Agape
Шрифт:
Собравшись, бегу на нижний этаж, а внутри появляется неоправданное волнение; автомобильные гудки пред моим домишком. И вот я уже выбегаю, захлопывая дверь, и оказываюсь в родной машине Логана.
– Ну, и как прошло твоё выступление? – интересуется Логан с улыбкой вместо приветствия.
Пересказываю события прошедших дней, и по пути деревья всё переминаются на месте. На их ветвях сидят незаметные птицы, чей щебет превосходно слышно через открытое окно. Небо, чистое и далёкое, не прячет на небосклоне солнце. Оно покрыто чистой голубизной, на которую можно заглядеться. А океанический берег уже почти под моей ладонью. Вместе с Логаном мы вскоре заезжаем на парковку кофейни
– Что-то Али с Алексом задерживаются, – стонет он.
– Впрочем, как и всегда, – отвечаю я, и Логан лишь усмехается.
Голубоглазый брюнет выхватывает телефон из моих рук, ладонью другой руки множество раз ударяя о поверхность стола; шум барабанной дроби. Вопросительно изгибаю брови с дружеской улыбкой на лице.
– Скажи мне, вы с Зедом помирились? Я волнуюсь за ваши отношения, – интересуется он.
Но только я хочу ответить, как Али с Алексом оказываются возле нас; их мокрые волосы, помятая одежда, – обычно такое неуловимое счастье здесь приобрело чёткое выражение. Они присоединяются к нам; неоновое освещение включается, музыка постепенно убыстряется. Солнечные лучи, растворённые в воздухе, скоро уже становятся невидимыми. Темнота расплёскивается за окном.
Насильно вырываю себя из дремотного состояния, и сквозь отрешённость изучаю большую заходящую внутрь компанию. Столь разнородный состав, но один парень выделяется из общего контекста. Это… это Дилан. Ну, конечно же! Первая ловлю глубокий карий цвет и улыбку; вот его замечают все остальные:
– Дилан! – вскрикивают они почти что хором; знатный художник с выставками по миру; человек поразительной одарённости – я сама видела; он неизвестно зачем переехал в небольшую провинцию и уже обзавёлся теми, кто прыгает на него и кружит возле, как стервятники.
– Может быть, ты всё-таки сядешь? – предлагает Алиша, как самая близкая ему из всех нас; она всегда так харизматично изгибает брови.
Дилан переводит взгляд на Али, а затем на меня и Логана. Вот он уже обходит наш диван, взбирается на сиденье позади, перешагивает спинку и приземляется, протискиваясь, меж мной и Алексом. Крайне открытый тип, этот Барннетт! Официантка приносит его заказ, оглядываясь на группку, с которой пришёл Дилан и которую он так просто оставил, и я отпеваю немного его скотча. Я заметила, что Дилан всегда ест немного, никогда не наедается до отвала, только по мере голода, а порой и вовсе забывает поесть в порыве творчества. Теперь я отпила из другого стакана; напиток жжёт так же, как и джин, но я люблю это.
– Да-да. И тебе привет, Грейс. Как твоё выступление?
Да, у Дилана есть этот императив к самовыражению – эту восприимчивость к любым изменениям чувств другого, то бишь чувственность и чувствительность. Чтобы владеть техникой рисования, необходимо тонко чувствовать человеческие души (это значит – разбираться в литературе). Почти что невозможно рисовать человека, не зная, что скрывается под его кожей. Какие органы, сухожилия, мышцы и связки. И лицо необходимо рисовать, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что происходит в человеческих душах. И Дилан это знает. Неожиданно звонит мой телефон (личный маячок, кравший информацию обо мне, ей богу, не люблю телефоны), и Кэррол говорит в трубку на другом конце Портленда:
– Грейс, поезжай к дому Виктории.
Я настораживаюсь:
– Ты говоришь о моей сводной сестре? Что-то произошло? – я не ожидала услышать подобную
– Надеюсь, ничего серьезного, – отвечает она беззаботно, не тревожась ни о чем и ни о ком, но я слышу через трубку фоном нервозный голос Майка; все же Виктория – его дочь от первого брака.
Я прошу прислать мне адрес сестры. Когда я удивляю известием друзей, Дилан кладёт обе руки на стол и внимательно изучает обстановку.
6
Грейс
Полицейская сирена одиноко разрывает воздух, звуки прибоя. Я вжимаюсь в спинку сиденья вместе с Логаном и немым взглядом умоляю друзей ехать быстрее; мать так и не объяснила, что произошло, и я тоже не могу. Мотаясь по извилистым склонам, мы проезжаем кварталы, которые этой ночью подобны туманному Константинополю в тенях. Заворачиваем за угол улицы, и перед нами открывается вид на площадь соседской общины, куда выходят палисадники домов, залитую светом ярких фар, звуками новых сирен. Логан останавливает автомобиль, оборачиваясь ко мне всем телом. Но я лишь выбегаю на улицу, захлопывая дверцу так, что тонированные задние стекла звонко дребезжат. “Ничего серьезного?” – судорожно спрашиваю я в ужасной, пугающей атмосфере. В очередной раз мне позвонил Майк, и я пообещала ему не бояться полиции, ибо они слишком некомпетентны ни для исполнения своих угроз, ни для справедливого раскрытия дела. Мне было важно увидеть случившееся собственными глазами.
Шумно. Небольшая толпа собралась возле дома; полиция не подпускает их близко. Стремительно пересекаю площадь и натыкаюсь на руку мужчины средних лет в форме.
– Полегче, девчонка. Это место самоубийства, – рыжие усы над его верхней губой поддразнивают, извиваясь в движении.
Самоубийства…? Дух опускается ниже, куда-то прямо в пальцы ног, а мышцы живота стягивает сильнее. Впиваюсь ногтями в свою ладонь, чтобы проверить, реальность ли это. Я оборачиваюсь в поиске поддержки друзей, и ближе всех обнаруживаю знакомые фиалковые глаза.
– Это моя сестра. Немедленно пустите меня! – требую я. – Ее отец уже едет сюда из Портленда, и это займет несколько часов! – Рыжик оборачивается на вышедшую женщину-детектива с кофе в руках, жестом указывает на меня (я уже не вижу никого из своих друзей; мои мысли обратились в квинтэссенцию из обязательств перед тонкой душой Майка).
Детектив без промедления позволяет мне зайти на территорию дома. Неожиданно для всех, и даже для самой себя, я стремительно пробегаю изумрудный газон кузины и влетаю в дом. Я не откликаюсь на голос детектива, в беспамятстве взбираюсь по миндального цвета спиральной лестнице на второй этаж-чердак. Внизу слышатся громкие голоса. Здесь лишь одна большая комната, на полу сор и жутким образом раскиданы вещи; я задыхаюсь, когда впервые после гибели отца вновь сталкиваюсь со смертью. Тело крашеной блондинки двадцати пяти лет висит на люстре и резко контрастирует с наполненной светом комнатой. На запястьях Виктории я замечаю крепкие следы от стяжек, но вот меня уже выволакивают из комнаты.
***
Я сижу в комнате полицейского участка: серебристая мебель, такое же стекло, одинокий стол и два стула напротив.
– Вероятнее всего, она повесилась, Грейс, – пожилой следователь перешёл со мной уже на «ты». Чувствую, как ком бесконечного напряжения постепенно проходит по глотке вместе с тёплой водой. – Все улики указывают на это, точнее, их абсолютное отсутствие.
– А что до явно насильственных следов на кистях Виктории?
– Сама себя привязала.