Аэроплан для победителя
Шрифт:
Он стоял с банкой в руке возле входа в конюшню и морщился. Стрельский предусмотрительно отошел.
— Посторонитесь, — сказали Лабрюйеру сзади. Он обернулся и понял: посторониться нужно, потому что выводят красивую и игривую кобылку, оседланную дамским седлом.
Среди наездников, составивших Рижское общество верховой езды, были и дамы. Некоторые из них, самые отчаянные любительницы, одевались по-мужски. Но не все хотели хвастаться стройными ножками в кавалерийских сапогах.
Дама, для которой оседлали вороную кобылку, вышла на крыльцо опрятного домика, в котором она переодевалась. На ней была голубовато-серая «амазонка», волосы собраны
Молодой конюх подсадил ее в седло при помощи «замка» из соединенных рук. Она что-то сказала ему и поехала к манежу, к своим знакомцам.
— Чудная блондиночка, — сказал Стрельский. — И до чего же похожа на нашу соседку — помните?
— Похоже, это она и есть… — пробормотал Лабрюйер. — Проклятая мазь…
Тут до него дошло, что мазь нужно отнести в автомобиль, а заодно и сдать фрау Хаберманн с рук на руки Фирсту, который наверняка приехал.
— Стойте тут, — велел он Стрельскому и дал ему папку с вырезками, — я только отнесу это снадобье…
Прихрамывая и опираясь на трость, Лабрюйер быстро пошел к воротам, держа банку на вытянутой руке. В голове его уже складывался план: изловить Танюшу, показать ей картинки, с самой подходящей обойти весь здешний народ, а Фирсту сказать, чтобы Линдер прислал пару человек на ипподром: кто-то должен взять под наблюдение дорогую шлюху, кто-то — перенять сведения и действия, связанные с «катафалком». И в голове уже складывалась записка, которую Фирст отвезет Линдеру…
Телеги уже вползли, в распахнутые ворота Лабрюйер увидел «Руссо-Балт». Правая дверца автомобиля была отворена, внутри не было никого — ни шофера Вилли, ни фрау Хаберманн.
— Ни черта себе… — пробормотал Лабрюйер и перешел на бег, наподобие вороньей припрыжки.
Что могло случиться? Отчего автомобиль стоит пустой?
Слава богу, следов крови на кожаных сиденьях не было.
Лабрюйер знал Вилли Мюллера не первый день. Это был холостяк, вроде самого Лабрюйера, только помешанный на технике и механике. Если бы понадобилось вылизывать «Руссо-Балт» языком — он бы это делал. Помешательство привело к тому, что он, купив автомобиль, оставил докучную должность бухгалтера и зарабатывал на жизнь частным извозом: имел свою клиентуру, выполнял поручения инспекторов сыскной полиции. Лучшим же занятием для него было — участвовать в обкатке новых моделей «Руссо-Балта», для которой его и еще несколько таких же фанатиков особо приглашали. Что могло заставить его бросить автомобиль — Лабрюйер и вообразить не мог.
Он обошел «Руссо-Балт» и никаких следов побоища не обнаружил.
Со
— Доброе утро, господин Гроссмайстер. Где почтенная фрау?
— Здравствуйте, Фирст. Ничего доброго в этом утре нет — фрау пропала, и Вилли Мюллер — с ней вместе. Нужно искать.
— Давно?
— Не более четверти часа назад. Я пошел на ипподром, фрау Хаберманн осталась под присмотром Вилли. Вернулся — их нет.
— Когда я ехал сюда — по дороге встретил только крестьян на телегах и с тачками.
— Значит, они не по дороге убежали, а по тропинкам. Или их увели, что скорее…
— Или увезли. Я ничего подозрительного не заметил — но их могли увезти по Апузинской улице.
— Где тут Апузинская?
— Да мы на ней стоим. Это ее продолжение.
— Этого еще не хватало. Значит, за нами следили… Фирст, вы поедете сейчас по Апузинской и будете расспрашивать всех, не проезжал ли черный автомобиль, похожий на катафалк. Может, кто-то и пассажиров в этом катафалке заметил.
— Будет сделано. А правду говорят, что вы к нам возвращаетесь?
Лабрюйер понял: он распоряжался агентом, как в старое доброе время, когда служил в сыскной полиции, отсюда и вопрос.
— Я еще не решил точно. Вперед, Фирст.
Из ипподромных ворот выехала кавалькада — семеро всадников, в их числе красавчик и дорогая шлюха. Они направились к переезду. Лабрюйер догадался — хотят, минуя Анненхоф и Дамменхоф, выехать в Клейстский лес, где замечательные холмы и тропинки. Кататься там — одно удовольствие, можно доехать до Клейстенхофа и провести пару часов на свежем воздухе с пользой для здоровья…
Сам он был к лошадям равнодушен — да и вообще к животным. Вконец обнаглевшие белки, которых прикармливали дачники, его даже раздражали. Как можно целый час бродить по пляжу и кидать чайкам кусочки хлеба — он не понимал. Идеальная фауна штранда в его понимании была исключительно жареной или копченой. Правда, дважды в жизни он садился в седло: один раз вместе с приятелями попал в гости на мызу к какому-то страстному коневоду, другой — ведя следствие о поджогах под Венденом, не имел другой возможности доехать до железнодорожной станции.
Красавец-всадник ехал последним и с высоты седла, к которой прибавлялся его немалый рост, очень внимательно посмотрел на Лабрюйера. Взгляды встретились.
Очень это Лабрюйеру не понравилось. Всадник словно спрашивал: что тут у вас стряслось, плебеи? Но затевать ссору было бы нелепо. Кавалькада шагом удалилась, всадники ехали попарно, подозрительный красавчик — замыкающим. Он обернулся, потом послал коня вперед и возглавил кавалькаду.
— А если их увезли на верховых лошадях? — спросил Лабрюйер. — Тогда это может быть тропка вдоль железной дороги…
— Это может быть что угодно, — сказал Фирст. — Так я еду?
— Да, и поскорее. А я пойду искать следы на тропке. Там земля убитая — возможно, отпечатались подковы.
Безмолвно выругав себя за то, что не прихватил револьвер, Лабрюйер пошел искать за кустами ту самую тропку, которой пользовались пешеходы и велосипедисты.
Железнодорожное полотно было на невысокой насыпи, поросшей неизвестными Лабрюйеру кустами. И первое, что он обнаружил, — несколько кустов было вырвано с корнем, у других — сломаны и ободраны ветки. Листья еще не завяли — значит, сражение с кустами произошло недавно.