Афоризмы старого Китая
Шрифт:
Если спросить его о халате, подбитом ватой, и грубой поддевке, он с готовностью ответит.
А спросишь об одеянии вельможи — он о том не ведает. Его натура целостна, поэтому желания его не идут далеко. Вот что самое возвышенное в человеческой жизни.
Сердце не есть то, чем оно предстает нам [234] . Что же в нем созерцать? Будда говорил, что тот, кто занимается созерцанием своего сердца, воздвигает себе лишние преграды.
Все вещи, по сути, — одна вещь. Зачем же доказывать их равенство? Чжуан-цзы говорил, что тот, кто рассуждает о равенстве вещей, разбивает их единство [235] .
234
В
235
Одна из глав книги Чжуан-цзы носит название «Как все в мире уравнивается»; она посвящена разъяснению даосского перспективизма, идеи абсолютной относительности всех «жизненных миров», что предполагало постижение всеединства бытия в его бесконечном разнообразии, неисчерпаемой конкретности. «Равенство вещей», по Чжуан-цзы, — это мир, свободный от абстрактных истин, в том числе и от принципа «равенства вещей». В нем каждая вещь «поет по своей воле», храня в себе полноту существования.
Заслышав громкие звуки музыки и разгульные песни, бегу от них прочь, прикрываясь рукавом. Завидую прозревшему человеку, которому нипочем страсти мира.
На исходе суток в полночный час брожу без устали в темноте, сокрушаясь о том, что род людской ввергают в океан страданий.
Когда в душе нет твердости, отвернись от красок и звуков мира, дабы мирские соблазны не смущали сердце. Так можно прозреть свою подлинную природу.
Когда в душе появится стойкость, окунись в скверну мира, дабы сердце знало мирские соблазны и не смущалось ими. Так можно придти к духовному совершенству.
Тот, кто привержен молчанию и не выносит шума, избегает людей и стремится к покою.
Он не понимает, что желание не быть с людьми создает обманчивую идею подлинности своего «я», а стремление к покою лишь рождает душевное волнение. Разве дано ему постичь мир подлинного, где «другие» и «я» суть одно, а движение и покой давно забыты?
Жизнь в горах наполняет нас чистой радостью, и каждая вещь вокруг рождает возвышенные думы. Вид одинокого облака и дикого журавля заставляет задуматься о недостижимом и беспредельном. Встретив камень, омываемый быстрым потоком, мечтаешь о белоснежной чистоте. Прикасаясь к старому можжевельнику или замерзшей сливе, думаешь о несокрушимой стойкости. Дружа с чайками и оленями, невольно освобождаешься от себялюбия.
Но стоит только войти в суетный мир, и все вокруг будет увлекать в пучину опасностей и тревог.
Когда чувства созвучны природе, гуляешь босиком по душистой траве, и дикие птицы, забыв об осторожности, составляют тебе дружескую компанию.
Когда сердце откликается пейзажу, сидишь в распахнутом халате среди опадающих цветов, и белые облака, проплывая мимо, ведут с тобой безмолвный разговор.
Все радости и несчастья людей порождены их собственными мыслями. Поэтому Будда говорил: «Страсти горят в душе, как печь огненная».
Трясина алчности и вожделения — океан страданий. Одна мысль о чистоте превращает пылающий костер в прохладный пруд. Одна мысль о прозрении — это лодка, переправляющая нас на «другой берег».
К расхождению в помыслах, различию состояний духа, разнице в понимании вещей никак нельзя относиться небрежно и легкомысленно.
Веревка, которой тянут
236
Букв.: действию «небесного импульса» (тянь цзи).
Когда разум приходит к покою, начинаешь ценить свет луны и дуновение ветра и понимаешь, что в заботах мирской жизни нет необходимости.
Когда в сердце своем ты далек от мирской суеты и не испытываешь потребности красоваться перед людьми, зачем тосковать по безлюдным горам?
Когда цветы опадают, обнажаются скрытые в них семена. В самую морозную пору года ветер, сдувающий золу [237] , предвещает возвращение теплых дней.
237
Здесь содержится намек на древний обычай в день зимнего солнцестояния класть золу на бамбуковые трубки, которые служили образцами для определения высоты музыкальных тонов. Дуновение ветра из трубки в этот день считалось первым признаком проявления силы Ян — воплощения тепла и активности.
Сила животворения живого всегда одолеет увядание и смерть. Кто это поймет, постигнет душу Неба и Земли.
После дождя в горном пейзаже открываешь новую красоту. В ночной тишине звук колокола особенно чист.
Когда восходишь на вершину, на сердце становится легко.
Когда стоишь над рекой, мысли уносятся далеко.
Когда читаешь книгу в снежную ночь, душа очищается.
Когда напеваешь мелодию на вершине холма, чувствуешь прилив сил.
Если в сердце просторно, то и на груду золотых будешь смотреть, как на глиняный кувшин.
Если в сердце тесно, каждый волосок будет давить на тебя, как как тележная ось.
Вне ветра и луны, ив и цветов нет созидательной силы природы. Вне чувств и желаний нет жизни сердца.
Если только мы сможем добиться того, чтобы вещи служили нам, а не мы вещам, всякое желание будет исходить от нашего естества, и всякое чувство будет созвучно истине.
Только тот, кто постиг в себе самого себя, может предоставить всем вещам быть тем, что они есть.
Только тот, кто возвратил Поднебесную Поднебесной [238] , может пребывать вне мира, находясь в мире.
У человека праздного досужие мысли воруют жизнь. В человеке суетливом истинная природа не в силах себя проявить.
Поэтому добродетельный муж не может не ведать тягот непрестанного бодрствования и не может не быть вольным, как ветер и луна.
238
Мотив «возвращения Поднебесной Поднебесной» восходит к Чжуан-цзы, говорившему об умении мудреца «схоронить Поднебесную в Поднебесной», что избавляет от беспокойства о возможных потерях. Данная формула Чжуан-цзы — одно из лучших выражений даосской идеи недвойственности противоположностей.
Среди суеты человеческое сердце часто теряет свою непосредственность. Отрешись от мыслей, обрети покой — и ты будешь плыть вместе с облаками в небе, очищаться от пыли под струями дождя, радоваться, слушая пение птиц, и прозревать свое естество, созерцая опадающие цветы. Тогда для тебя не останется места, где бы ты ни обретал праведный Путь, и не будет вещи, в которой не проявлялась бы сила подлинности жизни.
Когда рождается ребенок, жизнь матери в опасности. Если ты скопил много денег, к тебе залезут воры. Нет радости, которая не сулила бы огорчений.