мир создается совокупными усилиями Истории и Психологии: История и Психология, с их формальными методами, заполняются содержимым Науки и Религии, а Наука и Религия соотносятся со своими референтами – Природой и Обществом. Человек так привык к нечеловеческому, что уже не только не понимает, но и не замечает самого себя. В конце концов, мы должны понять и привыкнуть к тому, что истина есть, но мы живем в неистинном мире. Неистинный мир, в котором мы живем, – такая же банальность, как восход и заход солнца. Этот всепоглощающий неистинный мир окончательно отбил какое бы то ни было живое стремление к истине. Отсюда все наши беды, но в этом и наше счастье, поскольку сохраняется надежда на истину.
87. Кем быть и что делать в неистинном мире?
Кто понимает, что явленный мир (то есть мир наличный, социальный) не есть истинный мир, тот, не будучи глупцом и подлецом, не будет стремиться к тому, чтобы занять лидирующие позиции в нем (неважно, в политике, экономике, культуре или религии). В лучшем случае такой человек, уязвленный его неправдой и лицемерием (а они обязательно ему откроются, когда он постигнет наличный мир как мир неистинный), будет стремиться усовершенствовать его, внося добро, истину и красоту в окружающую действительность. Этим он может заниматься и как художник, и как филантроп, и как политический деятель, и как революционер, и как волонтер, на свой страх и риск решившийся бороться с неправдой. Однако когда он поймет утопичность своего благородного замысла переделать мир, его могут охватить отчаяние, нигилизм, апатия – что угодно. Возможно, он уйдет в себя, решив начать со своего духовно-нравственного совершенствования, или станет отчаянным террористом, который вознамерится отомстить «неведомому богу» за ложь, жестокость и несправедливость, царящие в мире. На избранном пути он может стать отшельником или самоубийцей, поняв, что искомое недостижимо. Но это касается только тех, в ком есть пытливый ум и живое совестливое начало. Поскольку у большинства таких качеств никогда не было, нет и не будет, ничего не изменится, и мир останется неистинным миром.
88. Живем ли мы или умираем?
Живем ли, умираем ли – все равно не живем и не умираем. И не потому, что смертью живых мы живем, а жизнью умерших умираем. Жить или умирать, умирать в жизни или жить в смерти – все это метафоры нашего непонимания и основанного на нем страха. Непонимания прежде всего своего бытийного, а не жизненного или смертного положения. Исходя из бытия, нельзя сказать просто «жизнь» или «смерть», «смертная жизнь», «вечная жизнь». Бытие выше и больше жизни и смерти в любых их взаимоотношениях. И жизнь есть, и смерть есть; и главное здесь не то, что они жизнь или смерть, а то, что они есть.
89. Откуда такая воля к жизни?
Воля к жизни не есть воля к цели или воля к наслаждению. Или воля, основанная на преодолении страха смерти. Тем более это не воля к каким-то несущественным идеям, принципам, вещам (при всей видимости их существенности). И уж точно она не есть воля к смерти. Воля к жизни есть воля к воле. Это чистый принцип бытийной потенции. Любые цель, смысл, идея, положенные в основание воли, убивают ее в силу своего наличия. Только бесцельность и бессмысленность воли создают открытую возможность для всех целей и всех смыслов.