Агни Парфене
Шрифт:
Он хотел ответить дерзко, но — одумался. Куда ему идти? Он ведь сейчас зависит от них. От Елизаветы. От мальчишки. От старика. Может, старший брат нормальный будет. Раз у него какой-то замок...
— Один мужик поехал в лес за дровами. Утомившись от трудов, лег отдохнуть под большим дубом и, смотря на ветви дуба и видя на нем множество крупных желудей, подумал: «Было бы лучше, если бы на дубе росли тыквы». С этой мыслью закрыл глаза, и вдруг упал один желудь и больно ударил его по губам. Тогда мужик и говорит: «Я ошибся, Бог умнее меня и хорошо устроил, что на дубе желуди,
Он засмеялся.
И повернулся к мальчику:
— Накорми его. Он так голоден и так устал, что ему не хватит сил выучить урок.
Нико встрепенулся — посмотрел на старика с вызовом, хотел сказать: «Я не маленький мальчик, мне нет нужды в ваших уроках». В груди закипало раздражение, — но старик смотрел со спокойной, насмешливой и участливой улыбкой.
— Все, что ты творишь, — выходки неразумного мальчишки, — проговорил он тихо. — Мальчишки, который из кожи вон лезет, чтобы показать всем, что он умный и самостоятельный, — а на деле он глуп, и труслив, и дерзок, не более того. Там, где мерещится свобода, нередко оказывается тюрьма. Зачем телу свобода, если душа — в оковах?
— Моя душа свободна. Мой разум, вернее, — поправился Нико.
— Душа... — засмеялся старик. — Именно душа. Она же у тебя скована ржавыми цепями. Ржа пожирает уже и ее, одни лишь дыры скоро останутся, и все твои метания — это лишь следствие болезни твоей души. А — так как тебе больно, ты хочешь, чтобы и другим стало так же больно. Вот и придумываешь, как сделать так, чтобы кому-то стало так же больно, как тебе. Чтобы — твоя ржа дотронулась до их душ... Тебе нужен урок.
Он встал.
— Мне же пора на молитву. Время подходит — сторож с Сеира кричит...
Он что-то тихо сказал мальчику — тот кивнул, и они вышли вдвоем — Нико удивился, что их движения так легки, словно они оба ходят не по земле, а немного — над ней.
Они остались вдвоем с Елизаветой — та молчала, и — когда подняла глаза, ему показалось, что смотрит она на него с состраданием.
Он решил, что она думает, будто ему тяжело тут, в монастыре.
— Мне не тяжело, — сказал он. — Мне любопытно... Например, вот эта икона... Кто это?
Икона в самом деле привлекала его внимание — она висела в самом центре трапезной, на стене, и изображала темноволосого мужчину с грустными глазами в одеянии средневекового князя.
— Это основатель монастыря и местночтимый святой, — сказала Елизавета. — Мы принадлежим к его роду. Князь Влад...
Он подошел ближе. Прочитал надпись и, не выдержав, рассмеялся:
— Князь Влад? Тепеш? То есть — Цепеш? Дракула — местночтимый святой? И это вот — ваше христианство...
Елизавета усмехнулась.
— Жил да был на свете кровожадный князь Дракула. Он сажал людей на кол, поджаривал на угольях, варил головы в котле, заживо сдирал кожу, разрубал на куски и пил из них кровь... — проговорила она, глядя при этом на икону с любовью. — Да, так рассказывал некий писатель Брэм Стокер, устами Ван Хельсинга... Идея «превратить» Дракулу в вампира возникла только в XIX веке. Состоявший в оккультном ордене «Золотая Заря» (он практиковал
— Но — не на пустом же месте появилась легенда, — начал Нико.
— Князь Влад по сей день покоя не дает врагам христианства, — проговорила Елизавета. — Клевета и ложь, ложь и клевета распространяются по земле... Но — раз ненавидят так до сих пор враги, значит, такова сила... Однако:
Час настает, и громкий судный глас
Уже гремит в ущелиях отмщенья.
Он нас зовет и порождает в нас
Страстей противоборных столкновенье.
И сонмы сил недобрых и благих —
Любовь и гнев, проклятья и молитвы, —
Блистают острием мечей своих
И дух мой превращают в поле битвы![15]
На пороге появился тихой тенью мальчик — он смахнул со стола пыль тряпицей, поставил тарелки с фасолевым супом. Жестом, молча, пригласил к столу.
— Эвхаристо, — проговорила Елизавета.
Нико уже хотел сесть за стол, он сразу ощутил, как он голоден, но — Елизавета начала молитву, и ему ничего не оставалось, как застыть на месте с глупым видом. Слов он не понимал и поэтому во время молитвы рассматривал странную икону, ему даже показалось, что эти большие, умные, печальные глаза смотрят прямо на него, а еще ему не давал покоя чудесный запах супа. Конца молитвы он дождался с трудом и был очень рад, когда Елизавета наконец закончила свое бормотание.
Наверное, он на самом деле был очень голоден — он набросился на еду с жадностью, и — самое странное было то, что ему казалось, что нет ничего вкуснее этой фасоли, хотя он терпеть не мог с детства ее зеленые стручки — сейчас ему казалось, что он так многого лишал себя, ведь — это вкусно, это очень вкусно, просто — первое впечатление когда-то оказалось решающим, вот и все...
Потом Елизавета снова молилась, а потом — предложила ему прогуляться.
Как раз зазвонил колокол, собирая монахов на молитву.
— Нам нельзя туда, — сказала Елизавета. — Не время... Пойдем.
На улице стало немного теплее.
Они шли по узкой тропинке все выше, и Елизавета рассказывала ему, что существовало поверье — если взобраться на самую вершину горы, Господь услышит твою молитву и исполнит ее.
— А ты — поднималась? — спросил он ее.
— Да, — кивнула она. — Поднималась... Но не для молитвы. Я поднималась туда, чтобы...
Она замолчала, ее глаза стали печальными.
— Впрочем, это уже не важно.