Алая Вуаль

Махерин Шелби

Мой локоть сломан. Левая лодыжка тоже. Сила столкновения еще глубже вонзила кол в мою грудь, и кровь свободно льется по лифу. Однако каким-то чудом я все еще жива; я выжила. Прислонившись к огненному бассейну, я выдергиваю кол из кожи здоровой рукой. Я не могу бежать, но я не умру здесь. Не сейчас.

— Куда бы вы хотели, мсье? — спрашиваю я сквозь стиснутые зубы, поднимая кол. Черные пятна расцветают в моем зрении. Я чувствую вкус крови во рту. — Глаза, уши, нос или пах?

Он падает на землю возле резервуара. Хотя я готовлюсь к его атаке, она так и не наступает.

Вместо

этого он бросает взгляд через мое плечо, и его сальная ухмылка исчезает, увидев что-то позади меня. Мои пальцы сжимаются вокруг окровавленного кола. Я не смею надеяться. Я не смею дышать. Медленно повернувшись, я провожаю его взглядом до птичника, но в дверь заходит не Одесса. Не мсье Марк, не Димитрий и не Михаль.

Нет.

Два джентльмена с улицы склоняют шляпы передо мной, разрушительно красивые, за ними следует женщина с любовником. Все трое смотрят на кровь на моей груди с ощутимым голодом.

— О боже! — Протягивая платок длинными изящными пальцами, вампир с вороными волосами сочувственно щелкает языком. Однако его улыбка — чистое зло. — Кажется, у вас идет кровь.

Глава 25

Натуральный Афродизиак

Вампир рядом со мной рычит, каждый мускул его тела напряжен.

— Я нашел ее первым, — говорит он остальным, его гортанный голос понижается еще на одну октаву. Теперь он почти неразборчив. Кровь все еще течет по его подбородку, и я захлебываюсь желчью при виде ее. При запахе. — Она моя.

Глаза вороноволосого вампира не отрываются от моего лица. Его носовой платок остается протянутым.

— Глупости. Я заметил ее на улице полчаса назад. — А мне он мурлычет: — Не обращайте внимания на остальных. Подойди ко мне, ma douce, пока не растратила еще одну каплю этого чудесного ихора⁵⁹. Я избавлю вас от боли.

Он избавит меня от боли.

Слова восхитительны, прекрасны, теплы и убедительны. Когда голова начинает пустеть, а ноги — двигаться, я отвожу взгляд и хватаюсь за бортик тазика. Боль поднимается по ноге, спускается по руке, но я заставляю себя не чувствовать ее, сохранять контроль и решительно смотрю на свои исцарапанные костяшки. Я не могу бежать. Я не могу даже идти. Кол по-прежнему вонзается в мою ладонь, но вероятность заколоть им хотя бы одного вампира ничтожно мала, а вероятность заколоть четверых — и вовсе отсутствует. Реальность ситуации захлестывает меня, и вместе с ней колени грозят подкоситься.

В конце концов, я умру здесь.

Остается только молиться, чтобы Коко получила мою записку.

— Одесса будет здесь в любой момент. — Покачиваясь на ногах, я лгу сквозь зубы. — Ей просто нужно закончить кое-какие дела с мсье Марком, но она сказала, что скоро придет. Не стоит злить Одессу. — Последнее я произношу со всей возможной бравадой. Так поступил бы Жан-Люк, так же поступили бы Лу, Рид и Коко. Они посмотрели бы Смерти в лицо, возможно, посмеялись бы над ней, а затем отправились бы в загробный мир с высоко поднятыми подбородками.

Я заставляю себя поднять подбородок, когда женщина нахмуривает брови.

— К счастью для меня, это займет всего минуту. — Второй джентльмен снимает шляпу и перчатки, перебрасывая их через ближайшую клетку. — К сожалению для всех

остальных, этикет предписывает, что вы принадлежите первому вампиру, который вас пометил, а я слежу за вами с тех пор, как вы выползли из той дыры в Старом Городе. О чем вы думали?

Прежде чем я успеваю ответить, одичавший вампир опускается на полусогнутых.

— Я не забочусь об этикете.

Второй джентльмен с отвращением смотрит на потолок — на изуродованный труп, все еще висящий высоко над нами.

— Ясно.

— Джентльмены, — настороженно говорит женщина. — Она не выглядит желающей.

— Мне все равно, — с рычанием повторяет одичавший вампир, опускаясь ниже.

Вампир с вороновыми волосами вздыхает с сожалением.

— Давайте будем вежливы. Этикет, конечно, субъективен, но мне все равно неприятно уничтожать других вампиров. Девчонка не более чем полный рот — едва ли хватит, чтобы удовлетворить любого из нас, — так что, возможно, мы сможем разделить ее. Лично я предпочитаю бедренную артерию. — Он облизывает губы, глядя на мои ноги, и подходит ближе. — Это оставит без внимания ее подмышки и горло, а также восхитительную рану над сердцем.

— Полагаю, под мышкой кровь гораздо слаще, — нехотя говорит второй джентльмен. Он смотрит на одичавшего вампира. — Что скажешь, Янник? Мы даже позволим тебе откусить первым.

Одичавший вампир шипит в знак согласия.

Все трое поворачиваются к женщине.

— Мадлен? — спрашивает вороненоволосый вампир.

Но женщина, Мадлен, направляется к двери, качая головой с тонко завуалированным страхом.

— Если то, что она говорит, правда — если Одесса приведет ее к нам, Михаль не отстанет в сторонке. — Она машет коричневой рукой в мою сторону, глубоко вдыхая. — Разве вы не чувствуете запах замка? Она его гостья.

Вороненоволосый вампир идет ко мне, элегантно пожимая плечами.

— Он еще не укусил ее. Она остается невостребованной.

Поколебавшись, Мадлен тяжело сглатывает и снова бросает взгляд на мою кровоточащую грудь.

— Михалю это не понравится.

— Михаля здесь нет, — нетерпеливо говорит другой джентльмен, — но если вы так его боитесь, то, во что бы то ни стало… оставьте ее нам. Я проголодался. Янник? — Холодные руки обхватывают мои плечи сзади, и я ничего не могу с собой поделать — закрываю глаза, и последние остатки моего хамства исчезают. Потому что я не Жан-Люк, не Лу и не Рид, и я не могу смеяться в лицо Смерти, не могу притворяться храбрым, когда одичавший вампир опускает свой рот к моему горлу. Его дыхание дурно пахнет.

Я не буду быстрым, обещает он.

Я напрягаюсь, ожидая первого жестокого удара боли, и вместо этого что-то проносится мимо моего уха.

Оно впивается в череп Янника.

Я открываю глаза, когда он отпускает меня, и его голова буквально взрывается в потоке крови и запёкшейся крови. Она заливает холодными внутренностями мое лицо, мое горло, мою грудь. Зажмурившись и зажав рот, цепляясь за тазик, я наблюдаю, как деревянный кол падает на землю, а следом за ним — обезглавленное тело. На моих глазах его фигура начинает стареть, усыхать, пока не становится похожа не на человека, а на сморщенную оболочку возрастом в несколько сотен лет. Его истинный возраст.