Ахэрээну
Шрифт:
…Как объяснить Тагари, что они хотят одного и того же? Блага родине и своему роду, в любом порядке назвать. Его чуть не обвинили в измене — здесь, и наверняка скоро объявят там, в Столице, раз он не спешит доказать свою преданность.
А он хочет, чтобы имя Таэна осталось незапятнанным, каким прошло через пламя и яд, через смуты и войны былого. Чтобы жили наследники, и пусть не сразу, но через поколение, два вернули себе право голоса здесь, среди родных гор и холмов.
Для брата же немыслимо отойти в сторону, хотя бы на время. Просто
Пусто вокруг, не сравнить со срединными округами; брошенные и разоренные деревушки, даже в уцелевших едва наберется горстка народа. Поля, на которых колышутся сорняки или вовсе ничего не растет, все сгорело. Попадались скелеты лошадей, обрывки одежды, обломки копий. Металл встречался редко, местные его подбирали. Сюда война докатилась — и схлынула, как особо сильный прилив. Из деревушек не все ушли, но место ушедших занял страх. Это он скрипит половицами, хлопает дверьми по ночам, отражается в тусклых глазах деревенских.
Они всех боялись — рухэй, своих солдат, и его самого с крохотной свитой. Но одних страх и отчаяние пригибают к земле, а в других пробуждают ярость.
А он уже давно не считал себя неуязвимым и даже сильным.
Имени с первого дня дороги не называл, в пути было довольно и его явно высокого положения. А насколько высокого, никому тут лучше не знать. Имя убережет, если что — и самые отъявленные разбойники не решатся тронуть, разве что встретятся отбившиеся от войска вражеские солдаты; но тогда и его след станет ясен.
Хотя сейчас, почти у ставки брата, это уже не имело значения.
Ночью на очередном постоялом дворе так и не смог заснуть, вышел наружу, велев слугам-охранникам оставаться на месте, проверил коней. Что-то хотелось делать, днем эта жажда выплескивалась в движении, а сейчас — ничего. Небо подмигивало красным глазом крупной звезды.
— Не ходите в одиночку, — сипловатый голос Ариму; не везет человеку, легко простывает от ветра.
— Донесли уже…
— Как же иначе?
— Скоро начнутся линии дозоров.
— Так самое неспокойное место!
— На все у тебя ответ готов, — вздохнул Кэраи, прислонился к коновязи, разглядывая красную немигающую звезду — а она сурово сверлила глазом его самого. — Вот скажи тогда, а может, я и не прав? Брата они любят, хоть кое-кто и пытается эту любовь подорвать, а я всем тут чужой со дня, как приехал. Даже друзья нашего Дома поддержали его, не пытаясь понять обоих.
— Конечно, не прав, если думать сегодняшним днем. Перемен, если все и так хорошо, не желает никто.
— Так ведь и я не хочу.
— Но рассчитываете на них. Знаете, что не избежать.
Ариму вдруг хмыкнул:
— Кстати, господин, а уж как они Энори любили…
Это неожиданно успокоило.
Той же ночью, в дешевой придорожной гостинице, внезапно — впервые — приснилась Лайэнэ, в том своем домашнем наряде в цвет бледного весеннего неба. Хотел было ее обнять, но она ускользнула, заговорила тревожно, а он ничего не мог разобрать. А она побежала вверх по ступеням невесть откуда взявшейся лестницы, звала за собой, но он знал, что не может, не для того ехал на север.
Проснувшись еще до рассвета, долго лежал с открытыми глазами, смотрел на грубо обструганные потолочные балки, чуть выхваченные пламенем свечи из темноты. Вот уже и во сне сомневается, может, и стоит все бросить, прожить последние месяцы в единении с волей Тагари и в свое удовольствие? Да полно, никогда он не сумеет найти однозначный ответ, а потом все равно будет поздно.
**
Энори снова исчез — на сей раз хоть предупредив командира. Почти сразу после того, как Сосновая пала, уже отлучался куда-то, но вернулся через несколько часов, заявил, что сюда идет отряд из Срединной и лучше всем убираться и поджечь, что еще цело, крепость догорит и без них. Солдаты поворчали слегка — не успели еще все обыскать, а тут находились ценные вещички; но своя жизнь была дороже.
Своих погибших закопали в овраге, место никак не отметив — но чужие следопыты все равно разберутся. Теперь бы самим выжить, их будут искать яростно и неотступно. Шли, полные веселой злости: исполнили приказ, хотя их всех посылали почти на верную смерть, а задание дали такое, что проще подпрыгнуть и облако укусить.
В пути, едва миновали мост — на сей раз тот, каменный, который послужил для обманной атаки, проводник незаметно покинул отряд.
У Вэй-Ши осталась очередная нарисованная им карта, с другими тропами, незнакомыми. И совет разделиться. По этой карте и шли, пока что все вместе, но скоро предстояло рассыпаться на две, а может и на три группы, Вэй-Ши еще не решил.
Если б не карта, могли бы разойтись раньше, малыми группами проще укрыться. Но и заблудиться проще, в чужих-то горах. Пока что сбивали с толку преследователей, двигаясь к каменным осыпям, на которых следов не прочтешь. После них и разделятся, а до тех пор на коротких привалах Ка-Ян старательно перерисовывал карту. Большая она была, зараза, проводник туши и бумаги не пожалел, и еще футляр с листами выдал — старайтесь, мол. А Вэй-Ши придирчиво сличал копии, попробуй что не так обозначь, останешься без еды.
Эх…
После падения Сосновой Энори как-то непонятно затосковал, заметался, Ка-Ян был готов к тому, что он снова исчезнет. Сейчас, пожалуй, хоть и сильно к нему привязался, не желал его возвращения. Могут и убить, уже снова пошли разговоры — мол, он все же сменил сторону. Правда, другая половина была уверена: если кто сейчас и способен сбить со следа погоню, так это он.
Странный-таки он был, проводник их — в присутствии Энори все очень скоро проникались к нему доверием, а то и вовсе неистовым обожанием. Но стоило отлучиться куда-то на день-другой, и душу многих начинали грызть сомнения.