Аэроплан для победителя
Шрифт:
— Главное — что соседка не понесла убытка, — нравоучительно заметил Лабрюйер. — Особы, которые летом сдают комнаты, должны быть очень осторожны.
— Да, да!
И ему пришлось выслушать путаную историю о семействе, которое сбежало, не заплатив, было найдено случайно, преследовалось чуть ли не до Либавы, и понять итог дела он не сумел, как ни пытался.
Стрельский принес баночку мази, Лабрюйер растер ею ногу, сам ее перебинтовал, как умел, а вскоре приехали Славский и Водолеев.
— Он самый, — сказал Славский. — В моем пиджаке и жилете!
— И в моих запонках, —
Глава двадцать четвертая
Если бы в этот вечер был спектакль или концерт — публика освистала бы кокшаровскую труппу, потому что настроение у артистов было препоганое. Приехал Маркус, заперся с Кокшаровым, они судили и рядили, как быть. Селецкая еще в тюрьме, Енисеев сбежал, Полидоро — также, Лиодоров мертв, Лабрюйер охромел, а Тамарочка сидит в башне на чердаке и боится слезать, потому что ей примерещились какие-то выстрелы. И кто же способен выйти на сцену? Эстергази во всем блеске огромных стразов, почтенный Стрельский, неопытный Николев и Андриан Славский, который и собой хорош, и поет неплохо, но в одиночку концерт не спасет.
По всему выходило, что нужно Маркусу искать еще кого-то, чтобы зал в самое бойкое время не простаивал зря.
Лабрюйер телефонировал знакомцу, владельцу синего «Руссо-Балта», и просил его не просто приехать утром, а привезти с собой газеты с автомобильной рекламой. Он знал, что энтузиасты, для которых двигатель внутреннего сгорания затмевает солнце и луну, собирают всякую печатную бумажку с упоминанием автомобилей, а шофер как раз и был энтузиастом.
Одновременно артисты занимались похоронными хлопотами. Решили, что отпевание будет в дуббельнской церкви, и там же можно договориться с кладбищенским смотрителем о могиле. Лабрюйер не смущал труппу домыслами о причине смерти, а доковылял до дачи на Йоменской, где жило семейство любителей театра, которое познакомилось с артистами. Там тоже имелся телефонный аппарат, и Лабрюйер полдня искал Линдера.
Наконец он узнал правду. Водолеев погиб примерно так же, как фрау фон Сальтерн, в сердце ему вонзили узкий и тонкий клинок, наподобие стилета, а тело выбросили в реку, по соображениям полицейских медиков — рано утром, а по расчетам Линдера — с моста, но убийцы не знали, каково течение Курляндской Аа, и не предполагали, что покойника довольно скоро выкинет на берег.
Чего и следовало ожидать, сказал сам себе Лабрюйер, чего и следовало ожидать…
На душе было тошно. Если схема, выстроенная им, верна, то он стал невольным виновником смерти артиста. Кто же другой спровоцировал Лиодорова начать осаду красавицы-соседки? А красавица, у которой рыльце было в пуху, не стала дожидаться, пока новоявленный кавалер узнает о ней побольше и доложит Лабрюйеру. Может, сама и отправила на тот свет.
Что же это за шайка такая? Главарь, очевидно, Енисеев — он очень ловко устроился, прибыв из Москвы уже под фальшивым актерским именем. Пособницы — Полидоро и красотка-соседка. Затем — тот, кто был за рулем
Речь идет не о больших, а о каких-то совсем гигантских деньгах, если шайка так легко расправляется с людьми. Вывод — нужно перепрятать старушку Хаберманн! И поскорее!
Лабрюйер опять телефонировал в сыскную полицию. Оказалось — Линдер уже подумал об этом. Была у него на примете квартира, где проходили иногда тайные совещания сыщиков и устраивались засады. Отчего бы там не пожить доброй женщине, которая при всей своей пугливости набралась отваги и опознала Дитрихса? Договорились, что рано утром Лабрюйер довезет ее до Зассенхофа и сдаст с рук на руки агенту Фирсту, которого пришлет к ипподрому Линдер.
Пока Лабрюйер занимался всеми этими делами, наступил вечер.
Печальный это был вечер. Артисты собрались на веранде дамской дачи и говорили о Лиодорове. Вспоминали его роли, его амурные победы, пытались понять — был у него ребенок от той худенькой блондинки в Ростове или дело ограничилось сплетнями. Естественно, немного выпили — как не выпить за упокой актерской души? И уныло разбрелись по своим комнатам.
Лабрюйер собирался встать пораньше — шофер обещал приехать из Риги часов в семь утра. Нужно было не только самому хоть чашку кофе выпить, но и вытряхнуть из постели Стрельского, который тоже пожелал встретиться с конюхом: ему не давали покоя какие-то ревматизмы.
Но не вышло.
Он как-то проворонил момент, когда Терская увидела Танюшу в окошке башенки. И их первый разговор, когда Терская еще очень миролюбиво уговаривала девушку слезть, проворонил. Естественно, актриса не поверила, что в Танюшу стреляли. На закате она опять пришла выманивать юную артистку из убежища, обещая ужин, конфеты и новую бледно-лиловую блузку. Как вышло, что они разругались в пух и прах, — сами потом не смогли бы объяснить. Скорее всего, стали припоминать друг дружке давние грехи.
Танюша в качестве главного и самого страшного аргумента привела свое замужество. Терская упрекнула ее в бесстыжей лжи и побежала искать Николева. Алеша страшно обрадовался, факт венчания подтвердил и, воспользовавшись благоприятной для него обстановкой, тоже забрался в башенку.
Лабрюйер поневоле слушал крики Терской, умиротворяющий бас Кокшарова, восторги Эстаргази и неуемный громовой хохот Водолеева. Потом все стихло — молодые остались в башенке, Терскую Кокшаров забрал к себе, Водолеев вспомнил, что в труппе траур, и пошел допивать со Славским кюммель.
Потом явились какие-то лица из прошлого, какие-то генеральские голоса принялись ругать Лабрюйера за непонятные грехи, и все это, к счастью, прервалось стуком в окошко.
Лабрюйер сел и выхватил из-под подушки револьвер.
— Александр Иванович! — жалобно позвала Эстергази. — Вы спите? Проснитесь, ради бога! К нам на дачу ломятся злодеи! Я убежала, в чем была…
И точно — она стояла под окном в ночной сорочке, матине с кружавчиками и с полной головой бумажных папильоток.
— Вам не приснилось? — спросил Лабрюйер.