Ах, маэстро паяц
Шрифт:
Вместе с облегчением, Агнесса испытывала и странное разочарование и грусть. От того, что больше никогда не увидит это ясное море драгоценностей, эту насмешливую хрустальную Луну, и этот странный дикий мир. Но все же она точно знала, что никогда и ни за что не отправится его искать, ибо ей он не принадлежит. Как люди некогда услышавшие мелодию эльфов, и страдавшие от этой красоты до конца своих дней, так и ей никогда не забыть увиденного и порой томиться от неясной тоски.
Она, наконец, достигла первых домов и снова облегченно вздохнула. Она жива и хоть на ней висело обещание, все было хорошо.
Агнесса не заметила, когда подходила
***
Скорбное бесчувствие
Комната была похожа на выцветшую фотографию, будто прямиком из прошлого века - коричневая в середине, с ярким пятнышком лампы в самом центре, а по краям тусклая с переходом в черную кайму. Рутгеру было сложно сказать стала ситуация хуже или она уже попросту не может быть ХУЖЕ или комната такая и есть.
Музыка не пела, а скрипела, доносясь с допотопного патефона. Рутгер смотрел на композицию из трех фарфоровых статуэток, вокруг стояло еще множество подобных, но он пялился исключительно на этот китч. Он не очень был сведущ в вопросах искусства, не мог оценить красоту арии, разливавшейся по плоской по его ощущениям комнате, поэтому пристально разглядывал белоснежно-заплаточную безвкусицу, чья цветовая гамма пела полновесной гаммой чувств, превращаясь в идеальную симфонию.
Когда-то один из тысячи врачей заявил ему мол де у вас деперсонализация, психическая анестезия, anaesthesia dolorosa psychica. Глядя на безвкусную поделку, Рутгер думал, что не ошибся тогда, сменив врача.
– Могу подарить понравившуюся, - в голосе хозяина так и сквозила усмешка, раздражающая все чувства.
– Они достались мне по дешевке. Купил их в Германии, в Дрездене если быть точнее. Безвкусная реплика.
– Почему же не оригиналы?
– С ними труднее. Мейсенский фарфор и экспозиция в музее. А у меня коллекция.
Фарфоровое трио застыло в паутине несчастной (и бессмысленной) любви. И этот образ - застывшие в вечности, ему был близок. В вечности чувств, в вечности болезни, в вечности и не в состоянии переиграть сценку.
"Скорбное чувствие".
На сцене Коломбина выбирает Арлекина, а Пьеро недалеко с разбитым сердцем.
В вечности и без возможности переиграть сценку.
Театр в один день поменял правила, и импровизация была объявлена вне закона природы, и как бы Рутгер не исхитрялся, конец все был один. Его жизнь странно раздвоилась - в одной он всегда был несчастен и побит, а во второй... а во второй они с Арлекином сидели вдвоем в одиночестве, не всегда зная куда себя приткнуть, а Коломбина из нее всегда исчезала. Исчезала в реальности, где было ее место. В то время, как и Пьеро и Арлекин оставались частями картонной декорации, которой разумеется не было места в мире, где царила настоящая, не условная импровизация. Они были частью того искусственного, поддельного мира, существующий условно два часа, а потом опускался занавес, места пустели, софиты гасли, балаган уезжает; и самой малой частью (меньше четверти)
– Нет, спасибо, я не настолько в отчаянии, чтобы заниматься самобичеванием.
Хозяин понимающе хмыкнул. Рутгер оторвал взгляд от уродливых статуэток и вернулся к креслу, напротив хозяйского и взял протянутую сигарету.
– Никогда не понимал, зачем ты все это коллекционируешь.
Всюду громоздились фигурки, развешаны маски и картины.
– La passione. Страсть - маленькая и немного безрассудная.
"Опять за свое".
– Эти статуэтки уродливы, - сказал актер, щелкая зажигалкой.
– Ну знаешь, я принципиально отказываюсь слышать критику от того, кто мейсенский фарфор не отличит от лиможского, - мужчина откинул голову и выпустил сигаретный дым.
Каштановые волосы чуть вились, лицо фактурное и мужественное, с правильными чертами - прямой нос, твердый подбородок. Дикая красота мужчины.
– И все же я звал тебя не для того, чтобы выявлять твое невежество...
– А для того, чтобы опять зазывать меня на свои спектакли, - скучающе ответил Рутгер, - а я опять скажу, что мне скучно.
Рутгер метко бил по самолюбию хозяина, который тут же закинул ногу на ногу и всем своим видом выдавал спокойствие, но перед этим раздраженно дернулся, для незнакомого человека движение совсем незаметное, но не для Рутгера - в чем-то его собеседник до ужаса был предсказуемым.
– А жизнь обычного, непримечательного юриста должно быть поражает воображение фейерверком красок и событий? Провались я пропадом, но как подумаю о тебе в этом тугом галстуке, так у меня сердце холодом обдает, а ты ведь знаешь какой я толстокожий. Да... Твоя жизнь - это мерзость, скучная и опостылевшая картина серого утра, тоскливый день и долгожданный вечер, когда ты самоубийственно бросаешься в сон. Если таким образом мечтаешь убежать от себя, то проиграл еще когда подсчитывал монетки на ставку.
Рутгер всю его речь благожелательно улыбался:
– Мне любопытно новое, но не более, для побега от себя есть более радикальные способы.
– Зачем тогда уехал из своих холодных, северных лесов, зачем бродил по берегу Кельтского моря? Зачем поселился в этом безумном городе похожем на скалу, где каждый камень имеет собственную душу? Зачем если не сбежать? Или же via est vita? Дорога - это жизнь? Чтобы вы, глупые актеры не думали обо мне, но я читаю ваши души насквозь.
"В ход пошла латынь", Рутгер поставил очередную галочку в незримом списке, по которому легко можно было определить в каком сейчас состоянии его собеседник и понимающе ему улыбнулся, чем вызвал у того легкое раздражение:
– Я не от себя бегу, а от твоих скучных и заунывных пьес. Ты себя можешь величать хоть каким великим режиссером и постановщиком, но если выражаться твоим языком, то sine irа et studiо должен сказать, твои художественные приемы устарели лет на двести. Скучно, а если уж мне скучно, то и другим подавно.
Собеседник выглядел недовольным.
– Вот как? Ну, тогда друг мой, прости, но я тебе не помощник, я творец, а не клоун, хочешь развлечений, господин паяц, то развлекай себя сам. В конце концов, твоя жизнь неразрывно связана с пьесами, и жалобы к театру не принимаются. Trahit sua quemque voluptas(1), - обрубил он, - когда разрушены основания, что сделает праведник? (2)